визит его превосходительству. После
обычных расспросов губернатор сказал:
— Я просил бы вас только об одном: мне хотелось бы, чтобы всякий раз, прежде чем предпринимать какие-либо шаги, касающиеся правительства, вы бы
заходили ко мне.
— Мне очень легко дать вам такое обещание, — ответил я, — потому что как
сатьяграх я взял себе за правило прежде всего уяснять точку зрения стороны, с которой предстоит иметь дело, и по возможности приходить к соглашению. Я
неукоснительно придерживался этого правила в Южной Африке и намерен
придерживаться его и впредь.
Лорд Уиллингдон, поблагодарив меня, сказал:
— Можете приходить сюда, когда угодно. И вы убедитесь, что мое
правительство преднамеренно не делает ничего плохого.
На это я ответил:
— Именно эта вера и поддерживает меня.
Затем я отправился в Пуну. Невозможно описать здесь все подробности столь
приятного для меня времени жизни. Гокхале, равно как и члены общества «Слуги
Индии», обласкали меня. Гокхале даже пригласил их всех к себе, чтобы
познакомить со мной. Я совершенно откровенно беседовал с ними по самым
различным вопросам.
Гокхале очень хотелось, чтобы и я стал членом этого общества. Я тоже хотел
этого. Но другие члены считали, что ввиду значительных расхождений между
мною и ими как в отношении целей, так и методов работы для меня было бы, пожалуй, не очень удобным вступать в общество «Слуги Индии». Гокхале же
считал, что, несмотря на мою приверженность своим собственным принципам, я
всегда был готов терпимо относиться к убеждениям членов этого общества.
— Члены общества, — говорил он, — еще не знают о вашей готовности идти на
компромисс. Они тверды в своих принципах и независимы. Надеюсь, они вас
примут. Но и в противном случае вы все-таки можете ни на секунду не
сомневаться в их глубоком уважении и любви к вам. Они боятся рисковать лишь
из опасения потерять уважение к вам. Однако примут вас официально в члены
общества или нет, — лично я буду считать вас таковым.
Я сообщил Гокхале о своих намерениях. Независимо от того, примут меня в
общество или нет, я хотел бы иметь ашрам, где мог бы обосноваться вместе с
переселенцами из Феникса. Лучше всего было бы устроиться где-нибудь в
Гуджарате. Я полагал, что, будучи гуджаратцем, я лучше сумею работать на
благо Гуджарата и тем принесу наибольшую пользу Индии. Идея эта понравилась
Гокхале. Он сказал:
— Разумеется, так вы и должны поступить. Каковы бы ни были результаты
ваших переговоров с членами общества, вы всегда можете рассчитывать на меня
в отношении денежной помощи ашраму, который я буду рассматривать как свой
Меня обрадовало то, что он снимает с меня заботу о средствах и что мне не
придется вести работу одному. Значит, в трудную минуту я смогу всегда
рассчитывать на надежного руководителя. С души свалилась огромная тяжесть.
Ныне покойный д-р Дев вскоре получил распоряжение предоставить мне право
брать с текущего счета общества «Слуги Индии» деньги, необходимые для ашрама
и других общественных нужд.
Я готовился к поездке в Шантиникетон. Накануне моего отъезда Гокхале
устроил вечер, на который было приглашено несколько избранных друзей.
Гокхале также позаботился, чтобы угощение было по моему вкусу, т. е.
состояло из фруктов и орехов. Хотя вечер был устроен всего лишь в нескольких
шагах от его дома, Гокхале еле-еле преодолел это расстояние. Однако симпатия
его ко мне взяла верх, и он захотел обязательно прийти. Он дошел, но упал в
обморок, и пришлось отнести его домой. С ним это бывало и раньше, поэтому, придя в себя, он прислал сказать, чтобы мы продолжали веселиться.
Вечер этот был всего лишь встречей друзей на свежем воздухе против
гостиницы, принадлежавшей обществу «Слуги Индии». Друзья вели откровенные
беседы на интересовавшие их темы и угощались земляными орехами, финиками и
свежими фруктами.
Однако обморок Гокхале произвел на меня тягостное впечатление.
