один из вечеров я побывал в гостях у сэра
Чарльза Бруса, губернатора колонии.
По прибытии в Индию я некоторое время разъезжал по стране. В 1901 году в
Калькутте собралось заседание Конгресса под председательством ныне покойного
мистера (впоследствии сэра) Диншоу Вача. Разумеется, я отправился на
заседание Конгресса и там впервые ознакомился с его работой.
Из Бомбея я выехал одним поездом с сэром Фирузшахом Мехтой, так как должен
был поговорить с ним о делах в Южной Африке. Я знал, что живет он
по-королевски. Ехал он в специальном, заказанном им салон-вагоне, и, чтобы
побеседовать, мне было предложено проехать вместе с ним один перегон. На
заранее условленной станции я подошел к салон-вагону и попросил доложить о
себе. С Мехтой ехали м-р Вача и м-р (теперь сэр) Чиманлал Сеталвад. Они
говорили о политике. Увидев меня, сэр Фирузшах Мехта сказал:
— Ганди, кажется, ничего нельзя сделать для вас. Конечно, мы примем
резолюцию, которую вы предложите. Но какими правами мы располагаем в своей
стране? Я думаю, что пока мы не обладаем властью в собственной стране, вы не
сможете добиться улучшения положения в колониях.
Я был поражен. М-р Сеталвад, казалось, был согласен с ним. М-р Вача бросил
на меня сочувственный взгляд.
Я пытался возражать сэру Фирузшаху, но такому человеку, как я, было
совершенно немыслимо переубедить некоронованного короля Бомбея. Я
удовлетворился тем, что мне разрешили внести на обсуждение свою резолюцию.
— Вы, конечно, покажете мне резолюцию, — сказал м-р Вача, чтобы
приободрить меня.
Я поблагодарил его и на следующей остановке вышел из вагона.
Мы прибыли в Калькутту. Организационный комитет устроил пышную встречу
президенту. Я спросил добровольца, куда мне идти. Он довел меня до
Рипон-колледжа, где разместилась часть делегатов. Судьба ко мне благоволила.
Вместе со мной в одном здании поселился Локаманья. Насколько помню, он
прибыл днем позже.
Локаманью, разумеется, нельзя представить себе без его дарбара. Будь я
художником, я нарисовал бы его сидящим на кровати. Таким он запечатлелся в
моей памяти. Из бесчисленного множества людей, заходивших к нему, припоминаю
лишь одного — ныне покойного бабу Мотилала Гхозе, редактора «Амрита базар
патрика». Громкий смех присутствовавших и разговоры о преступных делах
правящих кругов забыть невозможно.
Расскажу подробнее об обстановке, в которой работал Конгресс. Добровольцы
ругались друг с другом. Если вы просили одного из них сделать что-либо, он
перепоручал это другому, а тот в свою очередь — третьему и т. д. Что
касается делегатов, то они вообще были не у дел.
Я подружился с несколькими добровольцами и рассказал им кое-что о Южной
Африке; они немного устыдились своей бездеятельности. Я попытался разъяснить
им скрытый смысл служения обществу. Казалось, они поняли меня. Но дух
служения быстро не вырабатывается. Он предполагает в первую очередь наличие
желания, а потом уже опыта. У этих простодушных хороших юношей не было
недостатка в желании, но опыт совершенно отсутствовал. Конгресс собирался
раз в год на три дня, а остальное время бездействовал. Какой опыт можно было
приобрести, лишь участвуя в его трехдневных заседаниях? Делегаты ничем не
отличались от добровольцев. У них было не больше опыта. Они ничего не делали
сами. «Доброволец, сделай это. Доброволец, сделай то», — постоянно
приказывали они.
Даже здесь я столкнулся с проблемой неприкасаемости. Кухня тамилов была
расположена далеко от всех остальных. Делегаты-тамилы чувствовали себя
оскверненными лишь при одном взгляде постороннего на их обед. Поэтому для
них и была построена специальная кухня в компаунде колледжа, отгороженная от
всех остальных стенами. Там всегда было дымно и душно. Это была одновременно
кухня, столовая и умывальная — тесная коробка без окон. Мне она казалась
пародией на варнадхарма. «Если существует нетерпимость между делегатами
Конгресса, — думал я, вздыхая, — можно себе представить степень ее
распространенности среди их избирателей».
