следующее:

— Если вы не боитесь, то я предложил бы, чтобы м-с Ганди с детьми поехала

к м-ру Рустомджи, а мы пойдем вслед за ними пешком. Мне не хотелось бы, чтобы вы проникли в город ночью, словно вор. Я не думаю, чтобы вам угрожала

какая-либо опасность. Теперь все успокоилось. Белые разошлись. Во всяком

случае я убежден, что вам не нужно пробираться в город тайком.

Я охотно согласился. Жена с детьми благополучно отправилась к Рустомджи, а

я с разрешения капитана сошел на берег вместе с Лаутоном. Дом Рустомджи

находился на расстоянии около двух миль от порта.

Как только мы сошли на берег, какие-то мальчишки узнали меня и стали

кричать: «Ганди! Ганди!» К ним присоединилось еще несколько человек. Лаутон

испугался, что соберется толпа, и подозвал рикшу. Я не любил пользоваться

рикшей и впервые в жизни прибег к этому способу передвижения, но мальчишки

не дали мне сесть. Они так испугали рикшу, что тот убежал. По мере того как

мы шли дальше, толпа росла и, наконец, загородила нам дорогу. Лаутона

оттеснили в сторону, а меня забросали камнями, осколками кирпичей и тухлыми

яйцами. Кто-то стащил с моей головы тюрбан, меня стали бить. Я почувствовал

себя дурно и попытался опереться на ограду дома, чтобы перевести дух. Но это

было невозможно. Меня продолжали избивать. Случайно мимо проходила жена

старшего полицейского офицера, знавшая меня. Эта смелая женщина пробралась

сквозь толпу ко мне, раскрыла свой зонтик, хотя никакого солнца уже не было, и стала между мною и толпой. Это остановило разъяренную толпу, меня

невозможно было достать, не задев м-с Александер.

Тем временем какой-то индийский юноша, видевший всю эту сцену, побежал в

полицейский участок. Старший полицейский офицер, м-р Александер, послал

полицейский отряд, чтобы окружить меня и в сохранности доставить к месту

назначения. Отряд пришел как раз вовремя. Полицейский участок находился по

дороге к дому Рустомджи. Когда мы дошли до участка, м-р Александер предложил

мне укрыться там. Но я с благодарностью отклонил его предложение. «Они, наверное, успокоятся, когда поймут свою ошибку, — сказал я. — Я верю в их

чувство справедливости». Под эскортом полиции, без дальнейших приключений я

дошел до дома Рустомджи. Все мое тело было покрыто синяками, но ссадин почти

не было. Судовой врач Дадибарджор тут же оказал мне необходимую медицинскую

помощь.

В доме было тихо, но вокруг собралась толпа белых. Надвигалась ночь, а из

толпы неслись крики: «Давайте сюда Ганди!» Предусмотрительный старший

полицейский офицер уже прибыл к дому и старался образумить толпу не при

помощи угроз, а вышучивая ее. Но все-таки он тревожился и послал сказать

мне: «Если вы не хотите, чтобы вашей семье, а также дому и имуществу вашего

друга нанесли ущерб, советую вам покинуть этот дом, переодевшись в чужое

платье».

Таким образом, в один и тот же день я последовал двум совершенно

противоположным советам. Когда опасность для жизни существовала только в

воображении, м-р Лаутон посоветовал мне выступить открыто, и я принял его

совет. Когда же опасность стала вполне реальной, другой друг дал мне совет

прямо противоположный, и я его тоже принял. Почему я так поступил? Потому

ли, что моя жизнь была в опасности, или потому, что я не хотел подвергать

риску жизнь и имущество друга, жизнь жены и детей? И в каком из этих случаев

поступил я правильно? Тогда ли, когда в первый раз вышел к толпе, или во

второй раз, когда скрылся переодетый?

Но нет смысла судить о правильности или неправильности уже совершенных

поступков. Необходимо разобраться во всем, чтобы по возможности извлечь урок

на будущее. Трудно с уверенностью сказать, как тот или иной человек будет

вести себя при определенных обстоятельствах. Но трудно и оценить человека по

его поступкам, поскольку такая оценка не будет достаточно обоснованной.

