мне необходимую мебель вместо

денежного вознаграждения, которое он намеревался вручить мне при отъезде.

XVIII. ЦВЕТНОЙ БАРЬЕР

Символ справедливого суда — весы, которые спокойно держит беспристрастная, слепая на оба глаза, но прозорливая женщина. Судьба преднамеренно ослепила

ее — для того, чтобы она судила о стоящем перед ней, основываясь не на

внешнем облике его, а на внутренних достоинствах. Но общество адвокатов в

Натале хотело убедить Верховный суд отказаться от этого принципа и исказить

этот символ.

Я подал прошение о приеме в адвокатуру Верховного суда. У меня было

свидетельство о приеме в адвокатуру бомбейского Верховного суда. Английское

свидетельство я должен был передать в бомбейский Верховный суд, когда был

там зарегистрирован. К прошению о приеме необходимо было приложить две

письменные рекомендации. Полагая, что эти рекомендации будут более

авторитетны, если мне их дадут европейцы, я заручился таковыми у двух

крупных европейских купцов, с которыми познакомился через шета Абдуллу.

Прошение надо было вручить через члена адвокатуры. Как правило, генеральный

атторней вручал такие прошения бесплатно. Генеральным атторнеем был м-р

Эскомб, который, если помните, являлся юрисконсультом фирмы «Дада Абдулла и

К°». Я попросил его, и он охотно согласился вручить мое прошение.

Общество адвокатов неожиданно уведомило меня, что возражает против моего

принятия. Во-первых, потому, что к прошению не приложен подлинник

английского свидетельства, а, во-вторых, и это главное, правила о приеме

адвокатов не предусматривали подачу прошений цветными. Считалось, что Наталь

обязан своим развитием предприимчивости европейцев и потому необходимо, чтобы европейские элементы преобладали и в адвокатуре. Если принимать в

адвокатуру «цветных», то постепенно число их там превысит число европейцев, и тогда они лишатся своего оплота.

Для защиты своего протеста Общество адвокатов наняло известного адвоката.

Так как адвокат этот был связан с фирмой «Дада Абдулла и К°», он передал мне

с шетом Абдуллой приглашение зайти к нему. Говорил он со мной совершенно

откровенно и расспрашивал о моем прошлом. Потом сказал:

— Я ничего против вас не имею. Опасался лишь только, не авантюрист ли вы, родившийся в колонии. И тот факт, что к вашему прошению не приложен

подлинник свидетельства, подтверждал мои подозрения. Мне встречались люди, которые использовали чужие дипломы. Представленные вами рекомендации от

европейских купцов для меня никакого значения не имеют. Что они знают о вас?

И насколько знакомы с вами?

— Но любой человек здесь для меня чужой, — возразил я. — Даже с шетом

Абдуллой я познакомился здесь.

— Но ведь вы говорите, что он ваш земляк? Если ваш отец был там

премьер-министром, шет Абдулла несомненно должен знать вашу семью. Если вы

сможете представить его письменное показание под присягой, у меня не будет

никаких возражений. Тогда я с удовольствием сообщу Обществу адвокатов о

невозможности возражать против вашего принятия.

Этот разговор меня возмутил, но я подавил свои чувства. «Если я приложу

рекомендацию Дада Абдуллы, — подумал я, — ее отвергнут и потребуют

рекомендаций от европейцев. Какое отношение мое рождение и мое прошлое имеют

к приему меня в адвокатуру? Разве можно использовать обстоятельства моего

рождения против меня?» Однако я сдержался и спокойно ответил:

— Я не считаю правильным, что Общество адвокатов имеет право требовать от

меня такие подробные сведения, но готов представить нужное вам письменное

показание под присягой.

Показание шета Абдуллы было подготовлено и в должном порядке передано

поверенному Общества адвокатов. Тот заявил, что вполне удовлетворен. Иначе

обстояло дело с Обществом. Оно опротестовало мое прошение перед Верховным

судом, который, однако, отклонил протест, даже не вызвав м-ра Эскомба.

Верховный судья заявил:

— Возражение, что проситель не приложил подлинника свидетельства, неосновательно. Если он представил ложное показание, то его можно

преследовать в судебном порядке и, если вина его будет доказана, вычеркнуть

его из списков адвокатов. Закон не делает различий между белыми и цветными.