Делегаты жили в антисанитарных условиях. Повсюду стояли лужи. Имелось
всего две-три общественные уборные; воспоминание о зловонии, исходившем
оттуда, до сих пор вызывает у меня отвращение. Я сказал об этом
добровольцам. Они резко ответили мне:
— Это дело не наше, а мусорщика.
Я попросил метлу. Человек, к которому я обратился, посмотрел на меня с
удивлением. Я достал метлу и вычистил уборную. Но народу было так много, а
уборных столь мало, что их надо было чистить очень часто, а это было мне
просто не по силам. Поэтому я был вынужден обслуживать только себя. А
остальные, по-видимому, не обращали внимания на грязь и вонь.
Но и это еще не все. Некоторые делегаты не стеснялись пользоваться
верандами своих комнат для отправления естественных потребностей по ночам.
Утром я все это показал добровольцам. Но никто не согласился заняться
уборкой, не захотел разделить эту честь со мной. С тех пор условия заметно
изменились к лучшему, но даже еще и теперь некоторые легкомысленные делегаты
позорят Конгресс, отправляя естественные потребности, где им
заблагорассудится, а добровольцы не всегда хотят убирать за ними.
Если бы сессии Конгресса были более продолжительными, могли бы вспыхнуть
эпидемии, так как условия вполне благоприятствовали этому.
До начала сессии Конгресса оставалось еще два дня. Желая приобрести
некоторый опыт, я решил предложить свои услуги бюро Конгресса. Поэтому, прибыв в Калькутту и закончив ежедневные омовения, я тотчас отправился в
бюро.
Секретарями бюро были бабу Бупендранатх Басу и адвокат Госал. Я подошел к
первому из них и предложил свои услуги. Он посмотрел на меня и сказал:
— У меня нет работы, но, может быть, у Госалабабу что-нибудь найдется.
Зайдите, пожалуйста, к нему.
Я направился к Госалу. Он пристально посмотрел на меня и сказал с улыбкой:
— Могу вам предложить лишь канцелярскую работу. Возьметесь ли вы за нее?
— Разумеется, возьмусь, — ответил я. — Я явился сюда, чтобы выполнять
любую посильную для меня работу.
— Такой разговор, молодой человек, мне нравится, — сказал он и, обращаясь
к окружавшим его добровольцам, добавил:
— Слышали, что он сказал?
Затем снова повернулся ко мне:
— Вот кипа писем, на которые нужно ответить. Берите стул и начинайте. Как
видите, ко мне сюда приходят сотни людей. Что я должен делать: принимать их
или отвечать на этот бесконечный поток писем? У меня нет служащих, которым я
мог бы доверить эту работу. Во многих письмах нет ничего интересного, но вы
все-таки, пожалуйста, просмотрите их. Отметьте те, которые заслуживают
внимания, и дайте мне те, которые требуют серьезного ответа.
Я был счастлив оказанным мне доверием.
Адвокат Госал не знал меня, когда поручал мне работу. Только потом он
спросил, кто меня рекомендовал.
Работа оказалась очень легкой. Я весьма быстро справился с разборкой
писем, и Госал остался мною очень доволен. Он был болтлив и способен
говорить часами. Когда он узнал о некоторых подробностях моей жизни, то
пожалел, что поручил мне канцелярскую работу. Но я его успокоил:
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Что я по сравнению с вами? Вы поседели на
службе Конгрессу и намного старше меня. А я всего лишь неопытный молодой
человек. Вы меня чрезвычайно обязали, поручив эту работу. Я хочу принять
участие в работе Конгресса, а вы дали мне прекрасную возможность
познакомиться с ней во всех деталях.
— Сказать вам по правде, — ответил Госал, — это самый верный путь. Но
современная молодежь не понимает этого. Конечно, я знаю Конгресс с момента
его возникновения и действительно имею некоторое основание считать себя
вместе с м-ром Юмом одним из его организаторов.
Так мы стали друзьями. Он настаивал на том, чтобы я завтракал с ним.
Обычно рубашку Госалу застегивал слуга. Я предложил Госалу свои услуги.
