Посредством переписки со мной община как бы

размышляла вслух. Это помогало мне лучше осознать свою ответственность как

журналиста, а завоеванный таким путем авторитет в общине способствовал тому, что в будущем наше движение стало эффективным, благородным и непреодолимым.

Уже в первый месяц издания «Индиан опиньон» я понял, что единственной

целью журналиста должно быть служение обществу. Газета — великая сила, но

подобно тому, как ничем не сдерживаемый поток затопляет берега и истребляет

посевы, так и не направляемое перо журналиста служит только разрушению. Если

его направляют со стороны, то это бывает еще губительнее, чем когда его не

направляют совсем. Польза будет только тогда, когда журналист сам направляет

свое перо. Если с этой точки зрения подойти к содержанию газет, пожалуй, немногие из них выдержат испытание. Но кто прекратит издание бесполезных

газет? И кто может быть судьей? Полезное и бесполезное, как вообще добро и

зло, идут рядом, а человек должен уметь сделать для себя выбор.

XIV. ПОСЕЛКИ ДЛЯ КУЛИ ИЛИ ГЕТТО?

Определенные слои населения (оказывающие нам важнейшие социальные услуги), те самые, которые у нас, индусов, считаются «неприкасаемыми», изгнаны на

окраины городов и деревень. Эти окраинные кварталы называются на гуджарати

«дхедвадо», и название это носит презрительный оттенок. Совершенно так же

когда-то в христианской Европе евреи были «неприкасаемыми», и кварталы, отведенные для них, носили оскорбительное название «гетто». Аналогичным

образом в наши дни мы сделались «неприкасаемыми» в Южной Африке. Будущее

покажет, насколько самопожертвование Эндрюса и волшебная палочка Шастри

помогут нашей реабилитации.

Древние евреи считали себя, в отличие от всех других народов, народом, избранным богом. Это привело к тому, что их потомков постигла необычная и

несправедливая кара. Почти так же индусы считали себя арийцами, или

цивилизованным народом, а часть своих родичей — неарийцами, или

«неприкасаемыми». Это и привело к тому, что необычное, пусть и справедливое, возмездие постигло не только индусов в Южной Африке, но также и мусульман и

парсов, поскольку все они выходцы из одной страны и имеют тот же цвет кожи, что и их братья — индусы.

Читатель теперь должен в известной мере понять значение слова «поселки», которое я поставил в заголовке этой главы. В Южной Африке мы получили

отвратительную кличку «кули». В Индии слово «кули» означает «носильщик» или

«возчик», но в Южной Африке это слово приобрело презрительный оттенок. Оно

означает там то же самое, что у нас «пария» или «неприкасаемый», а кварталы, отведенные для «кули», называются «поселками для кули». Такой поселок был и

в Иоганнесбурге, но в противоположность другим населенным пунктам, где были

такие поселки и где индийцы имели право на собственность, в иоганнесбургском

поселке индийцы лишь получили свои участки в аренду на 99 лет. Площадь

поселка не увеличивалась по мере роста населения, и люди жили в страшной

тесноте. Если не считать бессистемных мероприятий по очистке отхожих мест, муниципалитет буквально ничего не делал для санитарного благоустройства; еще

меньше делал он для улучшения дорог и освещения. Да и трудно было ожидать, чтобы муниципалитет стал интересоваться санитарными условиями поселка, в то

время как он был вообще равнодушен к благосостоянию его жителей. Сами же

индийцы были столь несведущи в вопросах коммунальной санитарии и гигиены, что ничего не могли сделать без помощи или наблюдения со стороны

муниципалитета. Если бы все жившие в поселке индийцы были Робинзонами Крузо, дело обстояло бы иначе. Но во всем мире нет эмигрантской колонии, населенной

Робинзонами. Обычно люди отправляются на чужбину в поисках материального

достатка и работы. Основная масса индийцев, осевших в Южной Африке, состояла

из невежественных, нищих земледельцев, нуждавшихся в том, чтобы о них

заботились и их оберегали. Торговцев и образованных людей среди них почти не

было.

Преступная небрежность муниципалитета и невежество индийских поселенцев

привели к тому, что поселок оказался в отвратительных санитарных условиях.

