августа того же года. «Свободная Индия» требовала немедленного признания независимости и конца британского владычества, при этом высказываясь за сохранение на ее территории союзных войск, чтобы «не нанести ущерб обороне Китая и России и не подвергнуть опасности оборонный потенциал Объединенных Наций». И тем не менее: «Комитет больше не намерен сдерживать усилия народа, желающего объявить свою волю империалистическому и авторитарному правительству, которое мешает ему действовать в его собственных интересах и в интересах человечества».
В конце комитет давал «добро» на создание движения народной борьбы, основанной «на принципах ненасилия, естественным лидером которой будет Гандиджи».
Резолюцию утвердили поздно вечером 8 августа 1942 года. Рано утром 9-го начались аресты. Начиная с индийского руководства.
Ганди осуждали за инициативу, подавшую ожидаемый повод к кровавым репрессиям. В самом деле, если вспомнить о его осторожности и предусмотрительности во время предыдущих кампаний, это внезапное решение, принятое в напряженной и наэлектризованной атмосфере, просто удивляет. Однако в момент принятия резолюции «Свободная Индия» места для маневра практически не оставалось, ситуация была нестерпимая, народ — в отчаянии. Нужно было действовать быстро, «несмотря на последствия». Всё лучше, чем полная деморализация Индии и застой, в котором она прозябала на фоне нарастающей японской угрозы. Впрочем, успехи японских войск вызывали у некоторых нарастающее удовлетворение. Единственное средство предотвратить раскол и вторжение в страну — дать Индии почувствовать дыхание свободы. Ганди, угадавший отчаяние народа, наверное, надеялся, что с помощью сатьяграхи сможет удержать в узде ненависть и насилие. Но у сатьяграхи не было никаких шансов против террора и антитеррора, которые за этим последуют. Готовы ли они к этому? Рассчитывали в большей степени на разъяснения, переговоры, открытость. Ганди, как и Неру, был поражен своим арестом.
И страна восстала. Подавляемая ярость взорвалась; она снесла все преграды, подожгла полицейские участки, почтовые отделения, налоговые конторы, вокзалы — все символы власти; она срывала рельсы, перерезала телеграфные и телефонные провода, занималась саботажем и грабежом, позабыв о ненасилии (которое больше не послужит политическим оружием в войне за независимость). И правительство в ответ пустило в ход тяжелую артиллерию: полиция стреляла по безоружной и безначальной толпе, пулеметы и самолеты сеяли смерть. «Правительство подавило беспорядки всем своим весом», — заявил Черчилль в палате общин. К концу 1942 года около ста тысяч человек были арестованы, более тысячи — убиты полицией.
На границах Индии, в мусульманских пределах, был избит полицией и изувечен Абдул Гаффархан[270] — великий пуштунский вождь, крупная и замечательная личность, убежденный сторонник ненасилия, которого по этой причине называли «пограничным Ганди», однако он установил такую дисциплину, что даже провокации не поколебали самообладания: не произошло никаких серьезных беспорядков, тогда как в остальной Индии насилие вырвалось наружу, возможно, в качестве ответной реакции на терпеливое учение Ганди (и всё же, как говорит Неру, полученное от него за долгие годы воспитание дало замечательный результат: проявления расовой вражды были редки, толпа разделывалась с имуществом, не трогая людей). Репрессии, прикрытые непроницаемым покровом цензуры, продолжались: усмирив бунт, нужно было вырвать зло с корнем.
«Были созданы специальные трибуналы, избавленные от обычных правил процедуры… которые приговаривали тысячи людей к длительным срокам заключения и множество других — к смертной казни. Полиция… и всемогущие спецслужбы сделались главными органами в государстве. Они позволяли себе любые бесчинства и формы насилия… Огромное число студентов университетов подверглось наказаниям, тысячи молодых людей высекли… Целые деревни приговаривали к наказаниям от бичевания до смертной казни… С деревень требовали огромные суммы в качестве коллективного штрафа… Как удавалось выбить у несчастных голодных людей такие суммы — это другая история»[271].
К тому же в 1943 году в Бенгалии свирепствовал самый страшный голод за последнее столетие, поскольку реквизиция средств передвижения в пользу армии дезорганизовала распределение зерна: полтора миллиона смертей. Однако британские чиновники были по-прежнему уверены в своей правоте, неизменно вежливы и хорошо воспитаны, привержены букве закона. Стоит лишь почитать формальные и элегантные письма, адресованные лордом Линлитгоу Ганди, сидевшему в тюрьме. Так и представляешь себе это высшее руководство, заботящееся о поддержании ритуалов и дисциплины — единственных ценностей, сохранившихся в разваливающемся мире. «Словно фигурки в театре теней, они продолжали действовать, как в прошлом, стараясь произвести на нас впечатление сложным имперским протоколом, придворными церемониями, своим дурбаром и инвеститурами, своими парадами, ужинами и вечерними платьями, своими помпезными заявлениями»[272]. В Англии же царили напряженность и тревога, связанные с войной.
