«черный закон». В Англии Ганди добивается встречи с министром колоний лордом Элджином и министром по делам Индии Морли.
Прославленный соотечественник Дадабхай Наороджи, которого Ганди знал еще со студенческих лет, помогает ему всем, чем может. В политических кругах Наороджи – известная личность. Он прожил в Англии более 50 лет и был первым индийцем, избранным в английский парламент. В ходе избирательной кампании тогдашний премьер-министр Солсбери надменно заявил о Наороджи: «Я сомневаюсь, чтобы мы дошли до того в своих взглядах, когда английский избиратель мог бы проголосовать за черного». Однако премьер-министр просчитался: не все же англичане – расисты.
Дадабхай Наороджи организует выступление Ганди перед группой членов палаты представителей английского парламента. Некоторые из них с тревогой задумываются о возможных неблагоприятных последствиях «черного закона» для интересов Англии в Южной Африке. Спокойным и убедительным доводам Мохандаса Ганди об опасной и нетерпимой обстановке, сложившейся в Трансваале по вине колониальных властей, казалось, внял и сам лорд Элджин. Уже на обратном пути в Южную Африку Ганди неожиданно получает от Элджина телеграмму, в которой говорится, что он не санкционирует антиазиатский закон трансваальского правительства. Ганди счастлив: индийцы одержали правую победу.
Однако по приезде в Йоханнесбург обнаруживается, что телеграмма министра была всего лишь политической уловкой. Оказывается, отправляя телеграмму Ганди, в тот же самый день лорд Элджин, истый дипломат английской школы, приглашает к себе верховного комиссара Трансвааля в Лондоне и поясняет ему, что-де король отверг бы закон о принудительной регистрации индийцев, но поскольку Трансвааль самоуправляющаяся колония, то ее правительство вправе принять этот закон без королевского одобрения. Потрясенный двуличием лорда Элджина, Ганди называет его действия «плутовской политикой».
Ганди предупреждает премьер-министра Трансвааля генерала Бота, что в случае введения в силу «черного закона» индийская община объявит кампанию гражданского неповиновения и ненасильственного несотрудничества – сатьяграху. Тот отвечает, что беспомощен что-либо изменить и что правительство проявит необходимую твердость. «Что ж, проявят твердость и индийцы», – решает Ганди.
Власти рассылают индийцам официальные повестки с требованием явиться в полицию для регистрации или покинуть Трансвааль. 11 января 1908 г. Ганди организует перед зданием магистрата в Йоханнесбурге шествие протеста, участники которого отказываются подчиниться предписанию властей.
Организатор демонстрации протеста предстает перед тем самым судом, в котором часто выступал в качестве адвоката. Подсудимый и не думает оправдываться: говорит, что является руководителем кампании неповиновения индийцев несправедливому закону и поэтому готов принять самый строгий приговор. Хорошо знавший его судья Дж. Джордан смущен. Ему явно не по себе. Оправдать же Мохандаса Ганди он не может и выносит ему по возможности мягкий приговор: два месяца тюремного заключения.
Репрессии – бессильны. Закон о принудительной регистрации индийцев превращается в позорный листок, подрывающий авторитет законодателей: «цветные» игнорируют их закон. На десятки тысяч людей тюрем не хватает, к тому же тюрьмы не в состоянии убить их волю к неповиновению властям.
Трансваальский министр генерал Ян Смэтс не видит иного выхода, кроме как начать переговоры с руководителем сатьяграхи Мохандасом Ганди, которого прямо из тюрьмы глава полиции республики лично доставляет в Преторию. Смэтс при всех своих генеральских регалиях долго и очень вежливо – можно сказать, на равных – беседует с человеком, одетым в арестантскую робу. По словам Смэтса, правительство Трансвааля готово аннулировать «черный закон», как только индийцы согласятся добровольно, в разовом порядке сообщить о себе сведения, необходимые властям для учета количества иммигрантов и иностранных рабочих. Такая постановка вопроса меняла суть дела, и Ганди дает согласие Смэтсу: на добровольной основе осуществить регистрацию членов индийской общины.
