эту пару. У

адвоката Дешпанде не было соблазна жениться, но он также не смог поехать. В

настоящее время он в достаточной мере расплачивается за нарушение обещания.

На обратном пути в Южную Африку я встретил в Занзибаре одного из Тьябджи. Он

также обещал приехать и помочь мне, но не приехал. М-р Аббас Тьябджи

искупает этот проступок. Таким образом, ни одна из моих трех попыток

склонить адвокатов к поездке в Южную Африку не увенчалась успехом.

В этой связи я вспоминаю м-ра Пестонджи Падшаха. Мы были в дружеских

отношениях со времени моего пребывания в Англии. Встретились мы в

вегетарианском ресторане в Лондоне. Я слышал о его брате м-ре Барджорджи

Падшахе, который слыл чудаком. Я никогда не видел его, но друзья говорили, что он эксцентричный человек. Из жалости к лошадям он никогда не пользовался

омнибусом; отказался получить ученую степень, хотя обладал необыкновенной

памятью; выработал в себе независимый дух; ел только вегетарианскую пищу, несмотря на то что был парсом. У Пестонджи не было такой репутации, но своей

эрудицией он славился даже в Лондоне. Однако общим у нас была приверженность

к вегетарианству, а не ученость, где догнать его было мне не по силам.

В Бомбее я снова разыскал Пестонджи. Он служил первым нотариусом в

Верховном суде. Когда мы встретились, он работал над словарем верхнего

гуджарати. Не было ни одного приятеля, к которому бы я не обращался с

просьбой помочь мне в работе в Южной Африке. Но Пестонджи Падшах не только

отказался помочь, но советовал и мне не возвращаться в Южную Африку.

— Помочь вам невозможно, — заявил он. — И скажу откровенно — мне не

нравится даже ваша поездка в Южную Африку. Разве мало работы в своей стране?

Взгляните, сколько еще надо работать над нашим языком. Я поставил себе целью

подобрать научные термины. Но это лишь одна из областей деятельности.

Подумайте о бедности страны. Индийцы в Южной Африке, конечно, живут в

трудных условиях, но мне не хотелось бы, чтобы такой человек, как вы, жертвовал собой ради этой работы. Давайте добьемся самоуправления здесь, и

этим мы автоматически поможем своим соотечественникам там. Я знаю, что не

смогу переубедить вас, но я не стану поощрять других делить с вами свою

судьбу.

Мне не понравился его совет, но мое уважение к м-ру Пестонджи Падшаху

возросло. Меня поразила его любовь к Индии и родному языку. Эта встреча

сблизила нас. Мне понятна была его точка зрения. Но будучи и прежде далек от

мысли бросить работу в Южной Африке, я еще больше укрепился теперь в своем

решении. Патриот не может позволить себе пренебречь какой бы то ни было

стороной служения родине. И для меня были ясны и полны глубокого смысла

строки «Гиты»:

«Когда каждый выполняет свое дело так, как может, если даже ему это не

удается, это все же лучше, чем брать на себя чужие обязанности, какими бы

прекрасными они ни казались. Умереть, выполняя долг, не есть зло, но ищущий

других путей будет блуждать по-прежнему».

XXVIII. ПУНА И МАДРАС

Благодаря сэру Фирузшаху дело мое наладилось. Из Бомбея я отправился в

Пуну. Здесь действовали две партии. Я добивался поддержки со стороны людей

любых взглядов. Прежде всего я посетил Локаманью Тилака.

— Вы совершенно правы, что стремитесь заручиться поддержкой всех партий. В

вопросе, касающемся Южной Африки, не может быть разных мнений. Но нужно, чтобы на митинге председательствовал беспартийный. Повидайтесь с проф.

Бхандаркаром. Он давно не принимает участия в общественной деятельности. Но

возможно, этот вопрос затронет его. Встретьтесь с ним и сообщите мне, что он

вам ответит. Я хочу всячески помочь вам. Конечно, мы с вами увидимся, когда

вы пожелаете. Я в вашем распоряжении.

Это была моя первая встреча с Локаманьей. Она открыла мне секрет его

исключительной популярности.

Потом я пошел к Гокхале. Я нашел его в парке колледжа Фергасона. Он очень

любезно меня приветствовал, а его манера держаться совершенно покорила меня.