Тем временем Махатма, сидя в тюрьме, возмущался тем, что официальная пропаганда приписывает волну насилия в Индии заговору руководителей конгресса (которые якобы хотели помешать союзникам сражаться с Японией; гораздо вероятнее, беспорядки поддерживались террористическим подпольем, действовавшим уже много лет, к которому примкнули некоторые элементы в конгрессе). Это было «избиение истины», — сетовал он. Если бы его не арестовали так поспешно, он бы, напротив, предупредил эти приступы ярости, как он умел это делать; ни он, ни его коллеги не собирались прибегать к насилию ни на одном этапе кампании. И его бросили в тюрьму, даже не дав изложить свои планы и провести переговоры, тогда как он всегда старался делиться своими замыслами, разрываясь между стремлением к свободе для Индии и желанием не создавать затруднений правительству во время войны, и эта точка зрения могла восторжествовать… Узник из Пуны писал горькие письма индийскому вице-королю лорду Линлитгоу, которого некогда считал своим другом. А теперь этот друг сомневается в его словах и преданности ненасилию! Этого Ганди вынести уже не мог: он попытался утишить свою боль трехнедельным постом, который начался 10 февраля 1943 года. Ганди чуть не умер, толпы вышли на улицу, но всё напрасно: в глазах вице-короля его пост был просто политическим шантажом — это слово вбило новый клин между ним и индийской общественностью. Махатма, любимый горячо как никогда, оставался символом национальной идеи и непокорности.
С точки зрения Линлитгоу, события 1942 года окончились победой. Сам Неру признавался: «Индия проиграла в последнем поединке, когда важны были только сила и власть». Однако, как и две первые большие кампании — в 1920–1922 и 1930–1934 годах, — движение «Свободная Индия» дало мощный толчок, ускоривший уход англичан. Они оказались в ложном положении. Изнуренная военными усилиями, деморализованная беспощадной борьбой, которую Ганди и его товарищи вели 30 лет, к тому же обремененная долгом в 300 миллионов фунтов стерлингов перед Индией, Англия не могла торговаться с позиции силы. А тут и Черчилля, который, может быть, и продолжал бы борьбу, сняли с поста премьера: после выборов 1945 года к власти пришли Эттли и лейбористы. Война изменила карту мира и расстановку сил, но также и настроения. Колониальная эпоха отошла в прошлое. Новый вице-король лорд Уэйвелл[273] получил задание быстро осуществить переход к автономии.
Конец войны
Вскоре после заключения в тюрьму Ганди потерял своего неразлучного помощника, «сына, секретаря и возлюбленного» в одном лице — Махадева Десая, который многие годы (он примкнул к Ганди в 1917 году, сдав экзамены на юридическом факультете) ежедневно разбирал обильную почту, принимал званых гостей и избавлялся от непрошеных, аккуратно вел счета, часами изучал карты и планы местности, чтобы организовывать нескончаемые поездки Ганди, пересказывал разговоры, передавал суть речей, редактировал статьи — порой при свете свечи, в вагоне третьего класса, когда нужно было быстро отправить текст. Он умер внезапно, наверное, от истощения, но еще и от страха, что Ганди заморит себя в тюрьме голодом до смерти. Вскоре после того, 22 февраля 1944 года, верная Кастурбай, тоже брошенная в тюрьму, скончалась, положив голову на колени Ганди. «Я ухожу, — сказала она ему. — Не плачьте обо мне, я обрела покой». «Мы были необычной парой», — написал Ганди в письме лорду Уэйвеллу. 62 года, прожитые вместе, смирение во взгляде, мужество, с каким она сносила испытания и участвовала в борьбе (и в Южной Африке, и в Индии она несколько раз стремилась попасть в тюрьму), а порой и сопротивлялась власти мужа, который, благодаря обету целомудрия, перестал ее тиранить, а после с уважением относился к ее мнению и ее решениям. В том же письме лорду Уэйвеллу, с которым он так и не встретился, Ганди объяснял, что целомудрие привязало их друг к другу в 37 лет еще крепче, чем раньше: «Мы перестали быть двумя отдельными единицами… в результате она действительно превратилась в мою лучшую половину». Будучи поначалу очень упрямой, по словам мужа («если я пытался к чему-то ее принудить, она все равно делала так, как хотела сама»), она понемногу растворилась в нем, то есть в его работе — его служении. Как матери ей пришлось страдать из-за своих детей, в частности, старшего — Харилала, который всегда бросал вызов отцу и обратился в ислам. Это обращение было формой мести, Харилал постарался придать этому событию большую огласку. «Твой отец принял всё это мужественно, но я — слабая старая женщина, которой трудно с терпением выносить нравственные муки, причиняемые твоим недостойным поведением»[274].
У Ганди же были причины подозревать, что за этим поступком стояли корыстные интересы. Он знал, что сын мстит ему и что его враги используют эту месть против него. И он обратился через прессу с письмом к своим друзьям-мусульманам: Харилал — пьяница и развратник, которого подвигла к обращению корысть, а не религия; если бы он надеялся, что Харилал исправится благодаря своей вере, он ни слова бы не сказал против его перехода в ислам, но… Перед смертью Кастурбай захотела с ним увидеться. Харилал пришел в тюрьму. Он был пьян, так что пришлось его выставить. Он умер в больнице Бомбея 19 июня 1948 года, побывав неузнанным на похоронах отца. Кастурбай страдала и из-за Манилала, их второго сына, которого Ганди на какое-то время сослал в Южную Африку, потому что тот одолжил денег Харилалу, вечно сидевшему без гроша. (Об авторитаризме Ганди как отца и супруга написано множество обвинительных книг, но есть и труды в его защиту. Говорили о «нежности его деспотизма»: тень его величия, бремя его миссии довлели надо всем. Один из биографов решил для забавы представить себе «нормального» Ганди: «…процветающий адвокат, живущий в симпатичном домике в пригороде Бомбея, отдав детей в английскую школу, делящий время между высоким судом и спортивным клубом, играя в бридж и время от времени в гольф, переписывающийся с главным редактором “Таймс оф Индия” и расхваливающий членам Ротари-клуба достоинства лечения природными средствами… Супруга Ганди и его дети, возможно, вели бы более легкую жизнь, но весь мир наверняка бы еще более обеднел».)
Суровый удар, подорвавший исключительную силу духа Ганди, его волю к жизни. «Я