Муниципалитет использовал это антисанитарное состояние поселка, бывшее

следствием бездеятельности самого муниципалитета, как предлог для

уничтожения индийского поселения и с этой целью добился от местных властей

разрешения согнать индийцев с их земельных участков. Таково было положение, когда я обосновался в Иоганнесбурге.

Поселенцам же, имевшим право собственности на землю, предлагалось, конечно, возмещение убытков. Был назначен особый трибунал для рассмотрения

дел о земельных участках. Если владелец не соглашался на компенсацию в

размере, назначенном муниципалитетом, он имел право обратиться в трибунал, и

если трибунал оценивал участок выше суммы, предложенной муниципалитетом, последний должен был платить судебные издержки.

Большинство владельцев пригласило меня в качестве своего поверенного. Я не

хотел наживать деньги на этих делах, и поэтому я сказал владельцам, что буду

удовлетворен любой суммой, какую установит трибунал в случае выигрыша дела, и гонораром в размере 10 фунтов стерлингов по каждому договору об аренде

безотносительно к результатам процесса. Я предложил также половину

вырученных мною денег пожертвовать на постройку больницы или иного подобного

учреждения для бедных. Это, конечно, всем понравилось.

Примерно из семидесяти дел только одно было проиграно. Так что мой гонорар

достиг весьма солидной суммы. Но «Индиан опиньон» постоянно нуждалась в

средствах и поглотила, насколько могу припомнить, сумму в 1600 фунтов

стерлингов. Я много работал по делам, связанным с этими процессами, и был

постоянно окружен клиентами. Большинство из них в прошлом были

законтрактованными рабочими из Бихара и близлежащих районов, а также Южной

Индии. В целях защиты своих интересов они создали союз, не зависимый от

союза свободных индийских торговцев и ремесленников. Некоторые из них были

чистосердечными людьми с сильным характером и широкими взглядами. Их

лидерами были адвокат Джайрамсингх — председатель союза и адвокат Бадри, который ничем не уступал председателю. Обоих уже нет в живых. Они очень

помогли мне. Бадри со мною сблизился и принял самое активное участие в

сатьяграхе. С помощью их и других своих друзей я вступил в тесный контакт со

многими индийскими переселенцами из Северной и Южной Индии. Я был не столько

их поверенным, сколько братом, и делил с ними все их личные и общественные

неудачи и трудности.

Читателю будет, пожалуй, интересно узнать, как индийцы называли меня.

Абдулла Шет отказался звать меня Ганди. Никто, к счастью, не оскорбил меня

обращением «сахиб» и не считал меня таковым. Абдулла Шет возымел счастливую

мысль называть меня «бхаи», т. е. брат. Остальные последовали его примеру и

стали звать меня «бхаи» вплоть до моего отъезда из Южной Африки. Это имя

получило особый смысл в устах бывших законтрактованных индийских рабочих.

XV. ЧЕРНАЯ ЧУМА — I

Когда право собственности на землю в поселке перешло к муниципалитету, индийцев выселили не сразу. Прежде чем нагнать жителей, необходимо было

найти для них подходящее место, а так как муниципалитету сделать это было

нелегко, индийцы вынуждены были по-прежнему оставаться в том же «грязном»

поселке, с той лишь разницей, что положение их стало еще хуже. Перестав быть

собственниками, они сделались арендаторами у муниципалитета, а квартал от

этого стал еще грязнее. Когда они были собственниками, то все-таки

поддерживалась какая-то чистота, хотя бы из страха перед законом.

Муниципалитет же такого страха не испытывал. Число арендаторов возрастало, а

вместе с ними росли запущенность и беспорядок.

В то время как индийцы мучились в таких условиях, вспыхнула эпидемия

черной (или легочной) чумы, которая страшнее и губительнее бубонной.