С ним я также встретился впервые, но казалось, будто мы старые друзья. Сэр

Фирузшах представлялся мне Гималаями, Локаманья — океаном, а Гокхале —

Гангом. В священной реке можно искупаться и освежиться. На Гималаи нельзя

взобраться, по океану нелегко плавать, но Ганг манит в свои объятия. Так

приятно плыть по нему в лодке. Гокхале устроил мне серьезный экзамен, как

учитель ученику, поступающему в школу. Он сказал, к кому мне следует

обратиться за помощью и как это сделать. Он попросил разрешения просмотреть

текст моей речи. Затем, показав мне колледж, заверил, что всегда будет рад

мне помочь, и попросил сообщить ему о результатах переговоров с д-ром

Бхандаркаром. Расставшись с ним, я ликовал от радости. Как политик Гокхале

на протяжении всей своей жизни занимал, да и теперь занимает в моем сердце

особое место.

Д-р Бхандаркар принял меня с отеческим радушием. Я пришел к нему в

полдень. Уже самый факт, что в такой час я занят деловыми свиданиями, очень

понравился этому неутомимому ученому, а мои настояния, чтобы на митинге

председательствовал беспартийный, встретили с его стороны полное одобрение, которое он выражал восклицаниями: — Так, так!

Выслушав меня, он сказал:

— Все подтвердят вам, что я стою в стороне от политики. Но я не могу

отказать вам в вашей просьбе. Вы делаете важное дело и проявляете достойную

восхищения энергию, так что я просто не в состоянии уклониться от участия в

вашем митинге. Вы правильно поступили, посоветовавшись с Тилаком и Гокхале.

Пожалуйста, передайте им, что я охотно возьму на себя председательствование

на собрании, которое организуется двумя партиями. Я не назначаю часа начала

собрания. Любое время, удобное для вас, будет удобно и для меня.

С этими словами он распрощался со мной, напутствовав всяческими

благословениями.

Без всякой шумихи эти ученые самоотверженные люди организовали в Пуне

митинг в небольшом скромном зале. Я уехал в приподнятом настроении, еще

глубже уверовав в свою миссию.

Затем я отправился в Мадрас. Там митинг прошел с небывалым подъемом.

Рассказ о Баласундараме произвел большое впечатление на собравшихся. Моя

речь была напечатана и показалась мне очень длинной. Но аудитория с

неослабевающим вниманием ловила каждое слово. После митинга публика

буквально расхватала «Зеленую брошюру». Я выпустил второе, исправленное

издание тиражом десять тысяч экземпляров. Их раскупали, как горячие пирожки, но я понял, что тираж все же был чересчур большой. Я увлекся и переоценил

спрос. Моя речь предназначалась только для людей, говорящих по-английски, а

в Мадрасе они не могли раскупить все десять тысяч экземпляров.

Большую поддержку оказал мне ныне покойный адвокат Г. Парамешваран Пиллаи, редактор «Мадрас стандард». Он тщательно изучил вопрос, часто приглашал меня

к себе в контору и помогал советами. Адвокат Г. Субрахманьям из «Хинду» и

д-р Субрахманьям также сочувственно отнеслись к моему делу. Адвокат Г.

Парамешваран Пиллаи предоставил в полное мое распоряжение страницы «Мадрас

стандард», и я не преминул воспользоваться этим. Насколько мне помнится, д-р

Субрахманьям председательствовал на митинге в «Пачаяппа холл».

Любовь, проявленная ко мне большинством друзей, с которыми я встречался, и

их энтузиазм в отношении моего дела были столь велики, что, хотя мы

вынуждены были говорить по-английски, я чувствовал себя совсем как дома. Да

разве существуют препятствия, которых не устранила бы любовь!

XXIX. «ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ СКОРЕЕ»

Из Мадраса я направился в Калькутту, где столкнулся с рядом затруднений. Я

никого не знал в этом городе и поэтому поселился в Большой восточной

гостинице. Здесь я познакомился с представителем «Дейли телеграф» м-ром

Эллерторпом. Он пригласил меня в Бенгальский клуб, где остановился. Однако

Эллерторп не учел, что индийцев не пускают в гостиную клуба. Узнав об этом, он повел меня в свою комнату. Он выразил сожаление по поводу предрассудков, господствующих среди местных англичан, и извинился передо мной, что не смог

повести меня в гостиную.

