и сейчас. Но

со временем между доверенными лицами возникли ссоры, так что теперь доход от

недвижимости поступает в суд.

Это неприятное положение создалось уже после моего отъезда из Южной

Африки. Но еще задолго до этого я изменил свое мнение о пользе постоянных

фондов для общественных учреждений. Теперь, опираясь на большой опыт

руководства многочисленными общественными организациями, я пришел к твердому

убеждению, что общественным организациям не следует иметь постоянных фондов.

Такие фонды становятся источником морального разложения организации.

Общественные организации создаются при поддержке и на средства

общественности. Когда они лишаются такой поддержки, они утрачивают и право

на существование. Между тем организации, функционирующие за счет постоянных

фондов, нередко игнорируют общественное мнение и часто ответственны за

действия, противоречащие интересам общественности. В нашей стране мы

сталкиваемся с этим на каждом шагу. Некоторые так называемые религиозные

организации вообще перестали отчитываться в своей деятельности. Доверенные

лица, управляющие их имуществом, фактически стали собственниками этого

имущества и ни перед кем не несут ответственности. Я убежден, что

общественная организация должна жить сегодняшним днем, как живет природа.

Организация, не пользующаяся поддержкой общественности, не имеет права на

существование как таковая. Ежегодные пожертвования в фонд организации — это

проверка ее популярности и честности ее руководства; и я считаю, что каждая

организация должна пройти такую проверку. Но надо, чтобы меня поняли

правильно. Мои замечания не относятся к организациям, которые по самой своей

природе не могут существовать на временной основе. Я имею в виду текущие

расходы, которые должны производиться за счет добровольных пожертвований, получаемых ежегодно.

Такие воззрения укрепились во мне в период проведения сатьяграхи в Южной

Африке. Эта замечательная кампания, продолжавшаяся более шести лет, велась

без всяких постоянных фондов, хотя для нее требовались сотни тысяч рупий.

Помнится, бывали случаи, когда я не знал, что мы будем делать завтра, если

не будет пожертвований. Но я не буду здесь предвосхищать события. Читатель

найдет обоснования моих взглядов в следующих главах.

V. ОБУЧЕНИЕ ДЕТЕЙ

Когда в январе 1897 года я прибыл в Дурбан, со мною было трое детей: десятилетний сын моей сестры и двое моих сыновей девяти и пяти лет. Возник

вопрос — где их обучать.

Я мог бы послать их в школы, предназначенные для детей европейцев, но это

можно было сделать только по протекции и в виде исключения. Детям индийцев

не разрешалось учиться в таких школах. Для них существовали школы, созданные

христианскими миссиями, но я не хотел посылать своих детей и туда, так как

мне не нравилась там постановка преподавания. Оно велось исключительно на

английском языке, иногда же на неправильном хинди или тамильском. Причем и в

эти школы нелегко было попасть. Я никак не мог примириться с таким

положением вещей и пытался обучать детей сам. Но я мог делать это в лучшем

случае нерегулярно, а подходящего учителя, знающего гуджарати, найти не

удавалось.

Я не знал, как быть. Я поместил в газетах объявление, что ищу

преподавателя-англичанина, который согласился бы обучать детей под моим

руководством. Ему я мог бы поручить вести систематические занятия по

некоторым дисциплинам, а в остальном достаточно было бы и тех немногих

нерегулярных уроков, которые мог давать детям я сам. В результате я нашел

гувернантку-англичанку за семь фунтов стерлингов в месяц. Так продолжалось

некоторое время. Но я был недоволен. Благодаря тому, что я говорил с детьми

только на родном языке, они немного научились гуджарати. Отсылать их обратно

в Индию я не хотел, так как считал, что малолетние дети не должны

расставаться со своими родителями. Воспитание, которое естественно

прививается детям в хорошей семье, невозможно получить в обстановке школьных

общежитий. Поэтому я держал детей при себе. Правда, я попробовал послать

племянника и старшего сына на несколько месяцев в школу-интернат в Индию, но

вскоре вынужден был взять их домой. Впоследствии старший сын, став уже

взрослым, отправился в Индию, чтобы поступить в среднюю школу в Ахмадабаде.

