но, к моей радости и удивлению, скоро

овладел и всеми другими видами типографских работ. Мне всегда казалось, что

он не отдает себе отчета в своих способностях.

Едва мы устроились в своих новых домиках, как мне пришлось покинуть только

что свитое гнездышко и уехать в Иоганнесбург. Я не мог допустить, чтобы

работа там надолго оставалась без присмотра.

По приезде в Иоганнесбург я рассказал Полаку о предпринятых мною важных

переменах в жизни. Радость его была беспредельной, когда он узнал, что

чтение книги, которую он мне дал, привело к столь благотворным результатам.

— Можно ли и мне принять участие в этом новом начинании? — спросил он.

— Конечно, можно, — ответил я, — если вы хотите примкнуть к колонии.

— Я готов, — сказал он, — если только вы примете меня. Его решение привело

меня в восторг. За месяц он предупредил своего шефа, что оставляет работу в

«Критике», и сразу же по истечении этого срока переехал в Феникс. Будучи

человеком очень общительным, он быстро завоевал сердца всех обитателей

Феникса и скоро стал членом нашей семьи. Простота была свойством его натуры, и он не только не нашел жизнь в Фениксе непривычной или трудной, но, наоборот, почувствовал себя там как рыба в воде. Однако я не мог позволить

ему оставаться там долго. М-р Ритч решил закончить свое юридическое

образование в Англии, и для меня было просто немыслимо вести одному всю

работу в конторе. Поэтому я предложил Полаку место стряпчего в своей

конторе. Я думал, что в конце концов мы оба отойдем от этой работы и

переселимся в Феникс, но этому никогда не суждено было осуществиться.

Характер у Полака был таков, что раз доверившись другу, он уже всегда и во

всем стремился не спорить, а соглашаться с ним. Он написал мне из Феникса, что, хотя и полюбил тамошнюю жизнь, чувствует себя совершенно счастливым и

надеется на дальнейшее развитие колонии, все же готов оставить ее и

поступить в мою контору в качестве стряпчего, если я считаю, что так мы

быстрее осуществим наши идеалы. Я очень обрадовался его письму. Полак

покинул Феникс, приехал в Иоганнесбург и подписал со мной договор.

Примерно в это же время я пригласил в свою контору в качестве клерка

шотландца-теософа, которого готовил к сдаче экзаменов по праву в

Иоганнесбурге. Его звали Макинтайр.

Таким образом, несмотря на стремление поскорее осуществить свои идеалы в

Фениксе, меня все сильнее тянуло в противоположную сторону, и, если бы бог

не пожелал иначе, я бы запутался в этой сети, именовавшейся простой жизнью.

Ниже я расскажу, как совершенно непредвиденно и неожиданно спасен был я и

мои идеалы.

XXII. КОМУ ПОМОГАЕТ БОГ

Я оставил всякую надежду на возвращение в Индию в ближайшем будущем. Я

обещал жене приехать домой через год. Но прошел год, а никаких перспектив на

возвращение не было. Поэтому я решил послать за ней и детьми.

На судне, доставившем их в Южную Африку, мой третий сын Рамдас, играя с

капитаном, поранил руку. Капитан показал его корабельному врачу и сам

заботливо ухаживал за ним. Рамдас приехал с перевязанной рукой. Корабельный

доктор посоветовал, чтобы по приезде домой опытный врач сделал Рамдасу

перевязку. Но то был период, когда я всецело полагался на лечение землей.

Мне даже удалось убедить некоторых своих клиентов, веривших в мои

способности знахаря, испытать на себе это лечение.

Что же я мог сделать для Рамдаса? Ему едва исполнилось восемь лет. Я

спросил, не возражает ли он, чтобы я перевязал его рану. Он с улыбкой

согласился. В таком возрасте он не мог, конечно, решить, какое лечение

лучше, но он хорошо понимал разницу между знахарством и настоящей медициной.

