труду ассенизаторов, и они таким образом получили
хорошее знание основ общей санитарии. Болезнь была редкой гостьей в нашем
доме в Иоганнесбурге, но если кто-нибудь заболевал, дети охотно ухаживали за
больным. Не скажу, что я был безразличен к их общему образованию, но и не
колебался пожертвовать им. Поэтому у моих детей есть известные основания
быть недовольными мною. Они иногда поговаривают об этом, и должен
признаться, я чувствую себя до некоторой степени виноватым. У меня было
желание дать им общее образование. Я даже пытался сам выступать в роли
учителя, но постоянно появлялось какое-нибудь препятствие. Поскольку я не
принял никаких других мер для их обучения дома, то обычно брал их с собой, когда шел на службу и возвращался домой, — и таким образом мы проходили
вместе ежедневно расстояние примерно в пять миль. Эти прогулки явились и для
меня и для них прекрасной тренировкой. Если нам никто не мешал, то во время
этих прогулок я стремился чему-нибудь научить их, беседуя с ними. Все мои
дети, за исключением старшего сына Харилала, который остался дома в Индии, именно так воспитывались в Иоганнесбурге. Имей я возможность регулярно
уделять их общему образованию хоть час в день, они получили бы идеальное
образование. Но, к сожалению и детей и моему собственному, это не удалось.
Старший сын часто выражал недовольство по этому поводу и в разговорах со
мной и в печати; другие сыновья великодушно простили это мне, считая мою
неудачу неизбежной. Я не очень опечален тем, что все так случилось, и
сожалею лишь о том, что мне не удалось стать идеальным отцом. Но я считаю, что их общее образование я принес в жертву делу, которое искренне, хотя, быть может, и ошибочно, считал служением обществу. Мне совершенно ясно, что
я не пренебрег ничем, что было необходимо для формирования их характера.
Полагаю, что долг всех родителей правильно воздействовать на детей в этом
отношении. Если мои сыновья, несмотря на все мои старания, чего-то лишены, то это, по моему твердому убеждению, проистекает не из-за недостатка заботы
с моей стороны, а из нашего с женой несовершенства как родителей.
Дети наследуют черты характера родителей в той же мере, как их физические
особенности. Среда играет важную роль, но первоначальный капитал, с которым
ребенок начинает жить, унаследован им от предков. Я знал и детей, успешно
преодолевающих дурную наследственность. Это удается лишь благодаря чистоте, являющейся неотъемлемым свойством души.
Между мной и Полаком часто происходили жаркие споры о целесообразности или
нецелесообразности давать детям английское образование. Я всегда считал, что
индийцы, которые учат детей с младенческого возраста думать и говорить
по-английски, тем самым предают и своих детей и свою родину. Они лишают
детей духовного и социального наследия нации и делают их менее способными
служить родине. Придерживаясь таких убеждений, я решил всегда говорить с
детьми на гуджарати. Полаку это не нравилось. Он полагал, что я порчу им
будущее. Он со всей страстностью доказывал, что если научить детей говорить
на таком универсальном языке, как английский, то в жизненной борьбе у них
будут значительные преимущества. Ему не удалось убедить меня в этом. Не могу
сейчас вспомнить, убедил ли я его в правильности моей точки зрения, либо он
просто оставил меня в покое, решив, что я слишком упрям. Все это происходило
двадцать лет назад, и приобретенный с тех пор жизненный опыт только укрепил
меня в прежних убеждениях. Мои сыновья страдали от недостатка общего
образования, но знание родного языка пошло всем им на пользу, а также на
пользу родине, поскольку они не стали иностранцами, что могло бы случиться в
противном случае. Они без труда овладели двумя языками и умеют прекрасно
говорить и писать по-английски, ежедневно общаясь с широким кругом
английских друзей, а также благодаря тому, что жили в стране, где английский
был основным разговорным языком.
XXIV. ЗУЛУССКИЙ «МЯТЕЖ»
Даже прочно обосновавшись в Иоганнесбурге, я не смог вести оседлую жизнь.
