стараясь быть убедительным, апеллирует даже к мнению английского губернатора в Пенджабе, от которого вряд ли можно было ожидать объективной оценки политической обстановки в Индии или симпатий к патриотическим силам страны. Губернатор телеграфировал Черчиллю о том, что во избежание беспорядков и хаоса в стране никаких заявлений о предоставлении Индии в будущем права отделения от империи делать нельзя.
Мировое общественное мнение все же вынуждало английские правящие круги создать видимость желания осуществить в Индии демократические преобразования и обещать индийскому народу предоставление в будущем свободы, очертив ее хотя бы в самых туманных контурах. Поэтому Черчилль писал 10 марта 1942 г. вице-королю Индии: «Учитывая злосчастные слухи и широкую гласность, а также общее отношение американцев, невозможно занять чисто отрицательную позицию, и миссия Криппса крайне необходима для того, чтобы доказать наши честные намерения, и выиграть время для необходимых консультаций».
23 марта Криппс прибыл в Дели, имея в портфеле декларацию британского правительства. В декларации провозглашалось намерение Англии по окончании войны осуществить меры по созданию «нового Индийского союза, который образует доминион, связанный с Соединенным Королевством и другими доминионами общей преданностью короне». Криппс сразу же телеграммой вызвал из Варды Ганди.
В 1942 году индийскому вождю уже исполнилось семьдесят три года. Нелегкая, заполненная суровыми испытаниями жизнь основательно согнула его хрупкое тело, но не надломила души, которая светилась в его все еще молодых глазах. Мысль о возможной кончине ничуть не пугала Ганди, но он надеялся еще увидеть Индию независимой.
В августе 1941 года Индия проводила в последний путь Тагора. Ушли из жизни и многие другие соратники Ганди по борьбе за индийскую свободу. Надо было успеть сделать как можно больше: главное, сохранить и расширить связь Конгресса с простым народом и не дать захватить руководство конгрессистской партией сепаратистам и представителям религиозно-общинной реакции.
Взгляды Махатмы Ганди с годами становятся радикальнее, и ему все больше импонирует политическая платформа Джавахарлала Неру, которого он на заседании Рабочего комитета ИНК в январе 1942 года официально провозглашает своим преемником. Однако между ними все еще много разногласий.
Итак, индийский вождь, в своем неизменном дхоти, с посохом в руке, окруженный толпой единомышленников и назойливых корреспондентов, прибыл в Дели. Ознакомившись с текстом декларации Военного кабинета Черчилля, Ганди невозмутимо заявил, что английские предложения «являются просроченным чеком обанкротившегося банка» и посоветовал сэру Криппсу «следующим же самолетом вернуться домой». Надежды Криппса заручиться авторитетной поддержкой Ганди не оправдались. Ганди даже отказался от участия в переговорах с Криппсом, предоставив эту возможность председателю ИНК А. К. Азаду, Дж. Неру и другим членам Рабочего комитета.
Индийский вождь не захотел обсуждать новые предложения английского правительства, увидев в них колониалистский план расчленения Индии. Если двумя годами раньше идея образования Пакистана была еще призрачной и только вынашивалась реакционными мусульманскими лидерами, то теперь кабинет Черчилля пытался поставить этот вопрос на повестку дня политических переговоров с руководителями национально-освободительного движения Индии. Декларация английского правительства была обращена главным образом в будущее. В ней содержался и призыв к неопределенному англо-индийскому сотрудничеству в ведении войны.
Англо-индийские переговоры, которые проходили с 29 марта по 11 апреля 1942 г., обнаружили, что колонизаторы, чтобы не допустить самоопределения Индии, коварно использовали в своих интересах «разрушительный фугас» – центробежные силы страны и сепаратизм. Английская декларация предоставляла провинциям страны право не входить в Индийский союз и создавать свои «независимые» государства. Этим же правом наделялись около 600 индийских княжеств. Всей своей политической направленностью декларация побуждала реакционные, феодальные и религиозно-общинные организации требовать отделения. Предложение, выдвинутое от имени английского правительства, на деле исключало создание единого демократического государства на территории Индии, о котором мечтал и за которое боролся Махатма Ганди. «Это предложение предполагало не просто признание Пакистана или какого-либо конкретного плана расчленения, что было достаточно скверно само по себе, – в итоге переговоров с Криппсом отмечал Дж. Неру, – но заключало в себе нечто гораздо худшее: оно открывало возможность для неограниченных разделов».
