улыбки.
— А не дразнили вас ребятишки на улице?
— Да, они бежали за мной, но я не обращал на них никакого внимания, и они
не шумели.
Пробыв несколько месяцев в Лондоне, Нараян Хемчандра отправился в Париж.
Там он принялся за изучение французского языка и стал переводить французские
книги. К тому времени я уже довольно прилично знал французский, и он дал мне
просмотреть свою работу. Это был не перевод, а краткий пересказ.
В конце концов он осуществил и свое намерение побывать в Америке. С
большим трудом он получил билет для проезда на палубе. В Соединенных Штатах
его привлекли к суду за «неприличную одежду», когда он однажды появился на
улице, облаченный в рубашку и дхоти. Помнится, он был оправдан.
XXIII. ВСЕМИРНАЯ ВЫСТАВКА
В 1890 году в Париже открылась всемирная выставка. Я читал о большой
подготовительной работе к ней, а также всегда горел желанием увидеть Париж.
Я подумал, что было бы хорошо осуществить оба желания — повидать Париж и
выставку одновременно. Особое место на выставке занимала Эйфелева башня
высотой около тысячи футов, полностью сооруженная из металла. Конечно, на
выставке было много и других любопытных вещей, но Эйфелева башня была
главной достопримечательностью, так как до этого считалось, что сооружение
такой высоты не может быть прочным.
Я знал, что в Париже есть вегетарианский ресторан, снял комнату по
соседству с ним и прожил в городе семь дней. Расходы на поездки и на осмотр
достопримечательностей я производил очень экономно. Я осматривал Париж в
основном пешком, пользуясь картой города, а также картой выставки и
путеводителем. Этого было достаточно, чтобы познакомиться с главными улицами
и наиболее интересными местами.
О выставке у меня осталось воспоминание, как о чем-то огромном и
многообразном. Я прекрасно помню Эйфелеву башню, так как дважды или трижды
поднимался на нее. На вершине башни был устроен ресторан, и я позавтракал
там, выбросив семь шиллингов лишь для того, чтобы иметь право сказать, что я
До сих пор в моей памяти сохранились старинные церкви Парижа.
Грандиозность и царящее в них спокойствие незабываемы. Удивительную
архитектуру собора Парижской богоматери, превосходно отделанного и внутри, с
изумительными скульптурами, забыть невозможно. Я ощутил тогда, что сердца
людей, потративших миллионы на строительство подобных храмов, были
преисполнены любви к богу.
Я много читал о парижских модах и о легкомыслии парижан. Подтверждения
этому можно было видеть на каждом шагу, но церкви занимали особое место.
Каждый, входя в церковь, тотчас забывал о шуме и суете снаружи. Менялись
манеры человека, он исполнялся достоинства и благоговения, проходя мимо
коленопреклоненного верующего у статуи пресвятой девы. С тех пор во мне все
более укреплялось чувство, что коленопреклонение и молитвы — не
предрассудки: набожные души, преклоняющие колени перед святой девой, не
могут поклоняться простому мрамору. В них горит подлинная любовь, и они
поклоняются не камню, а божеству, символом которого является камень. Я
почувствовал тогда, что такое поклонение не умаляет, а увеличивает славу
господа.
Должен сказать еще несколько слов об Эйфелевой башне. Не знаю, каким целям
она служит сегодня, но в то время одни говорили о ней с пренебрежением, другие — с восторгом. Помню, что Толстой больше других ругал ее. Он сказал, что Эйфелева башня — памятник человеческой глупости, а не мудрости. Табак, говорил он, худший из всех наркотиков. С тех пор как человек пристрастился к
нему, он стал совершать преступления, на которые пьяница никогда не решится: алкоголь делает человека бешеным, а табак затемняет ум, и он начинает
строить воздушные замки. Эйфелева башня и есть одно из сооружений человека, находящегося в таком состоянии. Искусство не имеет никакого отношения к
Эйфелевой башне. О ней никак нельзя было сказать, что она украшала выставку.