Поэтому суд не имеет права препятствовать зачислению м-ра Ганди в списки

адвокатов. Мы предоставляем ему право адвокатской практики в суде. М-р

Ганди, теперь вы можете принести присягу.

Я встал и принес присягу перед регистратором. Как только я произнес слова

клятвы, верховный судья, обращаясь ко мне, сказал:

— Теперь снимите тюрбан, м-р Ганди. Вы должны подчиниться принятым у нас

правилам в отношении одежды выступающих в суде адвокатов.

Я понял, что обезоружен. Повинуясь требованию Верховного суда, я снял

тюрбан, право на ношение которого так отстаивал в суде магистрата. Дело было

не в том, что если бы я воспротивился требованию, то мое сопротивление

оправдать было бы невозможно. Я хотел сберечь силы для более значительных

боев. Я не должен был растрачивать свои силы, настаивая на праве носить

тюрбан. Мое упорство заслуживало лучшего применения.

Шету Абдулле и другим друзьям не понравилась моя покорность (или это была

слабость?). Они считали, что я должен отстаивать право не снимать тюрбана во

время выступлений в суде. Я пытался образумить их, убедить в правоте

изречения: «В Риме надо жить, как римляне».

— В Индии, — сказал я, — отказ подчиниться требованию английского

чиновника или судьи снять тюрбан был бы правильным; но для служащего суда

провинции Наталь, которым я теперь стал, не уважать обычай этого суда было

бы неблагоразумно.

Этими и подобными аргументами я несколько успокоил своих друзей, но не

думаю, что в данном случае полностью убедил их в том, что на вещи надо

смотреть в различных условиях по-разному. Однако на протяжении всей жизни

именно верность истине научила меня высоко ценить прелесть компромисса.

Позже я понял, что дух компромисса представляет собой существенную часть

сатьяграхи. Не раз это угрожало моей жизни и вызывало недовольство друзей.

Но истина тверда, как алмаз, и нежна, как цветок.

Протест Общества адвокатов создал мне широкую рекламу в Южной Африке.

Большинство газет осудило протест и обвинило Общество в подозрительности.

Реклама до некоторой степени облегчила мою работу.

XIX. ИНДИЙСКИЙ КОНГРЕСС НАТАЛЯ

Адвокатская практика была и осталась для меня делом второстепенным. Мне

необходимо было целиком сосредоточиться на общественной работе, чтобы

оправдать дальнейшее пребывание в Натале. Одной петиции по поводу

законопроекта, лишавшего нас избирательных прав, было мало. Чтобы повлиять

на министра колоний, требовалось развернуть широкую агитацию в поддержку

этой петиции. Для этого нужна была постоянная общественная организация. Мы

обсудили этот вопрос с шетом Абдуллой и другими друзьями и решили создать

такую организацию.

Очень трудно было выбрать название для нее. Ее нельзя было отождествить ни

с какой партией. Название «Конгресс» было, как я знал, непопулярно среди

английских консерваторов, но Конгресс являлся жизненным центром Индии. Я

хотел популяризировать его в Натале. Было бы трусостью отказаться от этого

названия. Итак, высказав все свои соображения по этому поводу, я посоветовал

назвать новую организацию «Индийский конгресс Наталя», и день 22 мая стал

днем рождения Индийского конгресса Наталя.

В этот день огромный зал в доме Дада Абдуллы был переполнен.

Присутствовавшие восторженно встретили учреждение Конгресса. Его устав был

прост. Но взносы были высокие. Только тот, кто платил пять шиллингов в

месяц, мог быть членом Конгресса. Зажиточных людей убедили платить, сколько

они смогут. Шет Абдулла открыл подписной лист взносом в два фунта

стерлингов. Двое других знакомых подписались на такую же сумму. Я считал, что мне не следует портить подписной лист, и подписался на один фунт в месяц

— сумму по моим средствам немалую.

Но я решил, что если только устроюсь, то это будет мне по средствам. И

господь помог мне. В общем у нас оказалось довольно много членов, подписавшихся на фунт в месяц. Еще больше было подписавшихся на десять

шиллингов. Кроме того, кое-кто пожелал сделать пожертвования, которые были с

благодарностью приняты.

