от ревности. Я по-прежнему был привередлив и

подозрителен, и потому все мои благие намерения оставались невыполненными. Я

решил, что жена должна научиться читать и писать и что я буду помогать ей в

занятиях; но моя страсть мешала нам, и жена страдала из-за моих собственных

недостатков. Однажды я не остановился перед тем, чтобы отослать жену в дом

ее отца, и согласился на ее возвращение только после того, как причинил ей

глубокие страдания. Лишь позже я понял, что поступал безрассудно.

Я намеревался провести реформу в воспитании детей. Брат имел детей, а

моему ребенку, родившемуся еще до отъезда в Англию, было уже почти четыре

года. Мне хотелось научить малышей физическим упражнениям, воспитать их

выносливыми, причем самому руководить их воспитанием. Брат поддержал меня, и

я более или менее преуспел в своих усилиях. Мне очень нравилось проводить

время с детьми, а привычка играть и забавляться с ними сохранилась у меня и

по сей день. Думаю, что мог бы быть хорошим воспитателем детей.

Необходимость проведения «реформы» питания была очевидна. Чай и кофе уже

заняли свое место в доме. Брат считал нужным к моему возвращению создать в

доме некое подобие английской атмосферы, и поэтому посуда и тому подобные

вещи, использовавшиеся лишь в особых случаях, теперь употреблялись

ежедневно. Мои «реформы» были призваны завершить это начинание. Я ввел

овсяную кашу и какао, которое должно было заменить чай и кофе. Но на деле

какао стало лишь дополнением к чаю и кофе. Ботинки и полуботинки уже

употреблялись. Я завершил европеизацию своих близких введением европейской

одежды.

В результате расходы наши возросли. Новые вещи появлялись в доме каждый

день. Нам удалось «привязать у своих дверей белого слона» (*). Но где взять

необходимые средства? Начинать практику в Раджкоте было бы смешно. У меня

едва ли были познания квалифицированного вакила, а я рассчитывал, что мне

будут платить в десять раз больше, чем ему! Вряд ли найдется клиент, который

будет настолько глуп, чтобы обратиться ко мне. А если бы такой и нашелся, мог ли я присовокупить к своему невежеству высокомерие и обман, увеличить

тяжесть моего долга перед обществом?

(* Белый слон — символ разорения. *)

Друзья советовали мне отправиться на некоторое время в Бомбей, чтобы

приобрести там опыт, и проработав в Верховном суде, изучить индийское право

и постараться получить какую-нибудь практику. Я согласился и уехал.

Создавать свое хозяйство в Бомбее я начал с того, что нанял повара, неопытного, как и сам. Он был брахманом. Я обращался с ним не как со слугой, а как с членом семьи. Он никогда не мылся, а только обливался водой.

Его дхоти и даже священный шнур были грязными. Он был совершеннейшим

младенцем в вопросах религии. Но где мог я взять повара лучше?

— Хорошо, Равишанкар (так звали его), — говорил я ему, — ты не знаешь, как

стряпать, но ведь ты должен знать свою сандхья (ежедневная молитва) и т. п.

— Сандхья, сэр? Плуг — наша сандхья, а заступ — наш ежедневный обряд. Вот

какой я брахман. Я должен жить, пользуясь вашими милостями, или пахать

землю.

Итак, мне предстояло обучать Равишанкара. Времени для этого у меня было

достаточно. Половину блюд я стряпал сам, экспериментируя с вегетарианскими

блюдами английской кухни. Я поставил плиту и стал хлопотать возле нее вместе

с Равишанкаром. Я не имел ничего против совместной трапезы, Равишанкар

также, и мы весело садились вместе за стол. Было только одно неудобство: Равишанкар поклялся оставаться грязным и не мыть продукты.

Однако я не мог прожить в Бомбее дольше четырех — пяти месяцев: не хватало

средств, чтобы покрывать постоянно растущие расходы. Вот как я начал жизнь.

Я понял, что профессия адвоката — плохое занятие: много показного и мало

знаний. Во мне росло чувство ответственности.

