ли

то или иное блюдо яиц, поскольку многие пудинги и печенья делались на яйцах.

Но хотя, выполняя свой долг, я и столкнулся с затруднениями, в целом это

упростило мою пищу. Такое упрощение в свою очередь доставило мне

неприятности, так как пришлось отказаться от некоторых блюд, которые мне

нравились. Однако эти неприятности были временными, поскольку в результате

точного соблюдения обета у меня выработался новый вкус, значительно более

здоровый, тонкий и постоянный.

Самое тяжелое испытание было еще впереди и касалось другого обета. Но кто

осмелится причинить зло находящемуся под покровительством бога?

Здесь будет уместно рассказать о нескольких моих наблюдениях относительно

истолкования обетов или клятв. Толкование обетов — неисчерпаемый источник

споров во всем мире. Как бы ясно ни был изложен обет, люди стараются

исказить его и повернуть в угоду своим целям. И так поступают все — богатые

и бедные, князья и крестьяне. Эгоизм ослепляет их, и, используя

двусмысленность выражений, они обманывают самих себя и стараются обмануть

мир и бога. Надо придерживаться золотого правила, которое состоит в том, чтобы принимать обет в толковании лица, наложившего его. Другое правило

заключается в принятии толкования более слабой стороны, если возможны два

истолкования. Отказ от этих двух правил ведет к спорам и несправедливости, коренящимся в лживости. Действительно, ищущий истину без труда следует

золотому правилу. Он не нуждается в советах ученых для толкования обета.

Определение моей матерью понятия «мясо» является в соответствии с золотым

правилом единственно правильным для меня. Всякое другое толкование, продиктованное моим опытом или гордостью, порожденной приобретенными

знаниями, неправильно.

В Англии свои опыты в области питания я проводил из соображений экономии и

гигиены. Религиозные аспекты этого вопроса мною во внимание не принимались

до поездки в Южную Африку, где я провел ряд сложных опытов, о которых

расскажу в последующих главах. Однако семена их были посеяны в Англии.

Вновь обращенный с большим энтузиазмом выполняет предписания своей новой

религии, чем тот, кто от рождения принадлежит к ней. Вегетарианство в те

времена было новым культом в Англии, оно стало новым культом и для меня, потому что, как мы видели, я приехал туда убежденным сторонником

употребления в пищу мяса и позднее был интеллектуально обращен в

вегетарианство. Полный рвения, присущего новичку, я решил основать клуб

вегетарианцев в своем районе, Бейсуотере. Я пригласил сэра Эдвина Арнолда, проживавшего в этом районе, в качестве вице-президента клуба. Редактор

«Веджетериэн» д-р Олдфилд стал президентом, а я — секретарем. Вначале клуб

процветал, но через несколько месяцев прекратил существование, так как я

переселился в другой район в соответствии со своим обычаем периодически

переезжать с места на место. Но этот кратковременный и скромный опыт научил

меня кое-чему в деле создания и руководства подобными организациями.

XVIII. ЗАСТЕНЧИВОСТЬ — МОЙ ЩИТ

Я был избран членом исполнительного комитета Вегетарианского общества и

взял за правило присутствовать на каждом его заседании, но всегда чувствовал

себя на заседаниях весьма скованно. Однажды д-р Олдфилд сказал мне:

— Со мной вы говорите очень хорошо. Но почему вы не открываете рта на

заседаниях комитета? Вы просто трутень.

Я понял его шутку. Пчелы очень деловиты, трутни — страшные бездельники.

Ничего странного не было в том, что в то время как другие на заседаниях

выражали свое мнение, я сидел молча. Я молчал не потому, что мне никогда не

хотелось выступить. Но я не знал, как выразить свои мысли. Мне казалось, что

все остальные члены комитета знают больше, нежели я. Часто случалось и так, что пока я наберусь смелости, переходят к обсуждению следующего вопроса. Так

продолжалось долгое время.