Как бы то ни было, подготовка к побегу заставила меня забыть об ушибах. По

предложению м-ра Александера я надел форму индийского полицейского, а голову

обернул мадрасским шарфом так, чтобы он меня закрывал, как шлем. Один из

двух сопровождавших меня агентов сыскной полиции переоделся индийским купцом

и загримировался, чтобы быть похожим на индийца. Как был одет другой, я

забыл. Тесным переулком мы пробрались в соседнюю лавку; через склад товаров, набитый джутовыми мешками, вышли на улицу и, проложив себе дорогу через

толпу, подошли к экипажу, который уже ждал нас в конце улицы. В нем мы

приехали в тот самый полицейский участок, где недавно м-р Александер

предлагал мне укрыться. Я был благодарен ему и агентам сыскной полиции.

В то время как я осуществлял свой побег, м-р Александер развлекал толпу

песенкой:

Повесьте старого Ганди

На дикой яблоне!

Узнав, что мы благополучно добрались до полицейского участка, он преподнес

эту новость толпе:

— Вашей жертве удалось улизнуть через соседнюю лавку. Расходитесь-ка лучше

по домам!

Некоторые рассердились, другие засмеялись, а кое-кто просто не поверил

ему:

— Ну хорошо, — сказал м-р Александер, — если вы мне не верите, выберите

одного-двух представителей, и я разрешу им войти в дом: если они найдут там

Ганди, я охотно его вам выдам. Но если Ганди там не окажется, вы должны

разойтись. Ведь не собираетесь же вы разрушить дом Рустомджи или причинять

беспокойство жене и детям Ганди?

Толпа послала своих представителей обыскать дом. Вскоре они вернулись и

сказали, что никого не нашли. Толпа стала расходиться, наконец, большинство

одобрительно высказывались о поведении старшего офицера, но некоторые

ворчали и злились.

Ныне покойный м-р Чемберлен, бывший тогда министром колоний, телеграфировал правительству Наталя, предложив ему возбудить дело против

лиц, участвовавших в нападении. М-р Эскомб пригласил меня к себе и сказал:

— Поверьте, я очень сожалею обо всех, даже самых незначительных

оскорблениях, нанесенных вам. Вы были вправе принять предложение м-ра

Лаутона и пойти на риск, но я уверен, что если бы вы более благосклонно

отнеслись к моим словам, то этой печальной истории не произошло бы. Если вы

сможете опознать виновных, я готов арестовать их и привлечь к суду. М-р

Чемберлен тоже хочет, чтобы я это сделал.

На это я ответил:

— Я не желаю возбуждать никакого дела. Вероятно, я и сумел бы опознать

одного или двух виновных, но какая польза от того, что они будут наказаны?

Кроме того, я считаю, что осуждать следует не тех, кто нападал на меня. Им

сказали, будто я распространял в Индии неверные сведения относительно белых

в Натале и оклеветал их. Они поверили этим сообщениям и не удивительно, что

пришли в бешенство. Осуждать надо их руководителей и, прошу прощения, вас.

Вам следовало бы должным образом направлять народ, а не верить агентству

Рейтер, сообщившему, будто я позволил себе какие-то нападки. Я не собираюсь

никого привлекать к суду и уверен, что когда эти люди узнают правду, то

пожалеют о своем поведении.

— Не изложите ли вы все это в письменном виде? — спросил Эскомб. — Дело в

том, что мне нужно ответить на телеграмму м-ру Чемберлену. Я не хочу, чтобы

вы делали поспешные заявления. Можете, если хотите, посоветоваться с м-ром

Лаутоном и другими друзьями, прежде чем примете окончательное решение.

Должен признаться, однако, что если вы откажетесь от своего права привлечь

виновных к суду, то в значительной степени поможете мне восстановить

спокойствие и, кроме того, поднимете свой престиж.

— Благодарю вас, — сказал я. — Мне не надо ни с кем советоваться. Я принял

решение до того, как пришел к вам. Я убежден, что не должен привлекать

виновных к ответу, и готов тотчас изложить свое решение в письменном виде.

И я написал требуемое заявление.

