постоянно проживал в Трансваале.

Он тотчас надел шляпу, пошел и устроил мне пропуск. До отхода поезда едва

оставался час. Багаж мой был готов. Я поблагодарил старшего полицейского

офицера Александера и выехал в Преторию.

Теперь можно было подумать о предстоящих трудностях. Тотчас по приезде в

Преторию я составил прошение. Насколько могу припомнить, в Дурбане от

индийцев не требовали, чтобы они заранее называли имена своих

представителей, но здесь, в Претории, существовало новое ведомство, и оно

настаивало на этом. Индийцы в Претории уже узнали, что чиновники хотели

исключить меня из состава депутации.

Однако об этом тягостном, хотя и забавном, инциденте речь пойдет в

следующей главе.

II. ДЕСПОТЫ ИЗ АЗИИ

Чиновники, возглавлявшие новое ведомство, не могли понять, как я проник в

Трансвааль. Они расспрашивали приходивших к ним индийцев, но те ничего

определенного сказать не могли. Поэтому у чиновников возникло подозрение, что мне удалось приехать без пропуска, использовав свои прежние знакомства.

В этом случае я подлежал аресту!

По окончании всякой большой войны существует обычай облекать

правительственные органы особыми полномочиями. Так было и в Южной Африке.

Правительство издало «Декрет о сохранении мира», по которому каждый, проникший на территорию Трансвааля без пропуска, подлежал аресту и тюремному

заключению. Был поставлен вопрос и о моем аресте на основании этого декрета, но никто не осмеливался потребовать, чтобы я предъявил пропуск.

Разумеется, чиновники телеграммой запросили Дурбан. Узнав, что пропуск мне

выдан, они были очень разочарованы. По люди эти были не из тех, кто при

первой же неудаче готов признать себя побежденным. Хотя мне и удалось

приехать в Трансвааль, они могли еще воспрепятствовать моей встрече с м-ром

Чемберленом. Поэтому местной индийской общине было предложено дать список

представителей, намеченных в состав депутации. Расовые предрассудки, конечно, существовали повсюду в Южной Африке, но я не был подготовлен к

тому, чтобы встретить здесь среди чиновников такую же нечестность, к которой

привык в Индии. В Южной Африке государственные учреждения существовали для

блага населения и были ответственны перед общественным мнением. Поэтому

местные чиновники были здесь довольно вежливы и скромны, и эти их качества в

той или иной степени распространялись и на их отношение к цветным. Но

чиновники из Азии привезли с собой не только привычку к самовластию, но и

укоренившиеся замашки самодуров. В Южной Африке было своего рода

ответственное правительство, т. е. установилась демократия, товар же, ввезенный из Азии, представлял собой деспотию в ее чистом виде, потому что в

Азии не существовало никакого ответственного правительства и господствовала

чужеземная власть. В Южной Африке европейцы были осевшими эмигрантами. Они

стали южноафриканскими гражданами, которые контролировали ведомственных

чиновников. Теперь на сцене появились деспоты из Азии, и индийцы оказались

между молотом и наковальней.

Мне пришлось испытать на себе этот деспотизм. Меня вызвали к начальнику

ведомства, чиновнику с Цейлона. Я не преувеличиваю, говоря, что был «вызван»

к начальнику. Расскажу, как это было. Никакого письменного приказания я не

получал. Индийским деятелям часто приходилось ходить к азиатским чиновникам.

В числе этих деятелей был и шет Тайиб Ходжи Хан Мухаммад. Начальник

ведомства спросил у него, кто я и зачем приехал.

— Он наш юрисконсульт, — ответил Тайиб Шет, — и приехал сюда по нашей

просьбе.

— Ну, а мы здесь на что? Разве мы назначены не для того, чтобы вас

защищать? Что может знать Ганди о здешних условиях? — спросил этот деспот.

Таийб Шет отвечал на обвинение, как мог:

— Разумеется, вы тоже здесь нужны. Но Ганди — наш человек. Он знает наш

язык и хорошо понимает нас. Вы же в конце концов всего лишь чиновники.

