фениксского ашрама. Я видел, что благодаря своему

любовному отношению к людям, знаниям и настойчивости он пользовался большим

влиянием во всем Шантиникетоне.

В то время там жили Эндрюс и Пирсон. Из бенгальских учителей мы довольно

тесно сошлись с Джагаданандбабу, Непалбабу, Сантошбабу, Кшитимоханбабу, Нагенбабу, Шарадбабу и Калибабу.

По своему обыкновению я быстро подружился с преподавателями и учащимися и

повел с ними речь о самообслуживании. Я сказал преподавателям, что если и

они и учащиеся откажутся от услуг наемных поваров и сами станут варить себе

пищу, то учителям это даст возможность следить за ее приготовлением в

интересах морального состояния и физического здоровья учеников, а ученики

получат наглядный урок самообслуживания. Некоторые лишь качали головами, другие же полностью одобрили мою мысль. Ученики приветствовали эту идею, вероятно, вследствие инстинктивного влечения ко всему новому. Мы решили

проделать такой опыт.

Когда я попросил Поэта высказать свое мнение, он сказал, что не возражает, если учителя согласны. Обращаясь к мальчикам, он сказал:

— Опыт этот — ключ к свараджу.

Пирсон не жалел себя, стремясь успешно провести опыт. Он с жаром принялся

за дело. Одной группе было поручено резать овощи, другой — очищать зерно и

т. п. Нагенбабу вместе с другими принялся за уборку кухни и остальных

помещений. Я был рад видеть, как они работают с лопатами в руках.

Трудно рассчитывать, чтобы сто двадцать пять учеников и преподавателей, начав заниматься физическим трудом, сразу почувствовали себя как рыба в воде.

Ежедневно происходили споры. Некоторые очень скоро уставали. Но Пирсон был

неутомим. Его то и дело можно было видеть на кухне или около нее. Когда он

чистил кухонную посуду, группа учащихся играла на ситаре, чтобы работа не

казалась слишком скучной. Все как один работали с энтузиазмом, и

Шантиникетон превратился в хлопотливый муравейник.

Стоило только начать вводить такие новшества в нашу жизнь, как они

повлекли за собой дальнейшие изменения.

Сразу по прибытии колонисты из Феникса стали не только сами работать на

кухне, но и чрезвычайно упростили пищу. Все приправы были изъяты. Рис, дал, овощи и даже пшеничная мука варились все сразу в одном котле. Учащиеся

Шантиникетона завели у себя такую же кухню с целью реформировать

бенгальскую. Ее обслуживали сами учащиеся и один — два учителя.

Через некоторое время, однако, все эти работы были прекращены, Я считаю, что знаменитая школа ничего не потеряла от того, что проделала опыт, а

учителя, несомненно, извлекли из него для себя некоторую пользу.

Я предполагал задержаться в Шантиникетоне, но судьба судила иначе. Не

прожил я там и недели, как пришла телеграмма из Пуны о смерти Гокхале.

Шантиникетон погрузился в траур. Все его обитатели пришли ко мне выразить

свое соболезнование. Мы собрались в храме, чтобы оплакать национальную

утрату. Это была торжественная церемония. В тот же день я с женой и

Маганлалом выехал в Пуну. Остальные остались в Шантиникетоне.

Эндрюс сопровождал меня до Бурдвана.

— Считаете ли вы, что наступит время для сатьяграхи в Индии? И если это

так, то когда это произойдет? — спросил он меня.

— Трудно сказать, — ответил я. — Я лично ничего не буду предпринимать в

течение года, поскольку Гокхале взял с меня слово поездить по Индии, чтобы

накопить опыт, и я не буду высказываться по общественным вопросам до тех

пор, пока не закончится этот испытательный срок. Но и по истечении года я не

стану торопиться выступать и высказывать свое мнение. Во всяком случае не

думаю, что возникнет повод для сатьяграхи в течение по крайней мере пяти

лет.

Следует отметить в этой связи, что Гокхале подсмеивался над некоторыми

моими мыслями, высказанными в «Хинд сварадж».

— После года пребывания в Индии ваши воззрения изменятся, — говорил он.