Племянник же, мне кажется, удовлетворился тем, что сумел ему дать я. К

несчастью, он умер совсем молодым после непродолжительной болезни. Другие

трое моих сыновей никогда не посещали школы, но получили все же

систематическую подготовку в импровизированной школе, организованной мною

для детей участников сатьяграхи в Южной Африке.

Все мои опыты были, однако, недостаточными. Я не имел возможности уделять

детям столько времени, сколько хотелось бы. Невозможность оказывать им

достаточно внимания и другие неустранимые причины помешали мне дать им то

общее образование, какое мне хотелось, и все мои сыновья выражали

недовольство по этому поводу. Всякий раз, как они встречаются с магистром

или бакалавром, или даже с обладателем аттестата зрелости, они чувствуют

себя неловко оттого, что им недостает школьного образования.

Тем не менее я считаю, что если бы я настоял на их обучении в школе, они

не получили бы того, что могла им дать только школа жизни или постоянное

общение с родителями. Я никогда не чувствовал бы себя спокойным за них, как

теперь, а искусственное воспитание, которое они могли бы получить в Англии

или в Южной Африке, будучи оторванными от меня, никогда не научило бы их той

простоте и готовности служить обществу, которую они проявляют теперь.

Искусственно приобретенные там жизненные навыки могли бы стать серьезной

помехой для моей общественной деятельности. Но хотя мне не удалось дать

детям общее образование, которое отвечало бы и моим запросам и их, все же, оглядываясь на прошлое, я не могу сказать, что не сделал всего, что обязан

был сделать для них по мере своих сил. Не сожалею я и о том, что не посылал

их в школу. Мне всегда казалось, что нежелательные для меня черты в старшем

сыне до некоторой степени — отголосок моих собственных недостатков, свойственных мне в юные годы, когда не было еще самодисциплины и ясной цели

в жизни. Я считаю, что то время было для меня периодом незрелости ума и

слабости характера. Но оно совпало с наиболее впечатлительным возрастом

сына. Он, естественно, не хочет признать, что то был для меня период

слабости и неопытности, а, наоборот, полагает, что это самое светлое время

моей жизни и что изменения, происшедшие впоследствии, вызваны заблуждением, которое я неправильно называю просветлением. И действительно, почему бы ему

не думать, что мои юные годы были периодом пробуждения, а последующие —

годами радикальной перемены, годами заблуждений и самомнений? Друзья часто

ставили меня в тупик такими вопросами: что было бы плохого в том, если бы я

дал сыновьям академическое образование? Какое право имел я подрезать им

крылья? Зачем я помешал им приобрести ученые степени и избрать карьеру по

собственному вкусу?

Вопросы эти, мне кажется, не имеют особого смысла. Мне приходилось

сталкиваться со многими учащимися. Я пытался сам или через посредство других

применять по отношению к другим детям свои «новшества» в области образования

и видел результаты этого. Я знаю многих молодых людей, сверстников моих

сыновей, и не нахожу, что они лучше их или что мои сыновья могут у них

многому научиться.

Будущее покажет, каков окончательный результат моих экспериментов. Цель

обсуждения этого предмета в данной главе заключается в том, чтобы

предоставить возможность изучающему историю цивилизации проследить разницу

между систематическим обучением дома и в школе и познакомиться с вопросом о

значении для детей изменений, вносимых родителями в свою жизнь. Эта глава

призвана также показать, как далеко могут завести приверженца истины его

искания, а также продемонстрировать приверженцу свободы, как много жертв

требует эта суровая богиня. Если бы я был лишен чувства собственного

достоинства и стремился бы к тому, чтобы мои дети получили такое

образование, которое не могут получить другие, то я, наверное, лишил бы их

наглядного урока свободы и самоуважения, который я им преподал за счет

общего образования. Когда приходится выбирать между свободой и учением, кто

же станет отрицать, что свобода в тысячу раз предпочтительнее учения?

