в газеты, где
рассказал об инциденте со своим тюрбаном и настаивал на праве не снимать его
в суде. Вопрос этот оживленно обсуждался в газетах, которые называли меня
«нежеланным гостем». Таким образом, инцидент с тюрбаном неожиданно создал
мне рекламу в Южной Африке уже через несколько дней после приезда. Некоторые
были на моей стороне, другие сурово осуждали за безрассудство.
Фактически я носил тюрбан все время, пока жил в Южной Африке. Когда и
почему я вообще перестал надевать головной убор в Южной Африке, увидим ниже.
VIII. ПОЕЗДКА В ПРЕТОРИЮ
Вскоре я познакомился с индийцами-христианами, жившими в Дурбане. Среди
них был судебный переводчик м-р Поль, который был католиком, а также ныне
покойный м-р Субхан Годфри, в то время учитель при протестантской миссии, отец м-ра Джеймса Годфри, который посетил Индию в 1924 году как член
депутации Южной Африки. Примерно в это же время я встретился с ныне покойным
парсом Рустомджи и Адамджи Миякханом. Все эти люди, которые ранее
встречались только по делу, в конце концов, как увидим ниже, установили
В то время как я расширял круг знакомств, фирма получила письмо от своего
юрисконсульта, в котором сообщалось, что надо готовиться к процессу и что
Абдулла Шет должен поехать в Преторию сам или прислать своего представителя.
Абдулла Шет показал мне это письмо и спросил, согласен ли я ехать в
Преторию.
— Смогу вам ответить только после того, как разберусь в деле, — сказал я.
— Сейчас мне еще не ясно, что я там должен делать.
Он тут же приказал клеркам ознакомить меня с делом.
Приступив к изучению дела, я почувствовал, что начинать следует с азов.
Еще в Занзибаре я несколько дней посещал суд, чтобы ознакомиться с его
работой. Адвокат-парс допрашивал свидетеля, задавая ему вопросы о записях в
кредит и дебет в конторских книгах. Все это было для меня сплошной
тарабарщиной. Я не изучал бухгалтерии ни в школе, ни во время пребывания в
Англии. А в деле, ради которого я приехал в Африку, речь шла главным образом
о бухгалтерских расчетах. Только тот, кто знал бухгалтерский учет, мог
понять и объяснить его. Служащий Абдуллы толковал мне о каких-то записях в
дебет и кредит, и я чувствовал, что все больше запутываюсь. Я не знал, что
означает Д. О. В словаре мне не удалось найти этого сокращения. Я признался
в своем невежестве клерку и узнал от него, что Д. О. — долговое
обязательство. Тогда я купил учебник по бухгалтерскому учету и, проштудировав его, почувствовал себя увереннее и разобрался в существе дела.
Я заметил, что Абдулла Шет, который не умел вести бухгалтерских записей, свободно разбирался во всех хитросплетениях бухгалтерии благодаря своему
практическому опыту. Я сказал ему, что готов ехать в Преторию.
— Где вы там остановитесь? — спросил меня Шет.
— Где вы пожелаете, — ответил я.
— В таком случае я напишу нашему юрисконсульту, и он позаботится о
помещении. Кроме того, я напишу своим друзьям-меманцам, но останавливаться у
них я бы не советовал. Наши противники пользуются большим влиянием в
Претории. Если кому-нибудь из них попадет в руки наша частная переписка, то
это нанесет нам большой ущерб. Чем дальше вы от них будете, тем лучше для
нас.
— Я остановлюсь там, где меня поместит ваш юрисконсульт, или же устроюсь
самостоятельно. Пожалуйста, не беспокойтесь. Ни одна душа ничего не узнает о
наших с вами секретах. Но я намерен познакомиться с нашими противниками. Мне
хотелось бы установить с ними дружеские отношения. Я постараюсь, если
возможно, уладить дело без суда. В конце концов, Тайиб Шет — ваш
Шет Тайиб Ходжи Хан Мухаммад был близким родственником Абдуллы Шета.
