будет хорошей школой для них. Они
сами научатся отличать хорошее от дурного. Ведь если предположить, что в них
действительно есть что-то хорошее, то они обязательно повлияют и на своих
товарищей. Как бы там ни было, я не могу изолировать своих сыновей, и если
это повлечет за собой известный риск, приходится на него все равно идти.
М-р Калленбах только покачал головой.
Нельзя сказать, чтобы в результате этого общения мои сыновья стали хуже.
Напротив, я вижу, что они кое-что от этого выиграли. Чувство превосходства, если и было у них, вскоре исчезло, и они научились вести себя в обществе
самых разных детей. Пройдя через такое испытание, они сами стали более
дисциплинированными.
Этот и другие подобные опыты показали мне, что если обучать хороших детей
вместе с плохими и позволить хорошим детям общаться с плохими, то они ничего
не потеряют при условии, что опыт будет проводиться под неослабным надзором
родителей и воспитателей. Даже и при тщательном наблюдении дети не всегда
гарантированы от всякого рода соблазнов и дурных поступков.
Далеко не всегда дети избегают соблазнов и дурного влияния. Однако
несомненно, что, когда мальчики и девочки, получившие разное воспитание, живут и учатся вместе, их родители и учителя подвергаются самому суровому
испытанию. Они должны быть постоянно начеку.
День ото дня мне становилось все яснее, насколько трудно воспитать и
обучить мальчиков и девочек правильно. Чтобы стать настоящим учителем и
наставником, я должен был завоевать их сердца, делить с ними радости и
печали, помогать им решать те проблемы, с которыми они сталкивались, и
направлять беспокойные устремления юности в нужное русло.
Когда участников сатьяграхи выпустили на свободу, почти все обитатели
фермы Толстого покинули ее. Те немногие, кто остался на ферме, были, в
основном, колонистами из Феникса. Поэтому я переселил всех оставшихся в
Феникс. Здесь мне предстояло пройти через тяжелое испытание.
Я часто ездил из Феникса в Иоганнесбург. Однажды, когда я был в
Иоганнесбурге, мне сообщили о моральном падении двух обитателей ашрама.
Известие о поражении или победе движения сатьяграхи не очень удивило бы
меня, но эта новость поразила как громом. В тот же день я выехал поездом в
Феникс. М-р Калленбах настоял на своем желании сопровождать меня. Он видел, в каком состоянии я находился, и не допускал и мысли, чтобы я поехал один, тем более что именно он сообщил мне эту ужасную новость.
Когда я ехал в Феникс, мне казалось, что я знал, как следует поступить в
этом случае. Я думал, что воспитатель или учитель несет всю ответственность
за падение своего воспитанника или ученика. Так что мне стало ясно, что я
несу ответственность за это происшествие. Жена уже предупреждала меня
однажды относительно этого, но, будучи по натуре доверчив, я не обратил
внимания на ее предостережение. Я чувствовал, что единственный путь
заставить виновных понять мое страдание и глубину их падения — это наложить
на себя какое-нибудь покаяние. И я решил поститься семь дней, а на
протяжении четырех с половиной месяцев принимать пищу только раз в день. М-р
Калленбах пытался отговорить меня, но тщетно. В конце концов он признал мой
поступок правильным и настоял на том, чтобы присоединиться ко мне. Я не мог
противиться этому открытому выражению его любви ко мне.
Этот обет снял огромную тяжесть с моей души, и я почувствовал облегчение.
Гнев против провинившихся утих, уступив место чувству глубокого сожаления.
Таким образом, я приехал в Феникс, значительно успокоившись. Я произвел
дальнейшее расследование и ознакомился с некоторыми подробностями, которые
Мое покаяние огорчило всех, но в то же время значительно оздоровило
атмосферу. Каждый понял, как ужасно совершить грех, и узы, связывавшие меня
с детьми, стали еще крепче и искреннее.
Обстоятельства, сложившиеся в результате этого происшествия, вынудили меня
несколько позже поститься на протяжении двух недель. Результаты этого поста
превзошли все мои ожидания.