III. ПЕРВОЕ СУДЕБНОЕ ДЕЛО

В Бомбее я начал изучать индийское право и в то же время продолжал свои

опыты по диететике. К этому занятию присоединился Вирчанд Ганди, мой

приятель. Брат со своей стороны делал все возможное, чтобы обеспечить мне

адвокатскую практику.

Изучение индийского права оказалось скучным занятием. Я никак не мог

совладать с кодексом гражданского судопроизводства. Иначе, правда, обстояло

дело с теорией судебных доказательств. Вирчанд Ганди готовился к экзамену на

стряпчего и рассказывал мне всякие истории об адвокатах и вакилах.

— Умение Фирузшаха, — не раз говорил он, — основано на глубоком знании

права. Он наизусть знает теорию судебных доказательств и все прецеденты по

32-му разделу. Чудесная сила аргументации Бадруддина Тьябджи внушает судьям

благоговение.

Рассказы об этих столпах права лишали меня присутствия духа.

— Нередко случается, — добавлял он, — что адвокат влачит жалкое

существование в течение пяти-семи лет. Вот почему я избрал карьеру

стряпчего. Если вам удастся года через три стать независимым, можете

почитать себя счастливчиком.

Расходы мои росли каждый месяц. Я не в состоянии был открыть адвокатскую

контору и одновременно с этим готовиться к профессии адвоката, так как не

мог уделять занятиям всего внимания. У меня появился известный вкус к теории

судебных доказательств. С большим интересом я прочел «Индийское право»

Мейна, но все еще никак не мог решиться взять какое-нибудь дело. Я

чувствовал себя невероятно беспомощным, словно невеста, впервые входящая в

дом будущего свекра.

Приблизительно в это время я взялся за дело некоего Мамибая. Это было

совсем мелкое дело. Мне сказали:

— Вам придется заплатить комиссионные посреднику.

Я решительно запротестовал.

— Но даже такой известный адвокат по уголовным делам, как X, зарабатывающий три — четыре тысячи в месяц, тоже платит комиссионные.

— Мне незачем подражать ему, — возражал я. — С меня достаточно и 300 рупий

в месяц. Отец зарабатывал не больше.

— Теперь другие времена. Цены в Бомбее чудовищно возросли. Надо быть

практичным.

Но я был непреклонен. Я не заплатил комиссионных, тем не менее дело

Мамибая получил. Оно было очень простым. Гонорар свой я определил в 30

рупий. Дело, по-видимому, не могло разбираться дольше одного дня.

Мой дебют состоялся в суде по мелким гражданским делам. Я выступал со

стороны ответчика и должен был подвергнуть перекрестному допросу свидетелей

истца. Я встал, но тут душа моя ушла в пятки, голова закружилась, и мне

показалось, будто помещение суда завертелось передо мной. Я не мог задать ни

одного вопроса. Судья наверное смеялся, а адвокаты, конечно, наслаждались

зрелищем. Но я ничего не видел. Я сел и сказал доверителю, что не могу вести

дело и что пусть он лучше наймет Пателя и возьмет мой гонорар обратно. М-р

Патель был тут же нанят за 51 рупию. Для него это дело было, разумеется, детской игрой.

Я поспешил уйти, так и не узнав, выиграл или проиграл дело мой клиент. Я

стыдился самого себя и решил не брать никаких дел до тех пор, пока у меня не

будет достаточно мужества, чтобы вести их. И действительно, я не выступал в

суде до переезда в Южную Африку. Мое решение было продиктовано не моей

добродетелью, а необходимостью. Не было ни одного глупца, который доверил бы

мне дело, зная наверняка, что проиграет его!

В Бомбее для меня нашлась другая работа — составление прошений. В

Порбандаре конфисковали землю одного бедного мусульманина. Он обратился ко

мне как к достойному сыну достойного отца. Дело его казалось безнадежным, но

я согласился написать прошение, возложив на истца расходы по перепечатке

текста. Я составил прошение и прочитал его своим приятелям. Они одобрили

прошение, и это до некоторой степени внушило мне уверенность, что я

достаточно подготовлен для составления юридических бумаг, что действительно

так и было.

