послужил
мне предостережением на будущее.
Повар был мне ниспослан небом. Он не умел готовить и не мог остаться у
меня в качестве повара. Но никто другой не смог бы открыть мне глаза. Как я
узнал потом, в мой дом приводили женщину не раз. Она часто приходила и
раньше, но ни у кого не нашлось смелости сказать мне об этом, ибо все знали, как слепо верил я своему приятелю. Повар был послан мне как бы лишь для
того, чтобы выполнить эту задачу, так как он тотчас же попросил разрешения
уйти от меня.
— Не могу оставаться в вашем доме, — сказал он. — Вас так легко провести.
Я отпустил его.
Теперь я вспомнил, что именно этот приятель наговаривал мне на клерка. Я
всячески старался загладить свою вину перед клерком за несправедливость к
нему, но чувствовал, что так и не смог добиться этого, о чем всегда сожалел.
Трещина остается трещиной, как бы вы ни старались ее заделать.
XXIV. ДОМОЙ
Прошло уже три года, как я приехал в Южную Африку. Я познакомился с
живущими здесь индийцами, и они узнали меня. В 1896 году я попросил
разрешения поехать на полгода домой, в Индию, так как чувствовал, что
останусь в Южной Африке надолго. Я имел теперь довольно хорошую практику и
убедился, что нужен людям. Поэтому я решил отправиться на родину, взять жену
и детей, затем вернуться и обосноваться здесь. Вместе с тем я считал, что, приехав в Индию, сумею проделать там некоторую работу в целях воздействия на
общественное мнение и пробуждения интереса к положению индийцев в Южной
Африке. Вопрос о налоге в 3 фунта стерлингов все еще не был решен. Пока не
был отменен этот налог, не могло быть мира.
Но кто в мое отсутствие возглавит работу Конгресса и Ассоциации по
вопросам образования? Я думал о двух кандидатурах: Адамджи Миякхане и парсе
Рустомджи. Среди коммерсантов теперь было много подходящих для дела
работников. Но наиболее выдающимися из тех, кто мог регулярно выполнять
обязанности секретаря, а также пользоваться уважением индийской общины, были
эти двое. Конечно, секретарь должен достаточно знать английский язык. Я
рекомендовал Конгрессу Адамджи Миякхана, и Конгресс утвердил его назначение
в качестве секретаря. Опыт показал, что этот выбор был очень удачен. Адамджи
Миякхан отличался настойчивостью, терпимостью, любезностью и учтивостью и
доказал всем, что для работы секретарем не обязательно нужен человек с
дипломом адвоката или с высшим образованием, полученным в Англии.
Примерно в середине 1896 года я отплыл домой на судне «Понгола», направлявшемся в Калькутту.
Пассажиров на борту было совсем немного. Среди них — два английских
чиновника, с которыми я близко познакомился. С одним из них мы по часу в
день играли в шахматы. Корабельный врач дал мне самоучитель языка тамилов, который я начал изучать. Мой опыт работы в Натале показал, что мне нужно
изучить урду, чтобы сблизиться с мусульманами, и тамильский язык, чтобы
сблизиться с мадрасскими индийцами.
По просьбе приятеля-англичанина, вместе с которым мы читали на урду, я
отыскал среди палубных пассажиров хорошего переводчика, владевшего этим
языком, и мы добились блестящих результатов в занятиях. У чиновника память
была лучше моей. Раз встретив слово, он уже не забывал его. Мне же нередко с
трудом удавалось разобрать буквы в тексте урду. Я проявлял большую
настойчивость, но не смог превзойти чиновника.
Успешно шло у меня и изучение тамильского языка. Помочь мне никто не мог, однако самоучитель оказался хорошим пособием и я не ощущал необходимости в
посторонней помощи.
Я надеялся продолжить изучение языков в Индии, но это оказалось
невозможным. Большую часть того, что я прочел начиная с 1893 года, я читал в
тюрьме. Там я достиг некоторых успехов в изучении языков тамили и урду: тамили — в южноафриканских тюрьмах, урду — в Йервадской тюрьме. Но я никогда
не мог говорить на языке тамилов, а то немногое, что я усваивал благодаря
умению читать по-тамильски, теперь забывается из-за отсутствия практики.