V. МЫТАРСТВА ПАССАЖИРОВ ТРЕТЬЕГО КЛАССА

В Бурдване мы испытали все мытарства, которые приходится терпеть

пассажирам третьего класса, начиная с приобретения билета.

— Билеты третьего класса так рано не продаются, — заявили нам в кассе.

Я отправился к начальнику станции, до которого не так легко было

добраться. Кто-то вежливо указал мне, где он находится, и я поведал ему о

наших трудностях. Но и он повторил мне то же самое. Наконец, касса

открылась, и я пошел покупать билеты. Но получить их было не просто. Здесь

действовал закон сильного: те, кто понахальнее, не считаясь с остальными, подходили все время к кассе и отталкивали меня. Поэтому я купил билеты почти

самым последним.

Поезд подали, и сесть в него было новым испытанием. Пассажиры, уже

находившиеся в поезде, и те, кто пытался влезть, ругались и толкались. Мы

бегали взад и вперед по платформе и повсюду слышали:

— Мест нет.

Я подошел к проводнику. Он сказал:

— Постарайтесь как-нибудь войти или ждите следующего поезда.

— Но я еду по срочному делу, — вежливо возразил я.

Однако у него не было времени выслушать меня. Я не знал, что делать. Я

сказал Маганлалу, чтобы он как-нибудь проник в поезд, а сам вошел с женою в

междуклассный вагон.

Проводник заметил это и на станции Асансол предложил мне доплатить за

билет.

— Вы были обязаны дать нам место, — сказал я ему. — Мы здесь потому, что

все было занято. Мы охотно перейдем в третий класс, если вы нас там

устроите.

— Нечего рассуждать, — сказал проводник, — я не могу устроить вас в

третьем классе. Доплачивайте или выходите.

Я хотел во что бы то ни стало добраться до Пуны, а поэтому не стал

продолжать спор и доплатил за билет. Но эта несправедливость возмутила меня.

Утром мы прибыли в Могалсарай. Маганлалу удалось найти свободное место в

вагоне третьего класса, куда перешли и мы. Я сообщил контролеру о

происшедшем и просил его удостоверить, что на станции Могалсарай мы перешли

в вагон третьего класса. Но он наотрез отказался выдать удостоверение. Тогда

я обратился к начальнику станции. Тот сказал:

— Обычно без соответствующего удостоверения мы не возмещаем переплаты. Для

вас же сделаем исключение. Но возвращать всем доплату за проезд от Бурдвана

до Могалсарая мы не можем.

С тех пор я приобрел большой опыт поездок в третьем классе. Если бы я

записывал все свои впечатления, они составили бы целый том. Здесь я упоминаю

о них лишь мимоходом. Я глубоко сожалел и сожалею, что по состоянию здоровья

вынужден был отказаться от поездок в третьем классе.

Мытарства пассажиров третьего класса обусловлены, несомненно, своеволием

железнодорожных властей. Но не в меньшей степени повинны в этом грубость, неряшливость, эгоизм и невежество самих пассажиров. Достойно сожаления, что

пассажиры часто не сознают неправильности своего поведения, своего эгоизма и

нечистоплотности. Они считают такое поведение вполне естественным. Все это

можно отнести за счет безразличного отношения к ним со стороны нас —

«образованных».

Мы приехали в Кальян ужасно усталые. Маганлал и я раздобыли себе воды из

станционной колонки и совершили омовение. Едва я начал набирать воду для

жены, как ко мне подошел адвокат Каул из общества «Слуги Индии». Он тоже

ехал в Пуну и предложил проводить мою жену в умывальную комнату второго

класса. Я заколебался, не решаясь принять это учтивое предложение. Я знал, что моя жена не имеет права пользоваться туалетом второго класса, но в конце

концов согласился нарушить правила. Знаю, что мой поступок не делает чести

поборнику истины. Не могу сказать, чтобы жене очень хотелось помыться в

умывальной. Но любовь мужа к жене одержала верх над любовью к истине. «Лик

истины сокрыт за золотым покрывалом майя», — говорится в «Упанишадах».