Очагом эпидемии, по счастью, оказался не поселок, а один из золотых

приисков в окрестностях Иоганнесбурга. Работали там в основном негры, а за

санитарные условия отвечали только их белые хозяева. По соседству с прииском

работали индийцы. Двадцать три человека заболели сразу и к вечеру вернулись

в свои жилища в поселке с острым приступом чумы. Случилось так, что адвокат

Маданджит был как раз в это время в поселке, распространяя подписку на

«Индиан опиньон». Он был на редкость бесстрашным человеком. При виде жертв

этой ужасной болезни сердце его содрогнулось, и он послал мне записку

следующего содержания: «Началась вспышка черной чумы. Немедленно приезжайте

и примите срочные меры, в противном случае мы должны ожидать ужасных

последствий. Пожалуйста, приезжайте немедля».

Маданджит смело сломал замок пустовавшего дома и разместил в нем всех

больных. Я на велосипеде приехал в поселок и послал секретарю муниципального

совета записку с сообщением об обстоятельствах, при которых мы завладели

домом.

Д-р Уильям Годфри, имевший практику в Иоганнесбурге, прибежал на помощь, едва до него дошла весть о случившемся. Он стал для больных и сиделкой и

врачом. Но больных было двадцать три, а нас только трое, и сил наших не

хватало.

Я верю — и вера моя подтверждена опытом, — что, если сердце человека

чисто, он всегда найдет нужных ему людей и нужные средства для борьбы с

бедствием. В ту пору в моей конторе служило четверо индийцев: Кальяндас, Манеклал, Гунвантраи Десаи и еще один, имени которого я не помню. Кальяндаса

препоручил мне его отец. Я редко встречал в Южной Африке человека, более

готового к услугам и к беспрекословному повиновению, чем Кальяндас. К

счастью, он был тогда еще не женат, и потому я не колеблясь возложил на него

выполнение обязанностей, сопряженных с таким большим риском. Манеклал

поступил ко мне на службу в Иоганнесбурге. Он также, насколько могу

припомнить, не был тогда женат. Итак, я решил принести в жертву всех четырех

— называйте их как хотите — служащих, товарищей по работе, сыновей. Мнение

Кальяндаса не нужно было спрашивать. Остальные выразили согласие помогать, едва я к ним обратился. «Где вы, там будем и мы» — таков был их ответ.

У м-ра Ритча была большая семья. Он тоже хотел было присоединиться к нам, но я не разрешил ему. Совесть не позволила мне подвергнуть его такому риску.

Поэтому он помогал нам, сам оставаясь вне опасной зоны.

То была страшная ночь, ночь непрерывного бдения и ухода за больными. Мне

приходилось делать это и раньше, но никогда еще я не ухаживал за больными

чумой. Д-р Годфри заразил нас своей отвагой. Уход за больными был

необременителен. Давать им лекарства, заботиться об их нуждах, держать их и

их койки в чистоте и порядке и ободрять их — вот все, что от нас

требовалось.

Неутомимое усердие и бесстрашие, с которыми работали молодые люди, радовали меня чрезвычайно. Можно было понять смелость д-ра Годфри и такого

много испытавшего в жизни человека, как Маданджит. Но какова была стойкость

этих зеленых юнцов!

Помнится, в ту ночь ни один из больных не умер.

Это событие, хотя и весьма прискорбное, представляет собою захватывающий

интерес, а для меня исполнено такой религиозной значимости, что я должен

посвятить ему по меньшей мере еще две главы.

XVI. ЧЕРНАЯ ЧУМА — II

Секретарь муниципального совета выразил мне признательность за то, что я

позаботился о больных, заняв пустовавший дом. Он откровенно признался, что

муниципальный совет не может тотчас принять все необходимые меры для борьбы

с бедствием, но обещал нам всяческую помощь. Осознав лежащий на нем

общественный долг, муниципалитет не стал медлить с принятием экстренных мер.

На следующий день в мое распоряжение был передан пустовавший склад, куда

предлагалось перевести заболевших, но помещение не было подготовлено, строение было запущенное и грязное. Мы сами его вычистили, затем с помощью

сострадательных индийцев раздобыли несколько постелей и другие необходимые

принадлежности и устроили временный госпиталь. Муниципалитет прислал нам

сиделку, которая принесла с собой коньяк и предметы больничного обихода. Д-р

Годфри продолжал оставаться на своем посту.

Сиделка была женщиной доброй и