Бесконечно веря в доброе начало человеческой натуры, Ганди, как политический лидер, часто бывал обманут. Исследователи его жизни, даже когда они считают себя гандистами, склонны представлять своего учителя простодушным, наивным человеком. В этом, мол, была его слабость как дипломата. Принято замечать то, чего не доставало Ганди как политику (не доставало ему в данном случае политической нечестности), и замалчивать то, чего не хватало его политическим оппонентам – большим и маленьким талейранам, лордам и пэрам Британской империи. А не хватало им главного – классовой заинтересованности в вопросе о предоставлении колониальным народам свободы. Из этого же принципа исходил и Ян Христиан Смэтс, будущий премьер-министр Южно-Африканского Союза и фельдмаршал Великобритании. Он просто-напросто обманул Ганди: «черный закон» не был отменен.
Ганди тяжело поплатился за свою доверчивость (точнее, за вероломство Смэтса). Некоторые члены общины обвинили своего лидера в продажности. Один из возмущенных соотечественников так избил его, что Ганди потерял сознание и попал в больницу.
Физическая боль – ничто в сравнении с душевной раной. Ганди публикует в «Индиан опиньон» статью под заголовком «Грязная игра», где называет трансваальского министра «бессердечным человеком» и призывает индийцев возобновить сатьяграху. Адвокатская контора Ганди на углу улиц Риссик и Андерсон в Йоханнесбурге и ферма Феникс в Натале становятся руководящими центрами кампании гражданского неповиновения в Южной Африке. Вокруг Ганди собирается группа преданных ему помощников. Среди них не только индийцы, но и те из европейцев, которым ненавистна политика апартеида.
Всю вторую половину 1908 и начало 1909 года Ганди находился в тюрьмах Претории. Судебные приговоры следуют один за другим. Его можно видеть в сопровождении конвоиров на этапе из Наталя в Йоханнесбург. На нем одежда для уголовных преступников: едва прикрывающий макушку головы колпак, свободная куртка с номерным знаком заключенного, шорты, одна штанина которых – черная, другая – светлая (знак особой изощренности расистских тюремщиков). Однако генерал Смэтс не лишен «человечности»: он присылает Ганди в камеру религиозную литературу, отбирая ее по своему усмотрению.
В тюрьме Ганди, оторванный от повседневных дел, имеет возможность уйти от суеты жизни и погрузиться в заманчивую глубину раздумий. Редкие люди (к коим относился Мохандас Ганди, будучи в высшей степени деятельной натурой), оказавшись в одиночной камере заключения, не попадают в ледяные объятия истребляющей живую душу тоски. В сознании Ганди умещается целый мир во всем его объеме и многоцветий проявлений. Книги помогают ему понять суровую действительность.
Ганди с упоением, не отрываясь изучает Льва Толстого. Его статьи по религиозно-этическим вопросам оказывают на Ганди глубокое эмоциональное воздействие, укрепляют веру в главенство духовного начала в человеке.
К этому времени среди индийских эмигрантов в Европе, США и Южной Африке из рук в руки уже ходило открытое «Письмо к индусу», которое Толстой написал в связи с обращением к нему из Вашингтона редактора журнала «Свободный Хиндустан» индийского эмигранта Т. Даса. Толстой, ознакомившись с политической позицией журнала, сделал в дневнике запись: «Нехорошо. Хотят конституцию, хотят участвовать в правительстве, то есть закрепить то насилие, которое над ними совершается». В «Письме к индусу» Толстой пишет: «Во всем мире происходит то удивительное явление, что большинство трудящегося народа подчиняется кучке праздных людей, распоряжающихся не только трудами, но и жизнью большинства… В Индии это кажется особенно странным, так как здесь более чем 200-миллионный, высокоодаренный и духовными и телесными силами народ находится во власти совершенно чуждого ему небольшого кружка людей, стоящих в религиозно-нравственном отношении неизмеримо ниже тех людей, над которыми они властвуют».