Она привлекала новизной и уникальными размерами, и толпы людей устремлялись
к ней. Она была игрушкой. А поскольку все мы — дети, игрушки привлекают нас.
Башня еще раз доказала это. Этим целям, вероятно, Эйфелева башня и призвана
была служить.
XXIV. «ДОПУЩЕН». — А ЧТО ДАЛЬШЕ?
До сих пор я ничего не сказал о том, что сделал для достижения цели, ради
которой отправился в Англию, а именно для того, чтобы стать адвокатом. Пора
вкратце коснуться этого.
Студент должен был выполнить два условия, чтобы быть официально допущенным
к адвокатской практике: «отмечать семестры» (их было двенадцать, общей
продолжительностью около трех лет) и сдать экзамены. Вместо выражения
«отмечать семестры» существовало другое — «съедать семестры», ибо каждый
семестр полагалось присутствовать по крайней мере на шести обедах примерно
из двадцати четырех. «Съедать семестры» не означало обязательно обедать.
Необходимо было лишь являться к назначенному часу и оставаться до окончания
обеда. Но обычно все ели и пили, кухня была хорошая, вина первоклассные.
Обед обходился в два с половиной — три с половиной шиллинга, т. е. две — три
рупии. Это считалось умеренной платой, так как в ресторане такую сумму
пришлось бы заплатить за одно лишь вино. В Индии нас, т. е. тех, кто еще «не
цивилизован», весьма удивляет, когда стоимость напитков превышает стоимость
пищи. Я тоже поражался тому, как люди решаются выбрасывать столько денег на
спиртное. Впоследствии я это понял. Чаще всего я ни к чему не притрагивался
на этих обедах, так как из подававшихся блюд мог есть лишь хлеб, отварной
картофель и капусту. Но эти блюда мне не нравились, и вначале я их не ел. А
впоследствии, когда они мне понравились, я осмеливался также просить для
себя и другие кушанья.
Обед для старшин юридической корпорации обычно был лучше, нежели обед для
студентов. Один из студентов (он был парс и тоже вегетарианец) и я
попросили, чтобы нам подавали те же вегетарианские блюда, что и старшинам
корпорации. Наша просьба была удовлетворена, и мы стали получать фрукты и
овощи с адвокатского стола.
На четырех человек за столом полагалось две бутылки вина, а так как я к
вину не прикасался, меня всегда приглашали составить четверку, с тем чтобы
получилось две бутылки на троих. В каждом семестре устраивался один
торжественный вечер, когда, кроме портвейна и хереса, подавали шампанское. В
такие вечера на меня был особый «спрос».
Я не мог понять тогда, да и сейчас не понимаю, каким образом эти обеды
могли в какой бы то ни было степени служить подготовкой к адвокатской
профессии. Когда-то на этих обедах бывали лишь немногие студенты, и потому
они имели возможность разговаривать с присутствовавшими на обеде старшинами
корпорации и произносить речи. Это способствовало расширению их кругозора и
приобретению внешнего лоска и изысканности. Здесь они совершенствовали и
свое ораторское искусство. Все это было невозможно в мое время, поскольку
старшины корпорации сидели за отдельным столом. Обычай постепенно утратил
свое значение, но консервативная Англия все же сохраняла его.
Учебный курс был несложным. Адвокатов шутливо называли «обеденными
адвокатами». Все знали, что экзамены фактически не имели значения. В мое
время надо было сдать два экзамена: по римскому праву и по обычному праву.
Были учебники, которые выдавались на дом, но почти никто не читал их. Я знал
многих, которые в течение двух недель бегло знакомились с конспектами по
римскому праву, но тем не менее выдерживали экзамены. Что касается экзаменов
по обычному праву, то студенты усваивали этот предмет при помощи таких же
конспектов за два-три месяца. Вопросы были легкими, а экзаменаторы
великодушными. Процент сдавших экзамен по римскому праву обычно колебался от
95 до 99, а процент сдавших все экзамены доходил до 75 и даже более. Так что
мы почти не боялись провалиться на экзаменах, их можно было сдавать четыре
раза в году. Таким образом, экзамены не представляли никакой трудности.