Мне нравилось делать это, так как я всегда очень уважал старших. Узнав об
этом, он не стал возражать, чтобы я оказывал ему небольшие услуги. Он в
самом деле был доволен. Обращаясь ко мне с просьбой застегнуть пуговицы на
рубашке, он обычно говорил: «Теперь вы сами видите, что у секретаря
Конгресса нет времени даже застегнуть рубашку. Он вечно занят». Меня
забавляла некоторая наивность Госала, но у меня никогда не пропадало желание
оказывать ему подобные услуги. Эти услуги принесли мне неоценимую пользу.
За несколько дней я ознакомился с работой Конгресса и получил возможность
встретиться с большинством его лидеров, в частности, с такими столпами, как
Гокхале и Сурендранатх. Я убедился, что значительная часть времени Конгресса
тратилась впустую. Уже тогда я с сожалением отмечал, какое огромное место мы
отводим в наших делах английскому языку. Вообще силы расходовались
чрезвычайно неэкономно. Работу, которую мог сделать один, выполняло
несколько человек, а многие важные дела оставались совсем без внимания.
Несмотря на критическое отношение ко всему происходившему, я был
достаточно милосердным, чтобы думать, что, вероятно, в подобных
обстоятельствах невозможно действовать лучше. Эта мысль спасла меня от
недооценки работы.
XV. НА КОНГРЕССЕ
Наконец Конгресс открылся. Огромный павильон, стройные ряды добровольцев и
старейшины, сидящие на возвышении, — все это произвело на меня сильное
впечатление. Я не знал, куда сесть на таком многолюдном собрании.
Обращение президента составило целую книгу. Прочесть ее от начала до конца
не представлялось возможным. Поэтому были зачитаны лишь отдельные места.
Затем состоялись выборы Организационного комитета. Гокхале брал меня на
его заседания.
Сэр Фирузшах дал свое согласие внести на обсуждение мою резолюцию, но я
совершенно не представлял себе, кто и когда должен будет предложить ее
комитету. Дело в том, что по поводу каждой резолюции произносились длинные
речи, к тому же на английском языке, и каждую резолюцию поддерживал
какой-нибудь известный лидер. Мой голос прозвучал бы как слабый писк среди
грома барабанов ветеранов Конгресса. К концу дня сердце мое учащенно
забилось. Насколько помню, резолюции, вносимые на обсуждение в конце дня, пропускались с молниеносной быстротой. Все спешили покинуть собрание. Было
одиннадцать часов. У меня не хватало духу произнести речь. Я уже виделся с
Гокхале, и он просмотрел мою резолюцию. Я пододвинул свой стул к нему и
шепнул:
— Пожалуйста, сделайте что-нибудь для меня.
Он ответил:
— Я не забыл о вашей резолюции. Вы видите, как они спешат. Но, я не
допущу, чтобы ваша была оставлена без внимания.
— Итак, мы кончили? — спросил Фирузшах Мехта.
— Нет, нет, осталась еще резолюция по Южной Африке. М-р Ганди ждет уже
давно, — крикнул Гокхале.
— А вы читали эту резолюцию? — спросил Фирузшах.
— Конечно.
— Вы одобряете ее?
— Она вполне приемлема.
— Хорошо, пусть Ганди нам ее прочитает.
С трепетом в голосе я прочитал. Гокхале поддержал меня.
— Принята единогласно, — закричали все.
— У вас будет пять минут для выступления, Ганди, — сказал м-р Вача.
Вся эта процедура мне очень не понравилась. Никто и не думал вникнуть в
содержание резолюции. Все спешили уйти, а так как Гокхале уже ознакомился с
резолюцией, то остальные не сочли нужным прочесть ее и понять!
С утра я начал беспокоиться о своей речи. Что я смогу сказать за пять
минут? Я хорошо подготовился, но слова были не те. Я решил не читать речь, а
говорить экспромтом. Но легкость речи, которую я приобрел в Южной Африке, видимо, изменила мне на этот раз.
Когда очередь дошла до моей резолюции, м-р Вача назвал мое имя. Я встал.
Голова закружилась. Кое-как я прочитал резолюцию. Кто-то отпечатал и роздал
делегатам экземпляры поэмы, в которой воспевалась эмиграция из Индии. Я
прочел поэму и начал говорить о горестях поселенцев в Южной Африке. Как раз
в этот момент м-р Вача позвонил в колокольчик. Я был уверен, что не говорил
еще пяти минут. Я не