Цель моя заключается не в том, чтобы показать на примере этих
происшествий, что долг учителя — прибегнуть к посту тогда, когда ученики
совершат проступки. Я считаю, однако, что в некоторых случаях требуется
именно такое сильно действующее лекарство. Но оно предполагает
проницательность и силу духа у учителя. Там, где нет подлинной любви между
учителем и учеником, где проступок ученика не задевает учителя за живое, а
ученик не уважает учителя, никакой пост не поможет. Таким образом, если
можно сомневаться, что соблюдение поста в подобных случаях правильно, несомненно то, что ответственность за ошибки учеников целиком ложится на
учителя.
Первое покаяние оказалось нетрудным для нас обоих. Я продолжал заниматься
своей обычной работой. В течение всего покаяния я строго придерживался
фруктовой диеты. Последние дни второго поста были для меня очень тяжелы.
Тогда я еще не осознал до конца чудесного воздействия «Рамаяны», и
вследствие этого моя способность переносить страдания была меньшей. Кроме
того, я не знал как следует техники поста, в частности не знал, что нужно
пить много воды, как бы это не было тошнотворно и противно. Тот факт, что я
совершенно безболезненно перенес первый пост, сделал меня довольно
беззаботным в отношении второго. Так, если в течение первого поста я
ежедневно принимал ванны Куне, то во время второго поста я на второй или на
третий день перестал их принимать; я мало пил воды, так как это было
противно и вызывало тошноту. Горло у меня пересохло, и последние дни поста я
говорил только шепотом. Однако, несмотря на это, я продолжал свою работу и
диктовал письма. Регулярно я слушал чтение отрывков из «Рамаяны» и других
священных книг. У меня даже хватало сил, чтобы обсуждать насущные вопросы и
давать необходимые советы.
XXXVII. ПЕРЕД СВИДАНИЕМ С ГОКХАЛЕ
Я должен опустить многое из своих воспоминаний о жизни в Южной Африке.
По окончании движения сатьяграхи, в 1914 году, я получил от Гокхале
указание вернуться на родину, заехав предварительно в Лондон. В июле
Кастурбай, Калленбах и я отправились в Англию.
Во время сатьяграхи я ездил только третьим классом. Поэтому и теперь я
взял билеты в третьем классе. Между условиями в третьем классе на пароходе
этой линии и условиями на индийских каботажных судах и в железнодорожных
поездах огромная разница. На индийских кораблях едва хватало мест для
сиденья, еще меньше их было для спанья, и было очень грязно. На пароходе, направлявшемся в Лондон, было довольно просторно и чисто, и, кроме того, пароходная компания предоставила нам особые удобства. В нашем распоряжении
была отдельная уборная, а пароходный буфетчик, зная, чем мы привыкли
питаться, распорядился снабжать нас фруктами и орехами. Как правило, пассажиры третьего класса почти их не получали. Благодаря таким удобствам
все восемнадцать дней плавания были для нас весьма приятными.
Кое-что из происшедшего с нами во время путешествия стоит вспомнить. М-р
Калленбах очень любил бинокли, и у него их было два, очень дорогих. Об одном
из них мы вели ежедневные споры. Я старался ему доказать, что обладание
такой дорогостоящей вещью не соответствует идеалу простоты, которого мы
мечтали достигнуть. Как-то, стоя у иллюминатора своей каюты, мы весьма
ожесточенно спорили на эту тему.
— Вместо того чтобы делать из биноклей яблоко раздора, не лучше ли
выбросить их в море и разом со всем этим покончить? — спросил я.
— Конечно, выбросите эти проклятые вещи, — ответил Калленбах.
— Так я и хочу сделать, — сказал я.
— И прекрасно, — последовал мгновенный ответ.
Я бросил бинокли в море. Они стоили фунтов семь, но их ценность
определялась не столько уплаченными за них деньгами, сколько пристрастием
м-ра Калленбаха к ним. Освободившись от них, он, однако, не раскаивался в
этом.
