Однако, оправившись от первого шока, Ганди взялся за продолжение своего дела с еще большей энергией. Не увлекаясь глубоко никакой наукой, он обладал чутьем как историка, так и политического деятеля, учитывавшего требования политического момента. Ганди всякий раз с негодованием отвергал утверждения о том, что в Индии будто бы сложились две самостоятельные нации – индусская и мусульманская. Критикуя лидеров Мусульманской лиги, он говорил, что в Индии испокон веков существуют и легко уживаются десятки религиозных общин. И что же, представители каждой из них составляют отдельную нацию?.. Единая и неделимая свободная Индия – вот путь, на который должны ступить все индийцы, независимо от их вероисповедания. Вместе с тем Ганди с исключительной чуткостью относится к религиозным меньшинствам. По его предложению в этот период роста взаимного недоверия и подозрения между индусами и мусульманами президентом Конгресса избирается виднейший мусульманский деятель Абул Калам Азад, высокая образованность и гуманистические взгляды которого широко были известны в Индии.
Однако размежевание политических сил в Индии в связи со второй мировой войной продолжалось. Бос и его сторонники, разуверившись в возможности свержения английского господства в Индии самими индийцами, сделали авантюристическую ставку на сотрудничество с фашистской Германией и милитаристской Японией. Сам Бос нелегально перешел индийско-афганскую границу, добрался до Берлина, а оттуда переехал в Японию. Он наивно верил в то, что военные противники Англии принесут на своих штыках в Индию избавление от иностранного гнета.
Разобщенность национально-освободительного движения в этот критический для Индии момент, отсутствие единого фронта против колонизаторов позволяло английскому правительству не идти на уступки Конгрессу, который, по словам Дж. Неру, будучи «полуреволюционной» организацией, далеко не всегда проявлял в своих действиях необходимые смелость и решительность.
Предприняв новую попытку найти общую военно-политическую платформу с английским правительством, Конгресс отказался от своих прежних требований о немедленном предоставлении Англией независимости Индии и разъяснении целей войны. На этот раз Конгресс предложил вице-королю создать в рамках существующей конституции национальное правительство Индии из представителей различных партий.
Такого рода компромисс ничем не грозил английскому господству. В стране сохранялась верховная власть вице-короля, военный аппарат подчинялся английскому главнокомандующему; вся сложная система гражданской службы, созданная англичанами, ни в коей мере не затрагивалась. Короче, речь шла о чисто моральном факторе – национальном престиже индийцев и о послевоенной перспективе для Индии получить наконец независимость. Но и на это не хотели идти в Лондоне. Там больше полагались на Закон об обороне Индии, нежели на сотрудничество с Конгрессом, достигнутое ценой обещания предоставить стране свободу в весьма отдаленном будущем.
Лорд Линлитгоу отклонил компромиссное предложение Конгресса. Он заявил, что английское правительство не намерено передавать свою ответственность «за сохранение мира и благополучие Индии» никакому национальному правительству, сославшись на индусско-мусульманские разногласия, которые будто бы делают невозможным создание такого правительства.
Конгрессисты и в особенности лидер правоцентристской группы и инициатор этого предложения Раджагопалачария оказались публично посрамлены и раскаивались, что не послушались совета Ганди не соглашаться на военное сотрудничество с Англией.
Как раз в эти мрачные дни фашистского «блицкрига» в Западной Европе в Лондоне произошла смена правительства. Невилл Чемберлен ушел в отставку. Новым премьер-министром стал Уинстон Черчилль. Министерство по делам Индии возглавил Эмери, который еще в 1933 году «прославился» тем, что оправдывал в английском парламенте японскую агрессию против Китая. Он же с редкой для английского политического деятеля откровенностью мотивировал свое мнение тем, что, дескать, если английские парламентарии «осудят то, что Япония делала в Китае, им придется осудить точно так же и то, что Англия делала в Индии и Египте».