Как раз в тот момент, когда мне казалось, что я могу вздохнуть свободно, произошло непредвиденное событие. В газетах появилось сообщение, что в
Натале вспыхнул «мятеж» зулусов. У меня никогда не было враждебного чувства
к зулусам: никакого зла они индийцам не причинили. Сомнения же относительно
самого «мятежа» у меня были. Но тогда я верил, что Британская империя
существует на благо всему миру. Искренняя лояльность не позволяла мне даже
пожелать чего-либо дурного империи. Поэтому причины «мятежа» не могли
повлиять на мое решение. В Натале находились добровольческие воинские
соединения, ряды которых могли пополнить все желающие. Я прочел, что эти
войска уже мобилизованы для подавления «мятежа».
Считая себя гражданином Наталя, поскольку был тесно с ним связан, я
написал губернатору о своей готовности сформировать, если нужно, индийский
санитарный отряд. Губернатор тотчас прислал мне утвердительный ответ.
Я не ожидал, что мое предложение будет принято так быстро. К счастью, еще
до отправления письма я сделал необходимые приготовления. Я решил, в случае
если мое предложение будет принято, ликвидировать свою иоганнесбургскую
квартиру. Полак должен был перебраться в более скромное помещение, а жена —
в Феникс. Она была полностью согласна со мной. Не помню, чтобы она
когда-либо мне перечила в подобных делах. Поэтому, получив ответ от
губернатора, я предупредил, как полагалось, домохозяина, что через месяц
освобождаю квартиру, отправил часть вещей в Феникс, а другую оставил Полаку.
Я отправился в Дурбан и стал собирать там людей. Большого числа их не
требовалось. Мы создали отряд из двадцати четырех человек, из которых
четверо, не считая меня, были гуджаратцами. Остальные, кроме одного
свободного патана, — бывшие законтрактованные рабочие из Южной Индии.
Начальник медицинской службы, считаясь с существовавшими правилами, а
также для того, чтобы создать мне официальное положение и тем самым
облегчить мою работу, произвел меня на время службы в чин старшины, а троих
указанных мною людей назначил сержантами и одного — капралом. Правительство
выдало нам обмундирование. Отряд находился на действительной службе примерно
шесть недель. Прибыв к месту назначения, я убедился, что там не произошло
ничего такого, что можно было бы назвать «мятежом». Зулусы никакого
сопротивления не оказывали. Происходившие беспорядки были квалифицированы
как мятеж на том основании, что один из зулусских вождей воспротивился
новому налогу, которым было обложено его племя, и убил чиновника, явившегося
для взимания этого налога. Во всяком случае мое сочувствие было целиком на
стороне зулусов, и я был очень рад, когда по прибытии в штаб узнал, что
основной нашей работой будет уход за ранеными зулусами. Офицер медицинской
службы радостно встретил нас и сообщил, что белые не хотели ухаживать за
зулусами, что раны их гноились и что он совершенно потерял голову. Он считал
наш приезд благодеянием для этих ни в чем неповинных людей, снабдил нас
перевязочным, дезинфекционным и иным материалом и направил в
импровизированный лазарет. Зулусы пришли в восторг, увидев нас. Белые
солдаты, заглядывая через ограду, отделявшую нас от них, старались уговорить
нас не ухаживать за ранеными. А так как мы не обращали на них никакого
внимания и продолжали делать свое дело, они приходили в неистовство и
поносили зулусов самыми неприличными словами.
Мало-помалу я ближе познакомился с солдатами, и они перестали нам мешать.
Среди командного состава были полковник Спаркс и полковник Уайли, тот самый, который резко выступал против меня в 1896 году. Они были изумлены моим
поведением, нанесли мне визит и выразили свою благодарность. Я был
представлен генералу Маккензи. Пусть не подумает читатель, что все они были
профессиональными военными. Полковник Уайли был известный дурбанский юрист; полковник Спаркс — владелец мясной лавки в Дурбане; генерал Маккензи —
видный натальский фермер. Все эти господа получили военную подготовку и
приобрели опыт, будучи добровольцами.