Но я сумел сделать их для себя трудными. Я счел необходимым прочесть все
учебники. Мне казалось обманом не читать их. Я истратил много денег на
покупку книг. Римское право я решил читать на латыни. Знание латыни, приобретенное мною в период подготовки к вступительным экзаменам в высшее
учебное заведение в Лондоне, сослужило мне хорошую службу. Впоследствии это
пригодилось мне и в Южной Африке, где заимствованное из Голландии обычное
право было основано на нормах римского права. Изучение кодекса Юстиниана
значительно помогло мне в понимании южноафриканского права.
Для усвоения английского обычного права потребовалось десять месяцев
упорного труда. Очень много времени ушло на чтение объемистой, но интересной
книги Брума «Обычное право». Весьма интересным, но трудным для понимания
оказалось «Право справедливости» Снелла. Интересной и полезной была книга
«Судебные прецеденты» Уайта и Тьюдора, ряд дел из которой рекомендовались
для изучения. С большим вниманием я прочел также книги Уильямса и Эдварда
«Недвижимость» и Гудива «Движимое имущество». Книгу Уильямса я читал, как
роман. Припоминаю, что лишь еще одна книга вызвала у меня такой же интерес —
«Индусское право» Мейна, которую я прочел уже по возвращении в Индию. Но
здесь не время говорить о литературе по индийскому праву.
13 июня 1891 года я кончил экзамены и получил разрешение заниматься
адвокатской практикой. 11 июня мое имя было занесено в списки адвокатов при
Верховном суде. 12 июня я отплыл на родину.
Невзирая, однако, на свои занятия, я был бесконечно беспомощен и полон
тревоги. Я не чувствовал себя достаточно подготовленным к юридической
практике.
Но о своей беспомощности я расскажу в следующей главе.
XXV. МОЯ БЕСПОМОЩНОСТЬ
Стать адвокатом было легко, но заниматься юридической практикой — трудно.
Я прочел законы, но не знал, как их применять. С большим интересом я
проштудировал «Принципы законности», но не представлял себе, как правильно
применять их в своей деятельности. «Sic utero tuo ut alienum non laedas»
(пользуйся своей собственностью так, чтобы не наносить ущерба собственности
других) — таков один из этих принципов, но я не знал, как извлечь из него
пользу для клиента. Я прочел обо всех судебных делах, основанных на данном
принципе, но так и не понял, как применять его в юридической практике.
Кроме того, я не изучал индийского права и не имел ни малейшего
представления ни об индусском, ни о мусульманском праве. Я не знал даже, как
вчинять иск. Я слышал, что сэр Фирузшах Мехта рыкает, как лев, во время
заседаний в суде. Каким образом сумел он научиться этому искусству в Англии?
О такой проницательности в юридических вопросах, какой обладал он, я не смел
и мечтать. У меня были серьезные опасения, смогу ли я, занимаясь адвокатской
практикой, заработать себе на жизнь.
Меня терзали подобные сомнения и беспокойство, еще когда я изучал право в
Англии. Как-то я рассказал об этом друзьям. Один из них посоветовал мне
обратиться к Дадабхаю Наороджи. Я уже говорил о том, что, уезжая в Англию, запасся рекомендательным письмом к нему, но счел неудобным беспокоить столь
великого человека. Когда объявляли о его лекции, я садился, бывало, где-нибудь в уголке и по окончании уходил, насладившись виденным и
слышанным. Чтобы сблизиться со студентами, Дадабхай основал ассоциацию. Я
часто приходил на заседания ассоциации, восхищался его заботой о студентах.
Они в свою очередь платили ему уважением. Наконец я осмелился вручить ему
рекомендательное письмо. Он сказал: «Можете зайти ко мне в любое время». Но
я так и не воспользовался этим приглашением, так как не счел возможным
беспокоить его без особой на то необходимости. Поэтому я не решился внять
совету своего друга и не обратился тогда к Дадабхаю. Не помню, кто мне
порекомендовал встретиться с м-р