Ему была также известна моя привычка лечить домашними средствами, и он не

боялся довериться мне. Дрожащими от страха руками я развязал бинт, промыл

рану, наложил чистый компресс с землей и вновь забинтовал ему руку. Такие

перевязки я делал ему ежедневно примерно в течение месяца, пока рана

совершенно не зажила. Последствий никаких не было, а для исцеления раны

времени потребовалось не больше того срока, который назвал корабельный врач, имея в виду обычное лечение.

Этот и другие эксперименты укрепили мою веру в домашние средства, и я стал

применять их гораздо смелее. Я пробовал лечение землей и водой, а также

воздержанием в пище в случае ранений, лихорадки, диспепсии, желтухи и других

заболеваний, и в большинстве случаев лечение это было успешным. Однако

теперь у меня нет той уверенности, которая была в Южной Африке, к тому же

опыт показал, что такие эксперименты часто сопряжены с явным риском.

Я ссылаюсь здесь на эти эксперименты не для того, чтобы убедить в

исключительной эффективности своих методов лечения. Даже медики не могут

претендовать на это в отношении своих экспериментов. Я хочу только показать, что тот, кто ставит себе целью проводить эксперименты, должен начинать с

себя. Это дает возможность скорее обнаружить истину, а бог всегда помогает

честному экспериментатору.

Риск, сопряженный с проведением опытов по установлению и развитию тесных

контактов с европейцами, был столь же серьезен, как и риск, связанный с

лечением домашними средствами. Только риск этот разного свойства. Впрочем, устанавливая контакты, я никогда не думал о риске.

Я предложил Полаку поселиться со мной, и мы стали жить, как родные братья.

Дама, которая вскоре должна была стать м-с Полак, была помолвлена с ним

несколько лет, но свадьбу все откладывали до более подходящего момента. У

меня создалось впечатление, что Полак хотел скопить немного денег, прежде

чем обзавестись семьей. Он гораздо лучше меня знал Раскина, но европейское

окружение мешало ему немедленно претворить в жизнь учение Раскина. Я стал

убеждать Полака: «Когда есть обоюдное сердечное влечение, как в вашем

случае, не следует откладывать свадьбу из-за одних лишь финансовых

соображений. Если бедность — препятствие к браку, бедные люди никогда не

женились бы. А кроме того, вы теперь живете у меня и потому можете не думать

о домашних расходах. По-моему, вы должны жениться как можно скорее».

Как я уже говорил, мне никогда ни в чем не приходилось убеждать Полака

дважды. Он признал мои доводы правильными и немедленно вступил в переписку

об этом с будущей м-с Полак, жившей тогда в Англии. Она с радостью приняла

это предложение и через несколько месяцев приехала в Иоганнесбург. Ни о

каких расходах на свадьбу не могло быть и речи, не сочли даже нужным

заказать специальное платье. Для освящения их брачного союза не было

необходимости в религиозном обряде. М-с Полак по рождению была христианкой, а Полак еврей. Их общей религией была религия нравственная.

Упомяну мимоходом о забавном случае, происшедшем в связи с их женитьбой.

Человек, регистрировавший браки в Трансваале между европейцами, не имел

права регистрировать браки черных и вообще цветных. На свадьбе, о которой

идет речь, я выступил в качестве свидетеля. Дело не в том, что не нашлось

знакомых среди европейцев для выполнения этой обязанности, просто Полак даже

не думал об этом. Итак, втроем мы отправились к регистратору. Разве он мог

быть уверен в том, что люди, вступающие в брак, при котором в качестве

свидетеля фигурирую я, действительно белые? И он предложил отложить

регистрацию, чтобы навести нужные справки. Следующим днем было воскресенье.

Понедельник тоже был неприсутственный день — день нового года. Отодвигать по

столь несущественному поводу заранее назначенный день свадьбы казалось

несуразным. Будучи знаком с мировым судьей, который вместе с тем был

начальником регистрационного ведомства, я предстал перед ним вместе с

молодой четой. Рассмеявшись, он дал мне записку к регистратору, и брак был

должным образом зарегистрирован.