Упоминание о возможности полюбовного соглашения, как я мог заметить, несколько озадачило Шета. Но я находился в Дурбане уже дней шесть-семь, и мы
знали и понимали друг друга. Я не был больше для него «белым слоном».
Поэтому он сказал:
— Н-да, понятно. Конечно, соглашение без суда было бы наилучшим исходом.
Но мы все родственники и прекрасно знаем друг друга. Не такой человек Тайиб
Шет, чтобы легко пойти на соглашение. При малейшей оплошности с нашей
стороны он выжмет из нас все и в конце концов надует. Поэтому, пожалуйста, подумайте дважды, прежде чем предпринять что-либо.
— Можете не беспокоится на этот счет, — сказал я. — Мне нет нужды говорить
с Тайиб Шетом или с кем-нибудь еще по существу дела. Я только предложу ему
заключить соглашение и избавиться таким образом от ненужной тяжбы.
На седьмой или восьмой день после своего прибытия я выехал из Дурбана. Для
меня приобрели билет первого класса. При этом обычно доплачивали еще пять
шиллингов за постельные принадлежности. Абдулла Шет настаивал, чтобы я
заказал себе постель, но из упрямства, гордости и желания сэкономить пять
шиллингов я отказался. Абдулла Шет предостерегал меня.
— Смотрите, здесь не Индия, — сказал он. — Слава богу, такие расходы нам
по карману. Пожалуйста, не отказывайте себе в необходимом.
Я поблагодарил его и просил не беспокоиться.
Примерно в десять часов вечера поезд пришел в Марицбург, столицу Наталя.
Постельные принадлежности обычно давали на этой станции. Ко мне подошел
железнодорожный служащий и спросил, возьму ли я их. Я ответил: «Нет, у меня
есть свои». Он ушел. Но вслед за ним в купе вошел новый пассажир и стал
оглядывать меня с ног до головы. Ему не понравилось, что я «цветной». Он
вышел и вернулся с одним или двумя служащими. Все они молча смотрели на
меня, потом пришел еще один служащий и сказал:
— Выходите, вы должны пройти в багажный вагон.
— Но у меня билет первого класса, — сказал я.
— Это ничего не значит, — возразил он, — ступайте в багажное отделение.
— А я вам говорю, что в Дурбане получил место в этом вагоне, и настаиваю
— Нет, вы здесь не останетесь, — сказал чиновник. — Вы должны покинуть
этот вагон, иначе мне придется позвать констебля, и он вас высадит.
— Пожалуйста, зовите. Я отказываюсь выйти добровольно.
Явился констебль, взял меня за руку и выволок из вагона. Мой багаж тоже
вытащили. Я отказался перейти в другой вагон, и поезд ушел. Я пошел в зал
ожидания и сел там. При мне был только чемодан, остальной багаж я бросил на
произвол судьбы. О нем позаботилась железнодорожная администрация.
Дело было зимой, а зима в высокогорных районах Южной Африки суровая, холодная. Марицбург расположен высоко над уровнем моря, и холода здесь
бывают ужасные. Мое пальто было в багаже, но я не решался спросить о нем, чтобы не подвергнуться новым оскорблениям. Я сидел и дрожал от холода. В
зале было темно. Около полуночи вошел какой-то пассажир и, по-видимому, намеревался поговорить со мной. Но мне было не до разговоров.
Я думал о том, что делать: бороться ли за свои права или вернуться в
Индию, или, быть может, продолжать путь в Преторию, не обращая внимания на
оскорбления, и вернуться в Индию по окончании дела? Убежать назад в Индию, не исполнив своего обязательства, было бы трусостью. Лишения, которым я
подвергался, были проявлением серьезной болезни — расовых предрассудков. Я
должен попытаться искоренить этот недуг, насколько возможно, и вынести ради
этого все предстоящие лишения. Удовлетворения за обиду я должен требовать
лишь постольку, поскольку это необходимо для устранения расовых
предрассудков.
Поэтому я решил ехать в Преторию ближайшим поездом.