Политическое кредо Черчилля было хорошо известно индийским Патриотам. Его приход к власти вызвал в Индии уныние, горькую досаду и крушение надежд на скорое получение свободы. В стране, пожалуй, не было ни одного причастного к освободительному движению человека, которого бы резкие слова Черчилля, произнесенные еще в январе 1930 года, больно не хлестнули по чувству национального достоинства. Тогда он призвал парламент «сокрушить Ганди и Индийский национальный конгресс». Месяцем позже он заявил: «Английский народ отнюдь не намерен отказаться от контроля над жизнью и прогрессом Индии (разумеется, «прогрессом» в понимании самого Черчилля. – Авт.)… Мы, – продолжал он развивать свою мысль, – не намерены отказываться от этой блестящей и драгоценной жемчужины королевской короны, которая в большей мере, чем все прочие наши доминионы и владения, составляет силу и славу Британской империи».
Но бывало, что и Черчилль становился в хор «либералов» и демагогически рассуждал о пользе и вреде реформ в Индии и даже не исключал возможности предоставления ей в неопределенном будущем статуса доминиона. Обещанием предоставить такой статус индийцев «одаривали» уже многие годы. Никто, однако, из англичан не разъяснял, в чем состояла суть этого дара. Сделал это Черчилль. В декабре 1931 года он сказал: «Большинство видных общественных деятелей, к числу коих в свое время принадлежал и я, выступали с речами – я, во всяком случае, выступал – насчет статуса доминиона, но я не имел в виду, что Индия когда-либо в обозримом будущем будет иметь такие же конституционные права и такую же систему, как Канада… Англия, потеряв Индию в качестве части своей империи, навсегда перестанет существовать как великая держава». Итак, разговоры об Индии как будущем доминионе были не более чем политическим надувательством, пустым разглагольствованием. «Империализм не желал разжимать своих когтей, которые он глубоко запустил в живое тело Индии», – говорил по этому поводу Неру.
Отклонив примирительную инициативу Конгресса, вице-король Линлитгоу разослал строгий циркуляр губернаторам провинций, в котором предписывалось покончить с Конгрессом и принять все меры для пресечения национально-освободительного движения, рассматривая его деятельность как «подрывную, направленную на оказание поддержки врагам короля». В этом же циркуляре лорд Линлитгоу распорядился: при решении вопроса об аресте лидеров Конгресса исключения для Ганди не делать, «учитывая вместе с тем его особую позицию».
Вице-король видел в Ганди скорее проницательного и грозного противника, чем покорного союзника. Хотя Ганди и выступал против развертывания в Индии массового освободительного движения в тяжелое для Англии время войны с фашистской Германией, он оставался самым влиятельным борцом в своей стране. Вот почему униженные во дворце вице-короля руководители Конгресса пришли к Ганди и стали просить его вновь возглавить движение.
Вождь, однако, не поддается давлению со стороны руководителей левого крыла ИНК, уговаривающих его развернуть массовую кампанию гражданского неповиновения. Он провозглашает на этот раз индивидуальную сатьяграху, в которой в основном должны участвовать видные конгрессисты – его стойкие последователи. Он не отказывается от идеи обратить конгрессистов в пацифистскую веру. Тот, кому даровалась привилегия оказывать английским властям неповиновение, должен был разделять антивоенные пацифистские лозунги: «Никакой другой поддержки Англии в войне, кроме моральной! Ненасильственное сопротивление всякой войне! Все планы использовать фашистские державы в борьбе против господства англичан в Индии – безнравственны!»
Ганди предостерегает Конгресс от организации массовых шествий, демонстраций, публичных митингов, собраний, групповых выступлений – только «устные протесты» и только в одиночку. Он требует отказаться от соблазна использовать в условиях войны рабочих и крестьян для достижения партийных и политических целей. Ганди предупреждает тех, кто готов сразу же ринуться в бой с твердыней английской власти, что без достижения индусско-мусульланского согласия нельзя начинать в стране массовую кампанию. Ему не дает покоя опасность возникновения гражданской войны. Кошмары религиозных распрей постоянно преследуют его.