До сих пор я чувствую, какая помеха в моей деятельности это мое незнание
языка тамили или телугу. Любовь, которой меня окружили в Южной Африке
дравиды, оставалась одним из самых светлых воспоминаний. Встретив тамила или
телугу, не могу не вспомнить, с какой верой, настойчивостью, самопожертвованием многие из их соотечественников включались в борьбу в
Южной Африке. Причем в большинстве своем и мужчины и женщины были
неграмотными. Борьба в Южной Африке шла ради них, и вели ее неграмотные
солдаты; это была борьба ради бедняков, и бедняки участвовали в ней. Однако
незнание их языка никогда не мешало мне завоевывать сердца этих простых и
добрых соотечественников. Они говорили на ломаном хиндустани или на ломаном
английском, и нам было нетрудно работать сообща. Но мне хотелось завоевать
их любовь знанием языков тамили и телугу. В овладении тамили, как уже
говорилось, я добился некоторых успехов, однако в языке телугу, которым я
пытался заниматься в Индии, я не пошел дальше алфавита. Боюсь, что теперь
никогда уже не выучу эти языки, но надеюсь, что дравиды выучат хиндустани. В
Южной Африке те из них, кто не знает английского, действительно, говорят, пусть посредственно, на хиндустани. Лишь владеющие английским языком не
хотят учить хиндустани, словно знание английского является препятствием к
изучению наших собственных языков.
Однако я отвлекся. Позвольте мне закончить рассказ о моем путешествии.
Должен представить читателям капитана судна «Понгола». Мы с ним стали
друзьями. Капитан принадлежал к секте плимутских братьев. Наши разговоры
больше касались тем духовных, чем мирских. Капитан проводил различие между
нравственностью и верой. Библейское учение казалось ему детской игрой.
Обаяние этого учения заключалось для него в его простоте. Пусть все —
мужчины, женщины, дети, говорил он, верят в Иисуса и его жертву, и их грехи
обязательно будут отпущены. Новый друг оживил в моей памяти образ
плимутского брата из Претории. Религию, которая накладывала какие-нибудь
нравственные ограничения, он считал никуда не годной. Поводом для наших
дискуссий послужила моя вегетарианская пища. Почему я не должен есть мясо?
Разве бог не создал всех низших животных на радость человеку, подобно тому
как он создал, например, царство растений? Эти вопросы неизбежно приводили
нас к спорам на религиозные темы.
Мы не могли убедить друг друга. Я отстаивал мнение, что религия и мораль
тождественны. Капитан верил в правоту противоположного убеждения.
После двадцатичетырехдневного приятного путешествия я высадился в
Калькутте, восхитившись красотой Хугли, и в тот же день поездом выехал в
Бомбей.
XXV. В ИНДИИ
По дороге в Бомбей поезд остановился на 45 минут в Аллахабаде. Я решил
воспользоваться остановкой, чтобы осмотреть город. Кроме того, мне нужно
было купить лекарство. Полусонный аптекарь долго возился, отпуская его мне, и, когда я, наконец, вернулся на вокзал, поезд уже пошел. Начальник станции
ради меня любезно задержал поезд на минуту, но, видя, что меня еще нет, распорядился, чтобы мой багаж вынесли из вагона на платформу.
Я остановился в гостинице Кельнера и решил немедленно приняться за дело. Я
много слышал о газете «Пайонир», издававшейся в Аллахабаде, и считал ее
органом, враждебным устремлениям индийцев. Помнится, редактором ее в то
время был м-р Чесни-младший. Мне хотелось заручиться поддержкой всех партий, и я начал с того, что написал м-ру Чесни записку, в которой объяснил, что
опоздал на поезд, и просил принять меня, прежде чем я уеду завтрашним
поездом. Он тотчас же пригласил меня к себе, чем я был очень обрадован, особенно когда убедился, что он слушает меня внимательно. Чесни обещал
отмечать в своей газете все, о чем я буду писать, но добавил, что не может
гарантировать мне поддержку всех требований индийцев, так как должен
считаться также с точкой зрения англичан.