Мое дело могло бы процветать, если бы я составлял прошения без всякого

вознаграждения. Но тогда я не имел бы никакого дохода. Поэтому я стал

подумывать о том, чтобы заняться преподаванием. Английский язык я знал

довольно прилично и охотно преподавал бы его в школе юношам, готовящимся к

поступлению в высшие учебные заведения. Это позволило бы мне покрывать хоть

часть своих расходов. В газетах я прочитал объявление: «Требуется

преподаватель английского языка для занятий по часу в день. Вознаграждение

75 рупий». Объявление исходило от известной в городе средней школы. Я

написал письмо, и меня пригласили на беседу. Шел я туда в приподнятом

настроении, но когда директор узнал, что я не окончил университета, он с

сожалением отказал мне.

— Но я выдержал в Лондоне экзамены, дающие право поступить в высшее

учебное заведение, сдав латынь как второй язык.

— Да, но нам нужен преподаватель с высшим образованием.

Ничего нельзя было поделать. В отчаянии я ломал руки. Брат мой тоже был

очень огорчен. Мы решили, что нет смысла больше оставаться в Бомбее. Я

должен был обосноваться в Раджкоте, где брат, который сам был неплохим

адвокатом, мог дать мне работу по составлению заявлений и прошений. А так

как в Раджкоте у нас уже имелось хозяйство, то ликвидация хозяйства в Бомбее

означала серьезную экономию. Предложение мне понравилось. И таким образом

моя маленькая контора в Бомбее, просуществовав шесть месяцев, была закрыта.

В Бомбее я ежедневно бывал в Верховном суде, но нельзя сказать, чтобы

чему-нибудь там научился. Для этого у меня не было надлежащей подготовки.

Часто я не мог уловить сущности рассматриваемого дела и начинал дремать.

Другие посетители суда составляли мне в этом отношении компанию, облегчая

тем самым бремя моего стыда. Скоро я утратил всякое чувство стыда, поняв, что дремать в Верховном суде — признак хорошего тона.

Если в Бомбее и теперь есть такие адвокаты без практики, каким был я, мне

хотелось бы дать им маленький практический совет. Я жил в Гиргауме, но почти

никогда не пользовался экипажем и не ездил на трамвае. Я взял себе за

правило ходить в суд пешком. На это уходило целых 45 минут, и, конечно, домой я тоже неизменно возвращался пешком. Я приучил себя к солнцепеку, кроме того, прогулки эти сберегали мне порядочную сумму денег. И в то время

как многие мои друзья в Бомбее нередко хворали, я не помню, чтобы хоть раз

заболел. И даже когда я начал зарабатывать, привычка ходить пешком в контору

и обратно у меня сохранилась. Благие последствия этой привычки я ощущаю до

сих пор.

IV. ПЕРВЫЙ УДАР

С чувством разочарования покинул я Бомбей и переехал в Раджкот, где открыл

собственную контору. Устроился я сравнительно неплохо. Составлением

заявлений и прошений я зарабатывал в среднем до 300 рупий в месяц. Работу

эту я получал скорее благодаря связям, чем своим способностям. Компаньон

брата имел постоянную практику. Все бумаги, которым он придавал серьезное

значение, он направлял известным адвокатам, на мою же долю падало

составление заявлений для бедных клиентов.

Должен признаться, что мне пришлось отступиться от правила не платить

комиссионных, которое столь щепетильно я соблюдал в Бомбее. Мне сказали, что

условия здесь совсем иные, чем в Бомбее: там надо было платить за комиссию

посреднику, здесь — вакилу, который поручал вести дело. Подчеркивали, что

здесь, как и в Бомбее, все адвокаты без исключения отдают часть своего

гонорара в виде комиссионных. Но самыми убедительными оказались для меня

доводы брата. «Ты видишь, — сказал он, — я работаю в доле с другим вакилом.

Я всегда буду стараться передавать тебе все наши дела, которые ты сумеешь

вести, но если ты откажешься платить комиссионные моему компаньону, то

поставишь меня в затруднительное положение. У нас