отличительный символ. Но когда этот символ становится фетишем и средством
для доказательства превосходства одной религии над другой, от него нужно
отказаться. Священный шнур, на мой взгляд, не является средством, возвышающим индуизм. Поэтому я отношусь к нему безразлично.
Что касается шикхи, то я отказался от нее из трусости и после совещания с
друзьями решил вновь отрастить ее.
Но возвратимся к Лакшман Джхула. Я был очарован живописными окрестностями
Решикеша и Лакшман Джхула и склонил голову в знак почтения к своим предкам
за их понимание красоты природы и умение придать религиозное значение
проявлениям прекрасного.
Но меня возмутило, как люди пользовались этими прекрасными местами. Как в
Хардваре, так и в Решикеше люди загрязнили дороги и красивые берега Ганга.
Они не остановились даже перед осквернением священной воды Ганга. Мое сердце
преисполнилось страданием при виде того, как люди отправляют свои
естественные потребности на дорогах и на берегах священной реки, вместо
того, чтобы делать это где-нибудь подальше, в стороне от этих прекрасных
мест.
Лакшман Джхула — это висячий железный мост через Ганг. Говорят, что
первоначально на этом месте был красивый веревочный мост. Но одному
филантропу-марвари пришло в голову разрушить его и построить за большие
деньги железный, ключи от которого он вручил правительству! О веревочном
мосте ничего сказать не могу, так как не видел его. Железный же мост здесь
совершенно не к месту, он нарушает красоту окружающего ландшафта. Передача
ключей от моста пилигримов правительству, при всей моей тогдашней
лояльности, возмущала меня.
Перейдя через мост, вы попадаете в сваргашрам, жалкое местечко, состоящее
из нескольких полуразвалившихся сараев из оцинкованного железа. Они, как мне
сказали, были сооружены для садхаков (ищущих). В то время вряд ли кто жил в
них. А те, которые находились в самом большом строении, производили
неблагоприятное впечатление.
Впечатления, приобретенные в Хардваре, оказались для меня бесценными. Они
в значительной степени помогли мне решить вопрос, где я должен жить и что
IХ. ОСНОВАНИЕ АШРАМА
Паломничество на ярмарках Кумбха я совершил во время своего второго
посещения Хардвара.
Сатьяграха ашрам был основан 25 мая 1915 года. Шраддхананджи хотел, чтобы
я поселился в Хардваре. Несколько моих друзей из Калькутты советовали мне
жить в Вайдьянатадхаме. Другие усиленно убеждали избрать Раджкот. Но когда
мне пришлось быть проездом в Ахмадабаде, многие из моих друзей настаивали, чтобы я поселился именно там, предлагая взять на себя издержки по ашраму и
Меня всегда тянуло в Ахмадабад. Будучи гуджаратцем, я считал, что смогу
принести наибольшую пользу своей стране, употребляя язык гуджарати. Кроме
того, Ахмадабад как древний центр кустарного ткачества являлся наиболее
подходящим местом для возрождения кустарного прядения на дому. В этом городе
— столице Гуджарата — можно было больше всего рассчитывать на денежную
помощь со стороны богатых горожан.
С ахмадабадскими друзьями я обсуждал вопрос о неприкасаемых. Я сказал, что
при первой же возможности проведу в ашрам кандидата из неприкасаемых, если, конечно, он будет этого достоин.
— Где вы найдете неприкасаемого, отвечающего вашим требованиям? —
самоуверенно возразил один приятель-вишнуит.
В конце концов я решил основать ашрам в Ахмадабаде.
Что касается помещения, то больше всех в этом мне помог ахмадабадский
адвокат Дживанлал Десаи. Он предложил сдать внаём свое бунгало в Кочрабе, и
мы сняли его.
Прежде всего необходимо было дать ашраму подходящее название. Я
посоветовался с друзьями. Среди предложенных названий были «Севашрам» (место
служения), «Тапован» (место аскетизма) и др. Мне понравилось «Севашрам», но
без уточнения метода служения. «Тапован» казался слишком претенциозным, ибо
хотя тапас и был дорог нам, мы, однако, не могли претендовать на звание
тапасванов (аскетов). Нашей верой была преданность истине, а занятием —
искания и настойчивое утверждение истины. Я хотел ознакомить индийцев с
методами, испытанными мною в Южной Африке. Я жаждал выявить, насколько
возможно применить эти методы в Индии. Поэтому мои компаньоны и я
остановились на названии «Сатьяграха ашрам», что отражало и цель и метод
нашего служения.