Что касается английского предложения о сотрудничестве с Индией в области обороны, то оно полностью исключало создание индийской национальной армии. Криппс не соглашался даже на формирование местных отрядов самообороны и рекомендовал индийскому населению в случае захвата той или иной территории японцами сдаваться на милость победителей. Максимум, что он обещал, – это учредить департамент обороны, который мог бы возглавить индиец. Но и эта уступка Криппса оказалась смехотворной, когда выяснилось, что основными функциями этого департамента будут не вопросы обороны, которые являлись исключительно прерогативой английского главнокомандующего, а организация развлечений для солдат, торговля в войсковых частях, снабжение их канцелярскими принадлежностями, почта и т. п. Было ясно, что колонизаторы не хотели доверять оружие индийцам.
Декларация Военного кабинета Черчилля, по крайней мере на время войны, никаких изменений в Индии не предусматривала. Существующая в стране система управления сохранялась. Никакого национального правительства не создавалось. За вице-королем по-прежнему оставалась вся полнота самодержавной власти. Лишь некоторым избранным индийцам предоставляли дополнительные места в Исполнительном совете при вице-короле. Иными словами, им позволялось, как остро подметил Дж. Неру, «составить ливрейную свиту вице-короля, присматривать за войсковыми лавками и тому подобным».
11 апреля 1942 г. Рабочий комитет ИНК опубликовал резолюцию об отказе Конгресса принять предложения британского правительства. И в этом решающую роль сыграла резко отрицательная позиция Ганди к английской декларации, его бойкот миссии Криппса. С этой точкой зрения согласился и сам Стаффорд Криппс. В тот же день он телеграфировал Черчиллю: «Совершенно ясно, что нет никакой надежды на достижение соглашения…» Президент США Рузвельт, не оставлявший надежды на усиление американского влияния в Индии, попытался было убедить Черчилля в необходимости продолжить переговоры с индийцами, однако тщетно: Англия ни с кем не собиралась делить свою единоличную власть в стране. «…Я не вынес бы никаких серьезных разногласий между нами, – ответил английский премьер-министр Рузвельту, – что, несомненно, нанесло бы большой вред обеим нашим странам в самый разгар этой ожесточенной борьбы».
Так бесславно закончилась еще одна попытка двух противоборствующих сторон – правящих кругов Англии и индийских национальных сил – найти взаимоприемлемое решение внутренних и внешних проблем борющейся за свою независимость Индии. Провал миссии Криппса показал, что английское правительство уже не может далее управлять Индией по-старому и вынуждено все чаще прибегать к политическим маневрам, рассчитанным на обман и внешний эффект. Но переговоры с Криппсом обнаружили и неготовность национальных сил Индии действовать против колонизаторов революционными методами.
Глава одиннадцатая
«ВОН ИЗ ИНДИИ!» ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА НА АЛТАРЬ СВОБОДЫ
Парализованная внутренними и внешними противоречиями, Индия бездействовала. Освободительное движение, все усилия которого растрачивались на бесплодные переговоры, межпартийные дискуссии и мелкие чисто символические политические акции, казалось надломленным. Бесконечный поиск взаимоприемлемого соглашения или «золотого компромисса» с английским правительством на период войны лишал народ инициативы, обрекал на инертность.