На следующее утро я отправил длинную телеграмму главному управляющему
железной дороги и одновременно известил о происшедшем Абдуллу Шета, который
немедленно посетил управляющего. Последний оправдывал действия
железнодорожных властей, однако заверил его, что уже отдал распоряжение
начальнику станции проследить, чтобы я беспрепятственно доехал до места
назначения. Абдулла Шет протелеграфировал индийским купцам в Марицбурге, а
также своим друзьям в других пунктах следования, чтобы они меня встретили и
позаботились обо мне. Купцы пришли на станцию и попытались утешить меня, рассказав о собственных обидах; инцидент, происшедший со мной, оказался
обычным явлением. Они сказали, что индиец, едущий в первом или втором
классе, постоянно должен ожидать неприятностей со стороны железнодорожных
служащих или белых пассажиров. Целый день провел я, слушая эти прискорбные
истории. Наконец, пришел вечерний поезд. Место для меня было заказано
заранее. Теперь я купил в Марицбурге билет и на постельные принадлежности, который не пожелал приобрести в Дурбане.
Поезд доставил меня в Чарлстаун.
IX. НОВЫЕ УНИЖЕНИЯ
Поезд пришел в Чарлстаун утром. В то время между Чарлстауном и
Иоганнесбургом еще не было железнодорожного сообщения. Приходилось ехать в
дилижансе, который делал остановку en route (*) на ночь в Стандертоне. У
меня был билет на дилижанс, и он не утратил силу, несмотря на мою задержку
на день в Марицбурге. Кроме того, Абдулла Шет телеграфировал обо мне агенту
компании дилижансов в Чарлстауне.
(* В пути (франц.). *)
Чтобы не впустить меня в дилижанс, нужен был предлог, и агент нашел его.
Заметив, что я иностранец, он сказал: «Ваш билет недействителен». Я
разъяснил ему, в чем дело. Но он продолжал настаивать на своем и не потому, что в дилижансе не было мест, а совсем по другой причине. Пассажиров надо
было разместить внутри дилижанса, но так как я был для них «кули», да еще не
здешний, то «проводник», как называли белого, распоряжавшегося дилижансом, решил, что меня не следует сажать вместе с белыми пассажирами. В дилижансе
было еще два сиденья по обе стороны от козел. Обычно проводник занимал одно
из наружных мест. На этот раз он сел внутри дилижанса, а меня посадил на
свое место. Я понимал, что это полнейший произвол и издевательство, но счел
за лучшее промолчать. Я бы все равно не добился, чтобы меня пустили в
дилижанс, а если бы я стал спорить, дилижанс ушел бы без меня. Я потерял бы
еще день, и только небу известно, не повторилась ли бы эта история и на
следующий день. Поэтому, как ни кипело у меня все внутри, я благоразумно
уселся рядом с кучером.
Приблизительно в три часа дня дилижанс прибыл в Пардекоф. Теперь
проводнику захотелось сесть на мое место, чтобы покурить, а может быть, просто подышать свежим воздухом. Взяв у кучера кусок грязной мешковины, он
разостлал его на подножке и, обращаясь ко мне, сказал:
— Сами, ты сядешь здесь, а я хочу сидеть рядом с кучером.
Такого оскорбления я не мог снести. Дрожа от негодования и страха, сказал
ему:
— Вы посадили меня здесь, хотя обязаны были поместить внутри дилижанса. Я
стерпел это оскорбление. Теперь же, когда вам хочется курить, вы заставляете
меня сесть у ваших ног. Этого я не сделаю, но готов перейти внутрь
дилижанса.
В то время как я с трудом выговаривал эти слова, проводник набросился на
меня и надавал мне хороших затрещин, затем схватил за руку и попытался
стащить вниз. Я вцепился в медные поручни козел и решил не выпускать их, даже с риском переломать руки. Пассажиры были свидетелями этой сцены, — они
видели, как этот человек бранил и бил меня, в то время как я не проронил ни
слова. Он был гораздо сильнее меня. Некоторым пассажирам стало жаль меня, и
они начали уговаривать проводника:
— Да оставьте его в покое. Не бейте его.