Сахиб приказал Таийб Шету привести меня к нему. Я отправился к сахибу

вместе с Тайиб Шетом и другими индийцами. Нам даже не предложили сесть.

— Зачем вы приехали сюда? — спросил сахиб, обращаясь ко мне.

— Я приехал сюда по просьбе своих соотечественников, чтобы помочь им

советом, — ответил я.

— Но разве вы не знаете, что не имели права этого делать? Пропуск был

выдан вам по ошибке. Вас нельзя считать местным индийцем. Вы должны

вернуться обратно. К м-ру Чемберлену вас не допустят. Азиатское ведомство

учреждено со специальной целью защищать интересы индийцев. Итак, можете

отправляться обратно.

С этими словами он распрощался со мной, не дав мне возможности ответить.

Моих спутников он задержал, задал им хорошую головомойку и посоветовал

отправить меня обратно.

Они ушли от него в полном унынии. Мы столкнулись с совершенно

непредвиденными обстоятельствами.

III. ОБИДА ПРОГЛОЧЕНА

Я был оскорблен. Но в прошлом мне пришлось проглотить уже столько

оскорблений, что я перестал быть к ним особенно чувствительным. Поэтому я

решил забыть и об этом и стал беспристрастно наблюдать за дальнейшим ходом

событий.

Мы получили от начальника азиатского ведомства письмо, и котором

говорилось, что, так как я уже имел беседу с м-ром Чемберленом в Дурбане, следует исключить меня из состава депутации, которую он должен принять.

Это письмо в высшей степени возмутило моих товарищей. Они предложили

вообще не посылать депутацию. Я разъяснил им, что община в этом случае

оказалась бы в весьма щекотливом положении.

— Если вы не представите м-ру Чемберлену своих требований, — сказал я, —

то решат, что их у вас вообще нет. Но ведь наше ходатайство должно быть

представлено в письменном виде, и текст его уже выработан. Совершенно

неважно, прочту его я или кто-нибудь другой. М-р Чемберлен не станет

обсуждать с нами этот вопрос. Полагаю, нам надо проглотить это оскорбление.

Едва я закончил, Тайиб Шет воскликнул:

— Разве оскорбление, нанесенное вам, не равносильно оскорблению всей

общины? Разве можно забыть о том, что вы наш представитель?

— Совершенно верно, — сказал я. — Но и общине в целом придется

проглатывать подобного рода оскорбления. Разве у нас есть другой выход?

— Будь что будет, но к чему терпеть? Ничего хуже с нами не случится. Какие

еще права мы рискуем потерять? — возразил Тайиб Шет.

Возражение было остроумным, но толку от этого было мало. Я вполне сознавал

затруднительность положения общины и успокоил друзей, посоветовав им

пригласить вместо меня м-ра Джорджа Годфри, адвоката-индийца.

Итак, депутацию возглавил м-р Годфри. В своем ответе депутации м-р

Чемберлен намекнул на мое исключение из ее состава.

— Вместо того, чтобы всегда и всюду выслушивать одного и того же

представителя, неплохо повидать и других, — сказал он, пытаясь смягчить

нанесенную обиду.

Но все это вовсе не исчерпывало вопроса, а только осложняло работу общины, а также и мою. Приходилось начинать все сначала.

Некоторые укоряли меня:

— По вашему настоянию община помогала англичанам в войне, и вот к чему это

привело.

Но колкости меня не задевали.

— Я не раскаиваюсь ни в чем, — говорил я, — и продолжаю утверждать, что мы

поступили правильно, приняв участие в войне. Делая это, мы лишь исполняли

свой долг. Не следует ждать награды за труды, но всякое доброе дело в конце

концов обязательно принесет свои плоды. Забудем же о прошлом и будем думать

о задаче, стоящей перед нами в настоящий момент.