До той поры европейцы, селившиеся в моем доме, были более или менее мне

знакомы. Теперь же в нашу семью вступила английская женщина, совершенно нам

чужая. Не могу припомнить, чтобы у нас возникали разногласия с молодой

четой, и, если между м-с Полак и моей женой и бывали недоразумения, в них

ничего не было такого, чего не случалось бы в самых дружных вполне

однородных семьях. А ведь моя семья была самой разнородной: в нее свободно

допускались самые разные люди с различными характерами. Стоит задуматься над

этим, чтобы убедиться, что различие между разнородными и однородными семьями

мнимое. Все мы — члены одной семьи.

В этой главе я упомяну и о свадьбе Уэста. В ту пору моей жизни мысли о

брахмачарии у меня еще не вполне созрели, и я увлекался идеей поженить всех

своих холостых друзей. Поэтому, когда Уэст поехал в Лоу повидаться с

родителями, я посоветовал ему вернуться женатым. Нашим общим домом был

Феникс, и поскольку мы считали, что все станем фермерами, нас не пугали

браки и их естественные последствия. Уэст возвратился с женой, прекрасной

молодой женщиной из Лейстера. Она происходила из семьи рабочего одной из

лейстерских обувных фабрик. М-с Уэст и сама имела некоторый опыт работы на

этой фабрике. Я назвал ее прекрасной по той причине, что меня сразу же

привлекла ее нравственная красота. Истинная красота заключается все-таки в

чистоте сердца. С м-ром Уэстом приехала и теща. Старушка еще и теперь жива.

Она всех нас пристыдила своим трудолюбием, душевной энергией и веселым

нравом.

Убеждая жениться своих друзей-европейцев, я всячески уговаривал и

индийских друзей послать за своими семьями. В результате Феникс превратился

в маленькую деревню; в нем проживало около полдюжины семейств, постепенно

увеличивавшихся.

XXIII. КАРТИНКА ИЗ ДОМАШНЕЙ ЖИЗНИ

Мы видели, что уже в Дурбане наметилась тенденция к упрощению жизни, хотя

расходы на ведение домашнего хозяйства были все еще велики. Дом в

Иоганнесбурге, однако, подвергся серьезной перестройке в свете учения

Раскина.

Я упростил все настолько, насколько это было возможно в доме адвоката.

Нельзя было обойтись без какой-то мебели. Перемены носили больше внутренний, чем внешний характер. Увеличилось желание всю физическую работу выполнять

самому. Я стал приучать к этому детей.

Вместо того, чтобы покупать хлеб у булочника, мы начали выпекать дома

пресный хлеб из непросеянной муки по рецепту Куне. Мука простого фабричного

помола для этого не годилась, и мы решили, что здоровее, экономнее и проще

выпекать хлеб из муки ручного помола. За семь фунтов стерлингов я приобрел

ручную мельницу. Чугунное колесо было слишком тяжелым для одного человека, но вдвоем управиться с ним было нетрудно. Обычно эту работу выполнял я

вместе с Полаком и детьми. Иногда к нам присоединялась и жена, хотя время

помола муки, как правило, совпадало с ее работой на кухне. Когда приехала

м-с Полак, она также присоединилась к нам. Эта работа была для детей

благотворным упражнением. Мы ни к чему их не принуждали. Работа была для них

игрой, и они могли бросить ее, когда уставали. Но дети, в том числе и те, о

которых я еще расскажу, как правило, никогда не обманывали моих ожиданий.

Мне приходилось, конечно, сталкиваться и с бездельниками, но большинство

детей выполняло порученное им дело с удовольствием. Я припоминаю лишь очень

немногих мальчиков, которые увиливали от работы или жаловались на усталость.

Для присмотра за домом мы наняли слугу. Он жил вместе с нами как член

семьи, и дети обычно во всем помогали ему. Городской ассенизатор вывозил по

ночам нечистоты, но уборную мы чистили сами, а не просили слугу. Это было

хорошей школой для детей. В результате ни у одного из моих сыновей не

развилось отвращения к