VI. ХОДАТАЙСТВА

Прибыв в Пуну, мы, после церемоний шрадха, стали обсуждать судьбы общества

«Слуги Индии» и вопрос о том, следует ли мне вступать в это общество. Вопрос

о членстве оказался для меня весьма щекотливым. Пока был жив Гокхале у меня

не было необходимости добиваться приема в общество. Я просто выполнял его

желания — и мне это нравилось. Плавая по бурному морю индийской общественной

жизни, я нуждался в искусном кормчем. Таким кормчим был для меня Гокхале. Я

видел в нем твердую опору. Теперь же, когда он умер и я оказался

предоставленным самому себе, я понял, что мой долг — стать членом общества.

Это, думал я, будет приятно душе Гокхале. Поэтому без всяких колебаний и с

полной решимостью я стал ходатайствовать о приеме.

В этот критический момент большинство членов общества находились в Пуне. Я

старался рассеять их сомнения относительно меня, но видел, что мнения их

расходятся: одни за принятие меня, другие — решительно против. Я не

сомневался в расположении ко мне обеих групп, но, по-видимому, их лояльность

по отношению к обществу была сильнее или во всяком случае не меньшей. Наши

беседы были поэтому лишены горечи и не выходили за рамки принципиальных

вопросов. Противники моего приема указывали, что по ряду важных проблем моя

позиция диаметрально противоположна их позиции и что мое членство может

поставить под угрозу цели, ради которых создано общество. Для них это, естественно, было невыносимо.

Мы долго спорили и наконец отложили окончательное решение вопроса еще на

некоторое время.

Взволнованный, я возвратился домой. Имею ли я право стать членом общества, если буду принят только простым большинством голосов? Совместимо ли это с

моим преданным отношением к Гокхале? И я ясно понял, что при таком резком

разногласии среди членов общества правильнее взять обратно ходатайство о

приеме и тем самым вызволить своих противников из щекотливого положения.

Именно этого, думал я, требует от меня преданность самому обществу и

Гокхале. Мысль эта внезапно осенила меня, и я немедленно написал м-ру

Шастри, чтобы он вообще не созывал отложенного заседания общества.

Противники приема по достоинству оценили мой поступок. Он вывел их из

затруднительного положения, и узы нашей дружбы стали еще крепче, а меня это

сделало фактическим членом общества.

Жизнь показала, что я поступил правильно, не став формально членом

общества, и что противодействие моих противников было справедливым. Наши

взгляды по принципиальным вопросам действительно были глубоко различны. Но

признание расхождений не означало, что между нами появилась отчужденность.

Мы продолжали относиться друг к другу по-братски, и дом общества в Пуне

всегда был для меня местом паломничества.

Правда, официально я не стал членом общества, но в душе всегда был им.

Духовные отношения гораздо ценнее физических. Физические отношения без

духовных то же, что тело без души.

VII. КУМБХА МЕЛА

Из Пуны я отправился в Рангун, чтобы повидаться с д-ром Мехта. По дороге я

остановился в Калькутте, где был гостем ныне покойного бабу Бупендранатха

Басу. Бенгальское гостеприимство достигло здесь своего апогея. В то время я

питался исключительно фруктами, и потому к моему столу доставлялись

различные фрукты и орехи, какие только можно было раздобыть в Калькутте.

Хозяйки дома, бывало, не спали ночи напролет и чистили для меня различные

орехи. Из свежих фруктов мне с величайшим старанием готовили индийские

блюда. Для моих спутников, среди которых был сын Рамдас, также готовили

множество деликатесов. Но как бы ни ценил я такое замечательное

гостеприимство, меня тяготила мысль, что из-за двух-трех гостей в хлопотах

весь дом. Однако я не знал, как избавиться от столь смущавшего меня

внимания.

В Рангун я отправился на пароходе палубным пассажиром. Если в доме

адвоката Басу мы страдали от избытка внимания, то здесь вообще отсутствовало

какое бы то ни было внимание к самым элементарным удобствам палубных

пассажиров. То, что именовалось ванной, было невероятно грязным. Уборные

представляли собой зловонные