Впоследствии, как показал опыт, никто не платил взносов по первому

требованию. По нескольку раз обращаться за этим к членам, жившим за

пределами Дурбана, было невозможно. Энтузиазм, вспыхнувший вначале, по-видимому, стал потом затухать. Даже жившим в Дурбане членам Конгресса

надо было настойчиво напоминать о необходимости уплатить взносы.

Так как я был секретарем, на мне лежала обязанность собирать членские

взносы. И наступило время, когда я вместе со своим помощником вынужден был

заниматься этим целыми днями. Он устал от такой работы, и я подумал, что для

того, чтобы исправить положение, нужно взимать взносы не ежемесячно, а

ежегодно и к тому же за год вперед. Я созвал собрание Конгресса. Все

одобрили мое предложение; минимальный годовой взнос был определен в три

фунта стерлингов. Это значительно облегчило работу по сбору взносов.

С самого начала я решил не вести общественной работы на средства, которые

нужно было одалживать. На обещания любого человека можно положиться во

многих вопросах, за исключением денежных. Я никогда не встречал людей, которые бы без проволочек уплатили обещанную сумму, и индийцы Наталя не

составляли в этом смысле исключения. Индийский конгресс Наталя без наличных

средств не начинал никакой работы и поэтому никогда не был в долгу.

Мои сотрудники проявили исключительный энтузиазм в привлечении в нашу

организацию новых членов. Эта работа увлекала их и в то же время обогатила

чрезвычайно ценным опытом. Многие охотно шли нам навстречу и уплачивали

взносы вперед. В деревнях, расположенных в глубине страны, работать было

труднее. Там понятия не имели, что такое общественная деятельность. Тем не

менее к нам поступали приглашения посетить весьма отдаленные уголки, и всюду

крупные торговцы встречали нас гостеприимно.

Во время одной такой поездки произошел случай, поставивший нас в

затруднительное положение. Мы надеялись, что наш хозяин внесет шесть фунтов

стерлингов, но он отказался заплатить больше трех. Если бы мы приняли от

него эту сумму, другие последовали бы его примеру, и наши сборы значительно

уменьшились бы. Был поздний час, все мы проголодались. Но разве можно было

сесть за стол, не получив обещанной суммы? Никакие доводы не помогали.

Казалось, хозяин, был непреклонен. Его убеждали и купцы из этого же города, но все было напрасно. Мы просидели так всю ночь, а хозяин не желал прибавить

ни пенса. Мы также стояли на своем. Большинство моих коллег были вне себя, но старались сдержаться. Наконец, когда уже настало утро, хозяин уступил. Он

уплатил все шесть фунтов и накормил нас. Все это произошло в Тонгаате, однако слух об этом дошел даже до Станджера на Северном побережье и до

Чарлстауна в глубине страны, что облегчило нашу работу по сбору взносов.

Но сбор денежных средств был не единственной формой деятельности

Конгресса. Я давно уже усвоил принцип — не иметь в своем распоряжении денег

больше, чем необходимо. Обычно раз в месяц, а иногда, если в том была

надобность, и еженедельно мы устраивали собрания. На собраниях зачитывали

протокол предыдущего собрания и обсуждали различные вопросы. Люди не

привыкли принимать участие в открытых дебатах, говорить кратко и по

существу. Никто не решался взять слово. Я объяснял присутствующим, как

следует вести собрание, и они подчинялись этим правилам, понимая, что это

имеет для них воспитательное значение. И многие, никогда не выступавшие

перед аудиторией, научились публично обсуждать вопросы, представляющие

общественный интерес.

Зная, что в общественной работе маловажные нужды временами поглощают

крупные суммы, я в целях экономии решил вначале не печатать даже

квитанционных книжек. В конторе у меня был шапирограф (*), с помощью

которого я снимал копии с квитанций и докладов. Но и это начал делать лишь

тогда, когда казна Конгресса пополнилась, а число членов и объем работы

увеличились. Такая экономия очень важна для любой организации, и все же она

не всегда соблюдается. Вот почему я счел необходимым остановиться на этих

мелких деталях