Таков был один из многочисленных инцидентов, происшедших между мной и
м-ром Калленбахом.
Каждый день приносил нам что-нибудь новое, так как и он и я стремились
идти путем истины. На пути к истине, естественно, исчезают гнев, эгоизм, ненависть и т. п. Иначе истина была бы недостижима. Человек, который
руководствуется страстью, может иметь вполне благие намерения, может быть
правдив на словах, но он никогда не познает истины. Истина означает полное
освобождение от двойственности, как например, любовь и ненависть, счастье и
Мы отправились в путешествие спустя несколько дней после моего поста. Силы
мои еще не полностью восстановились. Обычно я гулял по палубе, чтобы развить
аппетит и лучше переварить съеденное. Но даже такие прогулки были мне не под
силу, так как причиняли боль в ногах. Прибыв в Лондон, я обнаружил, что мое
состояние не только не улучшилось, но стало хуже. Познакомившись с д-ром
Дживраджем Мехтой, я рассказал ему о своем посте и о болях в ногах. Он
сказал:
— Боюсь, что у вас вообще отнимутся ноги, если в течение некоторого
времени вы не будете соблюдать полного покоя.
Именно тогда я узнал, что человеку, перенесшему длительный пост, не
следует торопиться с восстановлением прежних сил и вместе с тем ему
необходимо обуздывать свой аппетит. После поста нужна большая осторожность в
пище и, возможно, еще большие ограничения, чем при его соблюдении.
На острове Мадейра мы услышали, что в любой момент может разразиться
мировая война. Когда же мы пересекали Ла-Манш, то получили известие о начале
войны. Наше судно было задержано на некоторое время. Очень трудно было
пробуксировать его между подводными минами, которые были заложены вдоль
всего пролива, и нам потребовалось около двух дней, чтобы добраться до
Саутхемптона.
Война была объявлена четвертого августа. В Лондон мы прибыли шестого.
XXXVIII. МОЕ УЧАСТИЕ В ВОЙНЕ
В Англии я узнал, что Гокхале застрял в Париже, куда он поехал лечиться.
Сообщение между Парижем и Лондоном было прервано, и никто точно не знал, когда Гокхале сможет вернуться. Я не хотел возвращаться на родину, не
повидавшись с ним.
Что же было нам тем временем делать? В чем же заключался мой долг в
отношении войны? Сорабджи Ададжаниа, мой товарищ по тюремному заключению и
сатьяграхе, готовился тогда в Лондоне к юридической карьере. Как один из
лучших участников сатьяграхи он был послан в Англию, чтобы сделаться
адвокатом и быть в состоянии заменить меня по возвращении в Южную Африку.
Д-р Прандживандас Мехта предоставил ему для этого необходимые средства. Я
беседовал с ним, с Дживраджем Мехтой и другими индийцами, учившимися в
Англии, По договоренности с ними мы созвали собрание индийцев, проживающих в
Великобритании и Ирландии. Я изложил перед ними свои взгляды.
Я считал, что индийцы, живущие в Англии, должны принять участие в войне.
Английские студенты поступали добровольцами в армию, и индийцы могли сделать
то же. Против этого было выдвинуто немало возражений. Утверждали, что между
положением индийцев и положением англичан — целая пропасть. Мы — рабы, а они
— хозяева. Как может раб помогать хозяину, если последний очутился в беде?
Разве не долг раба, стремящегося к освобождению, использовать затруднения
хозяина? Эти доводы в то время не подействовали на меня. Я понимал различие
в положении индийцев и англичан, но не считал, что мы низведены до положения
рабов. Мне казалось тогда, что дело не в британской системе, а в отдельных
британских чиновниках, и что мы можем перевоспитать их своей любовью. Если
мы можем улучшить свое положение благодаря помощи англичан и их
сотрудничеству с нами, то наш долг стоять с ними плечом к плечу в годину
тяжелых испытаний и тем самым привлечь их на свою сторону. Хотя я понимал, что британская система