III. БЫЛА ЛИ ЭТО УГРОЗА?
Из Пуны я отправился в Раджкот, а оттуда в Порбандар. Там я должен был
повидаться с вдовой брата и своими родственниками.
Во время сатьяграхи в Южной Африке я изменил свой костюм, чтобы не слишком
отличаться от индийских законтрактованных рабочих. В Англии — у себя дома, в
своих четырех стенах — носил такую же одежду. В Бомбей я приехал в
катхиаварском костюме, состоявшем из рубашки, дхоти, плаща и белого шарфа —
все из тканей индийского фабричного производства. Из Бомбея я собирался
ехать третьим классом и, полагая, что шарф и плащ излишни для такой поездки, снял их и купил кашмирскую шапку за восемь — десять ана. В таком виде я
В Индии в то время свирепствовала чума, поэтому все пассажиры подвергались
медицинскому осмотру в Вирамгаме или Вадхване, точно не помню. У меня был
легкий озноб, и инспектор, обнаружив, что температура у меня повышена, записал мою фамилию и велел явиться к чиновнику медицинской службы.
Кто-то сообщил, что я проезжаю через Вадхван, ибо на вокзале меня встречал
портной Мотилал, крупный местный общественный деятель. Он рассказал мне о
вирамгамской таможне и о неприятностях, которые бывают в связи с этой
таможней у пассажиров. Я не был расположен к беседе, так как меня знобило, и
только спросил:
— Готовы ли вы сесть в тюрьму?
Я думал, что Мотилал принадлежит к числу тех пылких юнцов, которые имеют
привычку отвечать, не подумав. Однако он ответил мне твердо и обдуманно:
— Да, все мы пойдем в тюрьму, если вы нас поведете. Как катхиварцы, мы в
первую очередь имеем право на ваше внимание. Мы, разумеется, не собираемся
вас задерживать, но обещайте побывать здесь на обратном пути. Вас очень
обрадует деятельность и настроение нашей молодежи. Знайте, что мы
откликнемся на первый же ваш призыв.
Мотилал просто пленил меня. Его товарищ, расхваливая его, сказал:
— Наш друг — всего лишь портной. Но он такой мастер своего дела, что, хотя
трудится только по часу в день, легко зарабатывает пятнадцать рупий в месяц
(больше ему и не надо). Остальное время он отдает общественной работе, и
руководит нами несмотря на то, что мы образованнее его.
Впоследствии, ближе познакомившись с Мотилалом, я понял, что в похвалах
этих не было преувеличения. Он проводил ежемесячно по нескольку дней в
только что созданном тогда ашраме, учил детей портняжному мастерству и сам
шил кое-что для ашрама. Мне он подробно рассказывал о Вирамгаме и
неприятностях, которые причинялись там пассажирам. Он совершенно нетерпимо
относился к этому. Он умер в расцвете сил после непродолжительной болезни.
Для общественной жизни Вадхвана это была большая потеря.
Приехав в Раджкот, я на следующий же день отправился к чиновнику
медицинской службы. Врач меня знал и почувствовал себя весьма неловко. Он
рассердился на инспектора, но совершенно напрасно, ибо тот лишь выполнял
свой долг. Инспектор не знал меня, да если бы и знал, он не смог бы
поступить иначе. Врач не стал посылать меня снова к инспектору, а настоял на
том, чтобы инспектор пришел ко мне.
Санитарный осмотр пассажиров третьего класса в подобных случаях просто
необходим. Даже люди, занимающие высокое положение в обществе, если они едут
третьим классом, должны добровольно подчиняться всем правилам, которые
обязательны для бедняков. Чиновники должны быть беспристрастными. По моим
наблюдениям, чиновники относятся к пассажирам третьего класса не как к
равным себе, а как к стаду баранов. Говорят с ними пренебрежительно и не
удостаивают их ни ответом, ни объяснениями; пассажиры третьего класса должны
беспрекословно подчиняться чиновнику, словно они его слуги. Чиновник может
безнаказанно оскорбить и даже ударить пассажира, а билет продаст ему только
после того, как причинит массу неприятностей, включая даже опоздание на
поезд. Все это я видел собственными глазами. И такое положение не изменится
до тех пор, пока богатые и образованные не откажутся от привилегий, недоступных для бедняков, и не станут ездить в третьем классе, чтобы повести
борьбу с грубостью и несправедливостью, вместо того, чтобы рассматривать всё
это как обычное явление.