IV. СПОКОЙСТВИЕ ПОСЛЕ БУРИ

За мной пришли от Эскомба на третий день моего пребывания в полицейском

участке. Для охраны прислали двух полицейских, хотя необходимости в этом уже

не было.

В тот день, когда нам разрешили сойти на берег, сразу же после спуска

желтого флага ко мне явился представитель газеты «Наталь адвертайзер», чтобы

взять интервью. Он задал мне ряд вопросов, и своими ответами я сумел

опровергнуть все выдвинутые против меня обвинения. Следуя совету сэра

Фирузшаха Мехты, я произносил в Индии только предварительно написанные речи

и сохранил их копии, как и копии всех моих статей. Я передал корреспонденту

весь этот материал и доказал ему, что не говорил в Индии ничего такого, что

не было бы сказано мною раньше в Южной Африке и в еще более резкой форме. Я

доказал также, что совершенно непричастен к прибытию пассажиров на пароходах

«Курлянд» и «Надери». Многие из прибывших жили здесь уже с давних пор, а

большинство даже не собиралось оставаться в Натале, намереваясь отправиться

в Трансвааль. В то время в Трансваале для людей, жаждущих разбогатеть, перспективы были заманчивее, чем в Натале, и индийцы предпочитали ехать

туда.

Это интервью и мой отказ привлечь к суду лиц, напавших на меня, произвели

такое сильное впечатление, что европейцы в Дурбане устыдились своего

поведения. В печати признавалась моя невиновность и осуждалось нападение

толпы. Таким образом, попытка линчевать меня в конечном счете пошла на

пользу мне, т. е. моему делу. Этот инцидент поднял престиж индийской общины

в Южной Африке и облегчил мне работу.

Дня через три-четыре я вернулся домой и вскоре вновь принялся за свои

дела. Происшествие способствовало также расширению моей юридической

практики.

Хотя это и подняло престиж индийской общины, но расовая ненависть к

индийцам усилилась. Убедившись, что индийцы способны мужественно бороться, белые увидели в этом опасность для себя. В Натальское законодательное

собрание было внесено два законопроекта: один был направлен против индийских

торговцев, другой устанавливал строгие ограничения иммиграции индийцев.

Существовало особое постановление, принятое в результате борьбы за

избирательные права, которое запрещало издание законов, направленных против

индийцев как таковых. Это означало, что законы должны были быть одинаковыми

для всех, независимо от цвета кожи и расовой принадлежности. Оба упомянутых

законопроекта были составлены таким образом, что распространялись якобы на

всех, но цель их была — ввести новые ограничения именно для индийского

населения Наталя.

Борьба против этих законопроектов значительно расширила сферу моей

общественной деятельности и еще более усилила сознание долга среди членов

индийской общины. Законопроекты были переведены на индийские языки с

подробными комментариями, для того, чтобы индийцы могли понять весь скрытый

в них смысл. Мы обратились к министру колоний, но он отказался вмешаться, и

законы вошли в силу.

Общественная деятельность поглощала большую часть моего времени. Адвокат

Мансухлал Наазар, который тогда был уже в Дурбане, поселился у меня и тоже

занялся общественной работой. Тем самым он несколько облегчил мою ношу.

Во время моего отсутствия шет Адамджи Миякхан с честью выполнял свои

обязанности. При нем увеличилось число членов Индийского конгресса Наталя, а

в кассе прибавилась почти 100 фунтов стерлингов. Я воспользовался

возбуждением, вызванным законопроектами, а также выступлением против

прибывших со мной пассажиров, и обратился к индийцам с воззванием, в котором

призывал вступать в Индийский конгресс Наталя и делать взносы в фонд

Конгресса. Денежный фонд Конгресса вскоре увеличился до 5 тысяч фунтов

стерлингов. Я стремился создать для Конгресса постоянный фонд, чтобы

приобрести недвижимость, на доходы от которой Конгресс мог бы развивать свою

деятельность. Это был мой первый опыт руководства общественной организацией.

Я поделился своими соображениями с товарищами по работе, и они одобрили мой

план. Недвижимость была приобретена, сдана в аренду, а арендной платы было

достаточно на покрытие текущих расходов Конгресса. Недвижимость была вверена

попечению большой группы доверенных лиц, которые управляют ею