Юноши, которых я в 1920 году вырвал из этих оплотов рабства — школ и

колледжей — и которым я советовал во имя свободы лучше остаться

необразованными и стать каменщиками, чем получить общее образование в цепях

рабства, вероятно, сумеют понять теперь, чем был вызван такой совет.

VI. ДУХ СЛУЖЕНИЯ

Моя профессиональная деятельность развивалась довольно успешно, но я не

испытывал удовлетворения от этого. Меня постоянно волновал вопрос, как бы

еще упростить свой образ жизни и совершить какой-нибудь конкретный акт

служения своим соотечественникам. Однажды ко мне в дверь постучался

прокаженный. У меня не хватило духу ограничиться лишь тем, чтобы накормить

его, и я приютил его у себя, перевязывал ему раны и ухаживал за ним. Но это

не могло продолжаться бесконечно: не было материальных возможностей, да и не

хватало силы воли держать его у себя постоянно. В конце концов я отправил

его в государственную больницу для законтрактованных рабочих.

Я продолжал испытывать чувство неудовлетворенности. Мне хотелось

гуманистической деятельности, и притом постоянной. Д-р Бут был главой миссии

св. Эйдана. Он был добрым человеком и лечил своих пациентов безвозмездно.

Благодаря щедрости парса Рустомджи оказалось возможным открыть небольшую

больницу, которой ведал д-р Бут. Мне очень хотелось служить в больнице в

качестве брата милосердия. Отпуск лекарств отнимал ежедневно один-два часа, и я решил выкроить время от занятий в конторе, чтобы исполнять обязанности

фармацевта в больничной аптеке. Большую часть моей профессиональной

деятельности составляли юридические консультации в моей конторе, дела по

передаче имущества и третейское разбирательство. Правда, у меня обычно

бывало несколько дел в городском суде, но большинство из них не имели

спорного характера. М-р Хан, вслед за мной приехавший в Южную Африку и

живший вместе со мной, согласился взять часть этих дел на себя. Таким

образом, у меня было время для работы в больнице. На это уходило два часа

каждое утро, включая время на дорогу до больницы и обратно. Работа с

больными несколько успокоила меня. Я выслушивал жалобы пациентов, докладывал

о них доктору и выдавал лекарства по рецептам. Все это позволило мне ближе

познакомиться с больными индийцами, которые в большинстве своем были

законтрактованными рабочими — тамилами, телугу и выходцами из Северной

Индии.

Приобретенный опыт сослужил мне хорошую службу во время бурской войны, когда я предложил свои услуги по уходу за больными и ранеными солдатами.

Воспитание детей по-прежнему занимало меня. У меня родилось двое сыновей в

Южной Африке, и опыт работы в больнице оказался полезным и в вопросах, касающихся воспитания. Мой дух независимости был для меня источником

постоянных осложнений. Мы с женой решили обратиться к лучшим врачам во время

родов, но что стал бы я делать, если бы доктор и няня оставили нас на

произвол судьбы в критический момент? Кроме того, няня должна была быть

индианкой. Между тем достать опытную няню-индианку в Южной Африке было во

всяком случае не менее трудно, чем в самой Индии. Тогда я начал изучать

необходимую литературу для обеспечения надлежащего ухода. Я прочел книгу

д-ра Трибхувандаса «Мане Шикхаман» («Советы матери») и ухаживал за своими

детьми, следуя указаниям книги, дополняя их в отдельных случаях ранее

приобретенными познаниями. Услугами няни я пользовался не более двух месяцев

каждый раз, главным образом для оказания помощи жене, а не для ухода за

детьми, за которыми следил сам.

Рождение последнего ребенка было для меня серьезным испытанием. Роды

начались неожиданно. Сразу же привести врача не удалось, некоторое время

ушло на поиски акушерки. Но если бы даже ее застали дома, то и тогда она не

поспела бы к