Затянувшаяся война изменила привычный образ мышления людей. У одних она болезненно распаляла воображение, у других порождала иллюзии о лучшем будущем, основную же массу она ввергала в состояние безысходности и беспомощного отчаяния, способствовала тому, что люди теряли ориентиры и перспективу в жизни. В измученной стране вместе с ростом антианглийских настроений все больше распространялось чувство безразличия к тому, кто будет править ею. Всенародная борьба за освобождение Индии от колониального рабства утрачивала свой прежний накал, уступая место проблемам «воевать или не воевать» вместе с Англией, «оборонять или не оборонять» Индию от японской агрессии.
Обреченность и пассивность в умонастроениях людей подтачивала столь дорогой для Ганди идеал свободы. Взвешивая сложившуюся в стране обстановку, индийский вождь переживает мучительную эволюцию в своем миропонимании: где-то и в чем-то допущена ошибка. Если истина проявляется во всеобъемлющей любви, присущей по природе всем людям, невзирая на их социальные различия, то почему торжествует зло? Почему война – высшая и самая жестокая форма насилия на Земле – управляет поступками миллионов людей, движет целыми народами, становится основным содержанием деятельности правительств многих стран? Разве всеобщий мир и созидание менее привлекательны для людей, чем тотальная война, смерть и разрушения?
Насилие – плохо, бездействие и смирение с ним – преступно, а рабство и того хуже. Лучше смерть, чем бесчестье. Империализм и нацизм – вот носители мирового насилия. Конечно, ненасилие – разумно, гуманно, оно должно быть в основе отношений государств и народов, но оно, как убеждает в этом сама жизнь, порою поощряет и делает безнаказанным насилие.
История поставила перед Ганди вопрос о применении принципа ненасилия в условиях войны, с которой были связаны не только судьбы Индии, но и всего человечества. Проверка практикой этого принципа как моральной альтернативы войне, как универсального средства решения не только внутренних, но и международных проблем разочаровала гандистов. Да и сам Ганди позднее скажет, что ему не удалось противопоставить войне организованное ненасилие народа.
Учение о ненасилии было самим дыханием Махатмы Ганди, и он не мог расстаться со своим основным жизненным принципом. В противном случае ему пришлось бы принять за объективную истину антагонистическую борьбу эксплуатируемых и эксплуататоров, борьбу классов; воспринять правильность слов В. И. Ленина о том, что рассуждать о насилии вообще, без понимания условий, отличающих реакционное насилие от революционного, «значит просто обманывать себя и других софистикой»*.
И все же Ганди позднее найдет в себе мужество усомниться если не в самом принципе ненасилия, то в его действенности. «Имелся существенный просчет в моей технике осуществления ненасилия», – признавался он.
Даже преданные сторонники Ганди, такие как Раджендра Прасад, стали открыто выражать сомнения в практической ценности «святого принципа». Ганди переживал тяжелое время: жизнь сурово отвергала его морально-этические установки в политике. Правдоискательство не давало ему покоя.
В душные летние месяцы 1942 года он часто и подолгу беседует с руководителями Конгресса. Особенно он любил не спеша, без взаимных резкостей и обвинений, обсудить проблемы национального движения с Джавахарлалом Неру. Хотя, впрочем, Неру редко безоговорочно соглашается с Ганди, порою смело возражает учителю и даже осмеливается критиковать его. Частые размолвки, однако, только усиливают тягу друг к другу этих двух выдающихся политических деятелей Индии. Умение Неру просто и логично соединять воедино национальные проблемы Индии с общим положением дел в мире убеждает Ганди в необходимости прислушиваться к мнению сравнительно молодого и энергичного руководителя, который в своих суждениях идет от жизни и хорошо знает настроение масс.
Несмотря на известный консерватизм Махатмы Ганди и на его прочно устоявшиеся мировоззренческие принципы, он обладал редким даром уметь находить общий язык с людьми, не разделявшими его взглядов, и гибко приспосабливаться к изменившейся обстановке. В таких случаях он проявлял готовность даже «не соглашаться и с самим собою». Стоило ему на деле убедиться в непригодности применения своего учения о ненасилии к человеконенавистнической морали фашистов и японских милитаристов,