Я посетил, конечно, Сурендранатха Банерджи, «идола Бенгалии». Я застал его

в кругу друзей. Он сказал:

— Боюсь, наша публика не заинтересуется вашей деятельностью. Вы знаете, что у нас и здесь немало трудностей. Но попытайтесь сделать все возможное.

Вам следует заручиться поддержкой махараджей. Повидайтесь с представителями

Британской Ассоциации Индии. Побывайте также у раджи сэра Пьяримохана

Мукерджи и махараджи Тагора. Оба они настроены либерально и принимают

активное участие в общественных делах.

Я посетил этих господ, но безрезультатно. Оба приняли меня холодно и

сказали, что в Калькутте нелегко созвать митинг, и если что-нибудь можно

сделать, то практически это всецело зависит от Сурендранатха Банерджи.

Я понял, как трудно мне будет достигнуть цели. Я зашел в редакцию «Амрита

базар патрика». Господин, встретивший меня там, принял меня за бродягу. Но

«Бангабаси» превзошла всех. Редактор заставил ждать меня целый час. У него

было много посетителей, но, даже освободившись, он не обращал на меня

никакого внимания. Когда же после долгого ожидания я попытался изложить цель

своего визита, он сказал;

— Разве вы не видите, что у нас и так дела по горло? Таких посетителей, как вы, тысячи. Идите-ка лучше отсюда. У меня нет ни малейшего желания с

вами разговаривать.

Сначала я почувствовал себя обиженным, но потом понял положение редактора.

Я знал, какой популярностью пользовалась «Бангабаси». Я видел, как без конца

шли посетители. И всех их редактор знал. Газета не испытывала недостатка в

темах, а о Южной Африке едва ли тогда кто слышал.

Какой бы серьезной ни казалась обида потерпевшему, он был всего лишь одним

из многих, приходивших в редакцию со своими бедами. Разве мог редактор

удовлетворить всех? Более того, обиженная сторона воображала, что редактор

представляет силу в стране. И только сам редактор знал, что его сила едва ли

будет силой за порогом его учреждения. Но я не был обескуражен и продолжал

заходить к редакторам других газет. Я побывал также в редакциях

англо-индийской прессы. «Стейтсмен» и «Инглишмен» поняли важность вопроса. Я

дал им обширные интервью, которые они напечатали полностью.

Для м-ра Сондерса, редактора газеты «Инглишмен», я стал совсем своим. Он

предоставил в мое распоряжение редакционное помещение и газету. Он даже

разрешил мне внести по моему усмотрению поправки в корректуру написанной им

передовой статьи о положении в Южной Африке. Мы, можно сказать без

преувеличения, подружились. Он обещал оказывать мне всяческое содействие, что в точности выполнил, и поддерживал со мной переписку, пока серьезно не

заболел.

Мне не раз в моей жизни удавалось завязывать такие дружеские отношения

совершенно неожиданно. Сондерсу понравилось во мне отсутствие склонности к

преувеличению и приверженность истине. Прежде чем сочувственно отнестись к

моему делу, он подверг меня строжайшему допросу и убедился, что я стараюсь

совершенно беспристрастно обрисовать не только положение индийцев в Южной

Африке, но даже позицию белых.

Опыт научил меня, что можно добиться справедливости, если только

относиться и к противнику справедливо.

Неожиданная помощь, оказанная мне Сондерсом, обнадежила меня, и я стал

думать о том, что, может быть, все-таки удастся созвать митинг в Калькутте.

Но в это время я получил телеграмму из Дурбана: «Парламент начинает работу в

январе. Возвращайтесь скорее».

Тогда я написал письмо в газету, в котором объяснял причину своего

внезапного отъезда из Калькутты, и выехал в Бомбей. Предварительно я

телеграфировал бомбейскому агенту фирмы «Дада Абдулла и К°» с просьбой

достать мне билет на первый же пароход, отплывавший в Южную Африку. Как раз

в это время Дада Абдулла купил пароход «Курлянд» и настаивал, чтобы я

отправился именно на этом пароходе, предложив бесплатный проезд