Одновременно с индивидуальной сатьяграхой вождь Индии агитирует терпеливо, шаг за шагом добиваться осуществления его «конструктивной программы» – укреплять индусско-мусульманское единство, обучать народ грамоте, расширять ручное прядение, поощрять деревенский кустарный промысел и ремесла, развивать кооперацию труда, изживать из быта индийцев социальные и кастовые предрассудки, в том числе затворнический образ жизни женщин, и т. д. Он придает «конструктивной программе» очень большое значение и ее осуществление прямо связывает с кампанией гражданского неповиновения, с самой борьбой за свободу Индии. Без осуществления «конструктивной программы», как он считает, невозможно успешно противостоять колонизаторам, как невозможно «поднять ложку парализованной рукой». Перемен в сознании людей нужно добиваться снизу, класть в фундамент будущего здания кирпичик за кирпичиком. Те, кто думает, что с завоеванием независимости люди изменят свое отношение друг к другу, к труду и собственности и что все блага им «свалятся с неба», глубоко заблуждаются, разъясняет Ганди.
В индивидуальной сатьяграхе приняли участие прежде всего члены Рабочего комитета ИНК и руководящие деятели провинциальных комитетов конгрессистской партии.
Полиции не представляло никакого труда заполучить списки участников «символической кампании», и поэтому многие из них, еще не успев выкрикнуть ни одного антивоенного лозунга, оказались за решеткой. Конгресс был обезглавлен. К маю 1941 года власти арестовали более 25 тысяч конгрессистов, робко пытавшихся протестовать против участия Индии в войне.
В Лондоне были приятно удивлены столь осторожными и «джентльменскими» действиями Ганди, который признавался в том, что он не хотел в суровые для Англии дни испытаний наносить ее администрации в Индии серьезного политического ущерба. Министр по делам Индии Л. Эмери отзывался об индивидуальной сатьяграхе как о «достойной сожаления и нелогичной», называя ее «апатичной, вялой кампанией, неспособной пробудить к себе сколько-нибудь широкого интереса». Это была объективная оценка.
В это время после завершения учебы в Лондоне в Индию вернулась дочь Неру – Индира. Не успела она сойти с корабля в Бомбее, как ей вручили телеграмму от Махатмы Ганди. Он просил ее, не откладывая, сразу же повидать его.
Индира была в той завидной физической и духовной форме зрелой молодости, для которой не существует ни преград, ни трудностей. Она готова была, не раздумывая, ринуться в любое пламя борьбы за свободу Индии. Предстоящая встреча с Бапу взволновала ее. Она не видела его уже несколько лет. Какой он сейчас?..
По дороге на родину, куда она возвращалась вместе со своим возлюбленным другом Ферозом Ганди (однофамильцем Махатмы Ганди. – Авт.), их судно, побывав в суровом морском бою, на несколько дней задержалось для ремонта в южноафриканском порту в Кейптауне. Так им довелось побывать в местах, где Махатма Ганди начинал свои беспримерные социально-политические эксперименты в борьбе против расизма, за достойную человека жизнь своих соотечественников.
«Отцы» индийской общины, еще помнившие молодого Мохандаса Карамчанда Ганди и теперь наслышанные о его патриотической деятельности на родине, попросили Индиру выступить перед большим собранием соотечественников.
Приветствуя бурными овациями дочь выдающегося индийского лидера – Джавахарлала Неру, сподвижника Махатмы Ганди, собравшиеся готовы были услышать от почетной гостьи что угодно, только не то, что им пришлось услышать.
– Постыдно и неразумно сотрудничество с англичанами в эксплуатации африканцев, – смело бросила она обвинение в притихший зал. – Вы должны найти взаимопонимание с коренными жителями этой страны. Не сегодня, разумеется, но через десять – двадцать лет они станут хозяевами своей страны,