Раненые, за которыми мы ухаживали, не были ранены в бою. Одни из них были
арестованы как подозрительные. Генерал приказал их высечь. В результате у
них появились серьезные раны, которые за отсутствием лечения стали гноиться.
Другие принадлежали к дружественному зулусскому племени. Они даже носили
особые значки для отличия их от «неприятеля», но солдаты по ошибке стреляли
и в них.
Кроме ухода за зулусами, на мне лежала обязанность готовить и раздавать
лекарства белым солдатам, что было для меня совсем легко, поскольку я в свое
время в течение года работал в небольшом госпитале д-ра Бута. Благодаря этой
деятельности я сблизился со многими европейцами.
Мы были прикомандированы к мобильной военной колонне, обязанной тотчас
прибыть туда, откуда сообщали об опасности. Основную часть колонны
составляла пехота, посаженная на коней. Как только приходил приказ о
выступлении, мы должны были пешком следовать за колонной и нести носилки на
плечах. Два — три раза нам приходилось делать по сорок миль в день. Но куда
бы мы ни направлялись, я всегда с благодарностью думал, что, перетаскивая на
своих плечах мирных зулусов, пострадавших из-за неосмотрительности солдат, и
ухаживая за ранеными как сиделки, мы делали угодное богу дело.
XXV. УГРЫЗЕНИЯ СОВЕСТИ
Зулусский «мятеж» обогатил меня новым жизненным опытом и дал много пищи
для размышлений. Бурская война раскрыла для меня ужасы войны далеко не так
живо, как «мятеж». Это, собственно, была не война, а охота за людьми, таково
было не только мое мнение, но и мнение многих англичан, с которыми мне
приходилось разговаривать. Слышать каждое утро, как в деревушках, населенных
ни в чем неповинными людьми, трещали, как хлопушки, солдатские винтовки, и
жить в этой обстановке было тяжким испытанием. Но я преодолел это
мучительное чувство лишь благодаря тому, что работа моего отряда состояла
только в уходе за ранеными зулусами. Я ясно видел, что не будь нас, о
зулусах никто бы не позаботился. Таким образом, в этой работе я находил
успокоение.
Были и иные поводы для размышлений. Мы шли по мало населенной части
страны. На пути лишь изредка попадались разбросанные по холмам и долинам
краали так называемых «нецивилизованных» зулусов. Проходя с ранеными или без
них по этим величественным пустынным пространствам, я часто впадал в
глубокое раздумье.
Я думал о брахмачарии и ее значении и все сильнее укреплялся в своих
убеждениях. Я беседовал на эту тему с товарищами по работе. Тогда я не
понимал, насколько необходима брахмачария для самопознания, но ясно отдавал
себе отчет в том, что тот, кто всей душой стремится служить человечеству, не
может обойтись без нее. Я сознавал, что день ото дня у меня будет все больше
поводов для такого служения и что моя задача станет мне не по силам, если я
целиком уйду в радости семейной жизни и буду лишь производить на свет и
воспитывать детей.
Короче говоря, я не могу жить, следуя одновременно велениям плоти и
велениям духа. Например, в данном случае я не смог бы принять участие в
экспедиции, если бы жена ожидала ребенка. Без соблюдения брахмачарии
служение семье было бы несовместимо со служением общине. А при исполнении
этого обета то и другое вполне совместимо.
Размышляя таким образом, я с некоторым нетерпением ждал дня, когда дам
этот обет. Связанные с ним надежды породили своего рода состояние
экзальтации. Воображение мое разыгралось, раскрывая безграничные возможности
служения.
В то время как я был занят напряженной физической и умственной работой, пришло известие, что операции по подавлению «мятежа» почти закончены и что
нас вскоре демобилизуют. Через день или два пришел приказ о демобилизации, а