— Вполне достаточно, если вы займетесь изучением вопроса и обсудите его в
своей газете. Я прошу и хочу только простой справедливости, на которую мы
имеем право, — сказал я.
Остаток дня я провел, любуясь великолепным зрелищем — слиянием трех
рек — Тривени и обдумывая планы предстоящей работы.
Неожиданная беседа с редактором «Пайонир» положила начало ряду событий, которые в конечном итоге привели к тому, что меня линчевали в Натале.
Не останавливаясь в Бомбее, я проехал прямо в Раджкот и начал работать над
брошюрой о положении в Южной Африке. На составление брошюры и печатание ее
ушло около месяца. Брошюра вышла в зеленой обложке и потому впоследствии
стала известна под названием «Зеленая брошюра». Рисуя положение индийцев в
Южной Африке, я нарочно смягчил краски. Тон был взят более умеренный, чем в
двух предыдущих брошюрах, о которых я уже рассказывал. Я знал, что факты, переданные на расстоянии, становятся более внушительными, чем в
действительности.
Брошюра вышла тиражом в десять тысяч экземпляров и была разослана
редакциям всех газет и лидерам всех партий Индии. Первым редакционную статью
о ней поместил «Пайонир». Агентство Рейтер передало в Англию по телеграфу
краткое изложение брошюры, а лондонское отделение агентства Рейтер послало, еще более сократив его содержание, в Наталь. Телеграмма в Наталь была не
длиннее трех строк. Мое описание того, как обращаются с индийцами в Натале, было доведено до минимального размера и искажено. Кроме того, все излагалось
уже не моими словами. Дальше мы увидим, к каким последствиям это привело в
Натале. А пока все крупные газеты подробно обсуждали поднятый мною вопрос.
Разослать экземпляры брошюры почтой было делом нелегким. Я вынужден был бы
прибегнуть к платным услугам по упаковке и т. п., и это обошлось бы слишком
дорого. Но я позвал детей, живших по-соседству, и попросил их пожертвовать
мне на упаковку часа два-три утром, до школьных занятий. Они охотно
согласились. Я обещал благословить их и подарить им за это погашенные
почтовые марки, которые собрал. Они справились с работой необычайно быстро.
То был мой первый опыт в привлечении детей в качестве добровольцев. Двое из
них, моих маленьких друзей, стали впоследствии моими товарищами по работе.
В это время в Бомбее вспыхнула чума. Всюду началась паника. Опасались, что
эпидемия распространится и на Раджкот. Я считал, что смогу принести
некоторую пользу в санитарном отряде, и предложил правительству свои услуги.
Они были приняты, и меня ввели в состав комиссии, которая должна была
заняться этим вопросом. Я особенно настаивал на очистке отхожих мест, и
комиссия решила проверить их состояние во всем городе. Бедняки не возражали
против осмотра и, что еще важнее, выполняли указания, которые делала
комиссия относительно улучшения состояния отхожих мест. Но когда мы
добрались до домов богачей, то некоторые отказывались даже впустить нас и
уж, конечно, совершенно не обращали внимания на наши предложения. В общем у
нас у всех создалось впечатление, что уборные в богатых домах были гораздо
грязнее. Они были темны, зловонны, полны отбросов и кишели червями.
Улучшения, предложенные нами, были очень просты, например: иметь бадью для
экскрементов, вместо того чтобы выбрасывать их на землю; следить за тем, чтобы мочу также собирали в бадью, а не выливали на землю; снести
перегородку между наружной стеной и уборной, чтобы и уборной было больше
света и воздуха, и дать возможность мусорщику как следует чистить уборные.
Высшие классы выдвинули многочисленные возражения против этого мероприятия и
в большинстве случаев его не осуществляли.
Комиссия должна была также осмотреть кварталы неприкасаемых. Только один
из членов комиссии согласился сопровождать меня туда. Остальным посещение
этих