Повсюду в Катхиаваре я слышал жалобы на притеснения в вирамгамской таможне
и потому решил немедленно воспользоваться предложением лорда Уиллингдона. Я
собрал и прочитал все материалы по этому вопросу и, убедившись в полной
обоснованности всех жалоб, вступил в переписку с бомбейским правительством.
Я побывал у личного секретаря лорда Уиллингдона, а также нанес визит его
превосходительству. Лорд Уиллингдон выразил свое сочувствие, но переложил
всю вину на власти в Дели.
— Будь это в наших руках, мы давно бы сняли этот кордон. Вы должны
обратиться по этому вопросу к индийскому правительству, — сказал секретарь.
Я написал письмо индийскому правительству, но не получил никакого ответа, кроме уведомления о получении. Только позднее, когда мне представился случай
встретиться с лордом Челмсфордом, удалось добиться положительного решения по
этому вопросу. Когда же я изложил лорду Челмсфорду факты, он был весьма
удивлен, так как, оказывается, ничего не знал об этом. Терпеливо выслушав
меня, он тотчас затребовал по телефону дело о Вирамгаме и пообещал снять
кордон, если местные власти не докажут, что необходимо его сохранить.
Несколько дней спустя я прочел в газетах, что таможенный кордон в Вирамгаме
ликвидирован.
Я считал это событие началом сатьяграхи в Индии, поскольку во время моих
переговоров с бомбейским правительством секретарь выразил недовольство по
поводу упоминания о сатьяграхе в речи, которую я произнес в Богасре
(Катхиавар).
— Не угроза ли это? — спросил он. — Неужели вы думаете, что сильное
правительство уступит угрозам?
— Это не угроза, — ответил я, — а воспитание народа. Моя обязанность —
указать народу все законные средства борьбы с обидчиками. Нация, которая
желает стать самостоятельной, должна знать все пути и способы достижения
свободы. Обычно в качестве последнего средства прибегают к насилию.
Сатьяграха, напротив, представляет собой абсолютно ненасильственный метод
борьбы. Я считаю своей обязанностью разъяснять населению, как и в каких
пределах им пользоваться. Не сомневаюсь, что английское правительство —
правительство сильное, но не сомневаюсь также и в том, что сатьяграха — в
высшей степени действенное средство.
Умный секретарь скептически покачал головой и сказал:
— Посмотрим.
IV. ШАНТИНИКЕТОН
Из Раджкота я направился в Шантиникетон. Учащиеся и преподаватели осыпали
меня знаками внимания. Прием был изумительным сочетанием простоты, изящества
и любви. Здесь я впервые встретился с Какасахибом Калелкаром.
Тогда я не знал, почему Калелкара называли «Какасахиб». Оказалось, адвокат
Кешаврао Дешпанде, с которым мы были друзьями в период пребывания в Англии, руководивший школой в княжестве Барода под названием «Ганганат Видьялайя», давал учителям родовые имена, стараясь создать в Видьялайе семейную
обстановку. Адвоката Калелкара, в то время учителя, стали называть «Кака»
(буквально — дядя со стороны отца), Пхадке называли «Мама» (дядя со стороны
матери), а Харихар Шарма получил имя «Анна» (брат). Другим тоже дали
соответствующие имена. Впоследствии к этой «семье» присоединились Ананд
(Свами) в качестве друга Каки и Патвардхан (Аппа) — в качестве друга Мамы.
Все они с течением времени стали моими товарищами по работе. Самого адвоката
Дешпанде обычно называли «Сахиб». Когда Видьялайя пришлось распустить,
«семья» также распалась, но ее члены никогда не порывали духовных связей и
не забывали своих прозвищ.
Стремясь накопить опыт, Какасахиб работал в различных организациях, и
когда я приехал, он оказался в Шантиникетоне. Чинтаман Шастри, принадлежавший к тому же братству, также был там. Оба преподавали санскрит.
Колонистам из Феникса было отведено в Шантиникетоне отдельное помещение.
Во главе колонии стоял Маганлал Ганди. Он взял на себя наблюдение за строгим
выполнением всех правил