Писатель раскрывает картину современного собственнического мира и показывает, что всякое угнетение всегда опиралось на насилие, которое зиждилось на вере угнетаемых в божественные права властителей.
Толстой призывает своих индийских братьев отвергнуть «божьих помазанников», осуществлявших насилие над Индией, и дает совет: «Не противьтесь злу, но и сами не участвуйте во зле, в насилиях администрации, судов, сборов податей и, главное, войска, и никто в мире не поработит вас».
Узкий национализм чужд Толстому. Он мыслит глобально, о всех людях Земли, независимо от их расы. И это импонирует Мохандасу Ганди, отвечает зову его большого сердца: он тоже патриот и интернационалист и мечтает о мире, в котором не будет места насилию.
«…Я думаю, – читает Ганди слова мыслителя из далекой России, – время такого перехода человечества от одного возраста к другому наступило теперь, и теперь не в том смысле, что оно наступило именно в 1908 году, а в том, что то внутреннее противоречие жизни людей: сознание благодеятельности закона любви и устройство жизни на противном закону любви насилии, вызвавшее бессмысленную, раздраженную, суетливую и страдальческую жизнь человечества, продолжавшееся столетия, в наше время дошло до такого напряжения, при котором оно не может уже более продолжаться и неизбежно должно разрешиться, и разрешится, очевидно, не в пользу отжившего свое время закона насилия…»
Ганди вступает в переписку с Толстым по поводу «Письма к индусу». С его разрешения он публикует письмо в своей газете «Индиан опиньон». «Сейчас, – отвечает писатель своему новому индийскому другу, – получил ваше в высшей степени интересное и доставившее мне большую
радость письмо. Помогай бог нашим дорогим братьям и сотрудникам в Трансваале. Та же борьба мягкого против жесткого, смирения и любви против гордости и насилия, с каждым годом все более и более проявляется и у нас…»
Учение Льва Толстого, как отмечал В. И. Ленин, в своем «реальном историческом содержании» являлось «идеологией восточного строя, азиатского строя»*. Разумеется, следует иметь в виду не географию, а исторические условия развития стран Востока и соответствующие этим условиям умопредставления людей. Толстовская проповедь непротивления злу насилием становится столь понятной Ганди именно из-за сходства исторических условий России и Индии – и там, и здесь (хотя в России раньше и в больших масштабах) происходила ломка патриархальных отношений, на развалинах которых расцветал капитализм. Но Толстой не знал, «какие общественные силы способны
принести избавление от неисчислимых, особенно острых бедствий, свойственных эпохам „ломки»»**. Эта ленинская оценка мировоззрения Толстого позволяет понять историческую ограниченность и взглядов Ганди.
Для Ганди социально-политические искания усложнялись еще и иностранным порабощением его родины. Поэтому, в отличие от Толстого-пророка, Ганди – политический деятель, стремящийся путем личных и социальных экспериментов увязать свои идеи с самим течением жизни народа, с антиимпериалистическим и антиколониальным движением.
Ганди (как и Толстой, преданный церковью анафеме – религиозный реформатор. Он верует в индуизм, но « не признает за ним никакой исключительности и даже считает, что в индуизме не все совершенно. Религию Ганди стремится подвергнуть проверке жизнью, совестью. Он не соглашается слепо с любым догматом священных писаний. Веруя, он критикует. «Я не сделаю себе фетиша, – говорит Ганди, – даже из самой религии и никакого зла не извиню во имя ее… У меня нет желания увлечь кого-нибудь за собой, если я не понят его разумом. Я сам отрекусь от божественности древнейших шастр (священные книги индусов. – Авт.), если они не убедят меня».
Для Ганди вера – руководство к действию. Он исходит из того, что любое несоответствие между словом и делом – есть вместилище для паразитирования лжи. Малейшее расхождение между убеждениями и поступками людей –