Как-то стали обсуждать очень серьезный вопрос. Я считал, что отсутствовать

на заседании нехорошо, а молча проголосовать — трусливо. Спор возник вот

из-за чего: президентом общества был м-р Хиллс, владелец железоделательного

завода. Он был пуританином. Можно сказать, что общество существовало

фактически благодаря его финансовой поддержке. Многие члены комитета были

его ставленниками. В исполнительный комитет входил и известный вегетарианец

д-р Аллисон — сторонник только что зародившегося движения за ограничение

рождаемости и пропагандист этого среди трудящихся классов. М-р Хиллс же

считал, что ограничение рождаемости подрывает основы морали. Он полагал, что

Вегетарианское общество должно заниматься вопросами не только питания, но и

морали, и что человеку с антипуританскими взглядами, как у м-ра Аллисона, нет места в Вегетарианском обществе. Поэтому было выдвинуто предложение об

его исключении. Вопрос этот меня сильно интересовал. Я также считал взгляды

м-ра Аллисона относительно искусственных методов контроля за рождаемостью

опасными и полагал, что м-р Хиллс, как пуританин, обязан выступить против

него. Я был высокого мнения о м-ре Хиллсе и его душевных качествах. Но я

считал, что нельзя исключать человека из Вегетарианского общества лишь за

то, что он отказывается признать одной из задач общества насаждение

пуританской морали. Убежденность м-ра Хиллса в необходимости исключения

антипуритан из общества не имела ничего общего с непосредственными целями

общества — способствовать распространению вегетарианства, а не какой-либо

системы морали. Поэтому я считал, что членом общества может быть любой

вегетарианец независимо от его взглядов на мораль.

В комитете были и другие лица, придерживавшиеся такого же мнения, но я

ощущал потребность самому высказать свои взгляды. Но как это сделать? У меня

не хватало смелости выступить, и поэтому я решил изложить свои мысли в

письменном виде. На заседание я отправился с готовым текстом в кармане.

Помнится, я даже не решился прочесть написанное, и президент попросил

сделать это кого-то другого. Д-р Аллисон проиграл сражение. Таким образом, в

первом же бою я оказался с теми, кто потерпел поражение. Но было приятно

думать, что наше дело правое. Смутно припоминаю, что после этого случая

вышел из состава комитета.

Застенчивость не покидала меня во все время пребывания в Англии. Даже

нанося визит, я совершенно немел от одного присутствия полдюжины людей.

Как-то я отправился с адвокатом Мазмударом в Вентнор. Мы остановились в

одной вегетарианской семье. На этом же курорте был и м-р Говард, автор

«Этики диетического питания». Мы встретились с ним, и он пригласил нас

выступить на митинге в защиту вегетарианства. Меня уверили, что читать свою

речь вполне прилично. Я знал, что многие поступали именно так, стремясь

выразить мысли понятнее и короче. О выступлении без подготовки мне нечего

было и думать. Поэтому я написал свою речь, вышел на трибуну, но прочесть ее

не смог. В глазах помутилось, я задрожал, хотя вся речь уместилась на одной

странице. Пришлось Мазмудару прочесть ее вместо меня. Его собственное

выступление было, разумеется, блестящим и встречено аплодисментами. Мне было

стыдно за себя, а на душе тяжело от сознания своей бездарности.

Последнюю попытку выступить публично я предпринял накануне отъезда из

Англии. Но и на этот раз я оказался в смешном положении. Я пригласил своих

друзей-вегетарианцев на обед в ресторан Холборн, о котором уже упоминал в

предыдущих главах. «Вегетарианский обед, — подумал я, — как правило, устраивают в вегетарианских ресторанах. Но почему бы его не устроить в

обычном ресторане?» Я договорился с управляющим ресторана Холборн о том, что

будут приготовлены исключительно вегетарианские блюда. Вегетарианцы были в

восторге от такого эксперимента. Любой обед предназначен для того, чтобы

доставлять удовольствие, но Запад превратил это в своего рода искусство.