Все согласились со мной. Я добавил:

— Откровенно говоря, дело, ради которого вы меня вызвали сюда, фактически

уже сделано. Но я считаю, что я не должен уезжать из Трансвааля, даже если

вы позволите мне вернуться домой. Раньше я делал свое дело в Натале, теперь

же должен делать его здесь и в течение года даже и не помышлять о

возвращении в Индию, а приписаться к Верховному суду Трансвааля. Я

достаточно уверен в своих силах, чтобы иметь дело с новым ведомством. Если

же мы этого не сделаем, община будет изгнана из страны, не говоря уже о том, что ее разорят. Каждый день ей будут наносить все новые оскорбления. Отказ

м-ра Чемберлена принять меня и оскорбление, которое нанес мне чиновник, —

ничто по сравнению с унижением всей общины. Немыслимо станет выносить ту

поистине собачью жизнь, которая нам угрожает.

Такие беседы вел я с индийцами в Претории и Иоганнесбурге, обсуждая их

положение, и в конце концов решил открыть контору в Иоганнесбурге.

Впрочем, было сомнительно, чтобы мне позволили вести дела в трансваальском

Верховном суде. Но местные адвокаты не возражали против моей практики, и суд

разрешил мне ее. Индийцу было трудно найти подходящее помещение для конторы.

Но я близко познакомился с м-ром Ритчем, одним из местных купцов. С помощью

знакомого ему агента по найму помещения я нашел подходящие для конторы

комнаты в деловой части города и занялся своей профессиональной работой.

IV. ОЖИВШИЙ ДУХ ЖЕРТВЕННОСТИ

Прежде чем рассказать о борьбе за права индийских поселенцев в Трансваале

и об их взаимоотношениях с Азиатским ведомством, я должен остановиться на

некоторых сторонах своей жизни.

До сих пор мной руководили противоречивые чувства. Дух самопожертвования

умерялся желанием отложить что-нибудь на будущее.

Как-то в Бомбее ко мне явился американский агент по страхованию жизни —

сладкоречивый человек благообразной наружности. Он заговорил о моем будущем

благосостоянии так, словно мы были с ним старые друзья.

— В Америке все люди вашего положения страхуют свою жизнь. Не

застраховаться ли и вам? Жизнь переменчива. Мы, американцы, смотрим на

страхование как на свою священную обязанность. Нельзя ли предложить вам

страховой полис на небольшую сумму?

Прежде я всегда оказывал холодный прием всем страховым агентам, с которыми

мне приходилось сталкиваться в Южной Африке и Индии, так как считал, что

страхование жизни равносильно страху и неверию в бога. Но перед

искусительными речами американского агента я не устоял. Слушая его доводы, я

мысленно представлял свою жену и детей. «Ты продал почти все украшения жены,

— подумал я. — Если же с тобой что-нибудь случится, то все заботы о

содержании жены и детей падут на плечи несчастного брата, который с таким

великодушием занял место умершего отца. Каково бы пришлось тебе в его

положении?» Этими и подобными доводами уговорил я себя застраховаться на 10

тысяч рупий.

В Южной Африке вместе с переменой моего образа жизни изменились и мои

взгляды. В этот период испытаний каждый свой шаг я совершал во имя бога и

ради служения ему. Я не знал, как долго мне придется пробыть в Южной Африке, и опасался, что никогда больше не смогу вернуться в Индию. Поэтому я решил: пусть жена и дети живут вместе со мной, а я постараюсь заработать на их

содержание. Этот план заставил меня пожалеть, что я застраховал свою жизнь, и мне стало стыдно, что я попался в сети страхового агента. Если брат

действительно занимает в нашем доме место отца, думал я, то он, конечно, не

сочтет слишком тяжелым бременем содержание моей вдовы, если дело дойдет до

этого. А какие у меня основания предполагать, что смерть придет ко мне

раньше, чем к другим? Всемогущий господь — вот наш настоящий защитник, а не

я или брат. Застраховав жизнь, я лишил жену и детей уверенности в себе.

Разве они не смогут позаботиться о себе сами? А как же семьи бесчисленных

бедняков? Почему я не должен считать себя одним из них?

Множество подобных мыслей приходило на ум, но я не тотчас начал

действовать. Помнится, в Южной Африке я выплатил по крайней мере одну

страховую премию.

Внешние обстоятельства также способствовали такому направлению мыслей. Во

время первого пребывания в Южной Африке религиозное чувство поддерживалось

во мне под влиянием христиан. Теперь же это чувство усилилось под влиянием

теософов. М-р