Вокруг обедов поднимается большая шумиха, они сопровождаются музыкой и

речами. Небольшой званый обед, устроенный мною, в этом отношении не

отличался от остальных. Следовательно, на обеде должны были быть произнесены

речи. Я поднялся, когда наступила моя очередь говорить. Я тщательно заранее

подготовил речь, состоявшую всего из нескольких фраз, но смог произнести

лишь первую. Я как-то читал о том, что Аддисон, впервые выступая в палате

общин, три раза повторял: «Я представляю себе…», и когда он не смог

продолжить, какой-то шутник встал и сказал: «Джентльмен зачал трижды, но

ничего не родил» (*). Я хотел произнести шутливую речь, обыграв этот

анекдот, и начал выступление с этой фразы, но тут же замолк. Память

совершенно изменила мне, и, пытаясь сказать шутливую речь, я сам попал в

смешное положение.

(* Игра слов: «to conceive» — «представлять себе» и «зачать». *)

— Благодарю вас, джентльмены, за то, что вы приняли мое приглашение, —

отрывисто проговорил я и сел.

И только в Южной Африке я поборол свою робость, хотя еще и не

окончательно. Я совершенно не мог говорить экспромтом. Каждый раз, когда

передо мной была незнакомая аудитория, я испытывал сомнения и всячески

старался избежать выступлений. Даже теперь, мне кажется, я не смог бы

занимать друзей пустой болтовней.

Должен заметить, что моя застенчивость не причиняла мне никакого вреда, кроме того, что надо мной иногда подсмеивались друзья. А иногда и наоборот: я извлекал пользу из этого. Моя нерешительность в разговоре, раньше

огорчавшая меня, теперь доставляет мне удовольствие. Ее величайшее

достоинство состояло в том, что она научила меня экономить слова. Я привык

кратко формулировать свои мысли. Теперь я могу выдать себе свидетельство о

том, что бессмысленное слово вряд ли сорвется у меня с языка или с пера. Я

не припомню, чтобы когда-либо сожалел о сказанном или написанном. Благодаря

этому я оградил себя от многих неудач и излишней траты времени. Опыт

подсказал мне, что молчание — один из признаков духовной дисциплины

приверженца истины. Склонность к преувеличению, замалчиванию или искажению

истины, сознательно или бессознательно, — естественная слабость человека, молчание же необходимо для того, чтобы побороть эту слабость. Речь человека

немногословного вряд ли будет лишена смысла: ведь он взвешивает каждое

слово. Очень многие люди не воздержанны в речи. Не было еще ни одного

собрания, на котором председателя не осаждали бы записочками с просьбами

предоставить слово. А когда такая просьба удовлетворяется, оратор обычно

превышает регламент, просит дополнительное время, а иногда продолжает

говорить и без разрешения. Подобные выступления вряд ли приносят пользу

миру. Это, как правило, пустая трата времени. Моя застенчивость, в

действительности, — мой щит и прикрытие. Она дает мне возможность расти. Она

помогает мне распознавать истину.

XIX. ЗАРАЗА ЛЖИ

Сорок лет назад (*) в Англии было сравнительно мало студентов-индийцев. Те

из них, кто был женат, обычно скрывали это. Учащиеся школ и студенты

колледжей в Англии — холостяки, так как считается, что ученье невозможно

совместить с жизнью женатого человека. В доброе старое время и у нас

существовала такая же традиция — учащийся обязательно был брахмачария. А

сейчас заключаются браки между детьми, что совершенно немыслимо в Англии.

Поэтому индийские студенты стеснялись признаваться, что они женаты. Была и

другая причина для притворства. Если бы стало известно, что они женаты, то в

семьях, в которых они жили, им нельзя было бы флиртовать. Флирт этот был

более или менее невинным. Родители даже поощряли его, и такого рода общение

между молодыми мужчинами и женщинами, пожалуй, необходимо в Англии, так как

здесь каждый молодой человек сам выбирает себе супругу. Однако когда

индийские юноши, приехавшие в Англию, втягивались в эти взаимоотношения, совершенно естественные для английской молодежи, результат часто оказывался

для них плачевным. Я видел, как наши юноши, подвергаясь соблазну, избирали

жизнь, полную лжи, ради приятельских отношений, которые для английской

молодежи были вполне невинны, но совершенно нежелательны для нашей. Я также

не избежал этого вредного влияния. Без всяких колебаний я выдал себя за

холостого, хотя имел жену и сына. Однако счастливее от такого притворства я

не стал. Только скрытность и молчаливость не позволяли мне зайти слишком

далеко. Если бы я