Для ведения дел ашрама необходимо было принять свод правил и распорядков.
Мы составили проект и дали его на обсуждение друзьям. Из многочисленных
замечаний мне особенно запомнилось замечание сэра Гурудаса Банерджи. В целом
наш проект ему понравился, однако он предложил, чтобы в качестве одного из
предписаний было добавлено еще и требование скромности, так как он считал, что молодое поколение совершенно лишено ее. Я и сам знал это, но опасался, что скромность перестанет быть скромностью, как только она станет предметом
обета. Истинное значение скромности — самоотречение. Самоотречение есть
мокша (спасение), а пока оно не может само по себе быть предписанием, могут
быть другие предписания, необходимые для достижения мокши. Если поступки
стремящегося достичь состояния мокша или служителя не содержит в себе
скромности или самоотверженности, то не может быть и самого стремления к
мокше или служению. Служение без скромности есть эгоизм и самомнение.
В то время среди нас было около тринадцати тамилов. Пятеро тамильских
юношей последовали за мной из Южной Африки, а остальные прибыли из разных
уголков Индии. Всего нас было двадцать пять человек — мужчин и женщин.
Так был основан наш ашрам. Мы все ели за одним столом и старались жить
единой семьей.
Х. НА НАКОВАЛЬНЕ
Ашрам существовал всего лишь несколько месяцев, когда нам пришлось
выдержать испытание, какого я и не ожидал. Я получил от Амритлала Таккара
следующее письмо: «Скромная и честная семья неприкасаемых хочет поселиться в
вашем ашраме. Примете ли вы ее?»
Я был взволнован. Я не ожидал, что семья неприкасаемых да еще с
рекомендацией такого человека, как Таккар Бапа, так скоро выразит желание
попасть в ашрам. Я показал это письмо обитателям ашрама. Они благосклонно
отнеслись к пожеланию неприкасаемых.
Я ответил Амритлалу Таккару, что мы согласны принять рекомендуемую им
семью, если она будет подчиняться всем правилам ашрама.
Семья неприкасаемых состояла из Дадабхая, его жены Данибехн и их дочери
Лакшми, только начавшей ходить. Дадабхай работал учителем в Бомбее. Они
согласились подчиниться всем правилам и были приняты нами в ашрам.
Однако приезд неприкасаемых взбудоражил друзей, оказывавших помощь ашраму.
Первая трудность возникла из-за пользования колодцем, в котором брали воду и
для хозяина бунгало. Слуга его заявил, что вода, расплескивающаяся из нашего
ведра, может осквернить его. Он всячески стал поносить нас и досаждать
Дадабхаю. Я сказал, чтобы не обращали внимания на эти оскорбления и
продолжали брать воду из колодца, чего бы это ни стоило. Когда он увидел, что мы никак не отвечаем на его ругательства, ему стало стыдно и он оставил
нас в покое.
Нам перестали помогать деньгами. Приятель, спрашивавший меня, смогут ли
неприкасаемые выполнять правила ашрама, не подозревал о возможности таких
последствий.
Одновременно с прекращением денежной помощи появились слухи о возможном
общественном бойкоте ашрама. Мы были готовы ко всему. Я заявил товарищам по
ашраму, что мы не покинем Ахмадабада, даже если нас будут бойкотировать и
лишат самого необходимого. Мы скорей перейдем в квартал неприкасаемых и
будем жить на те средства, которые сумеем заработать физическим трудом.
Дело дошло до того, что в один прекрасный день Маганлал Ганди сообщил мне:
— Денег больше нет, и жить нам в следующем месяце не на что.
— Ну что ж, тогда переедем в квартал неприкасаемых, — спокойно ответил я.
Не впервые мне приходилось подвергаться подобному испытанию и всякий раз в
самую последнюю минуту бог приходил нам на помощь. Однажды утром, вскоре
после того как Маганлал предупредил меня о денежных затруднениях, кто-то из
детей прибежал ко мне и сказал, что на улице в автомобиле меня ждет какой-то
шет, который хочет поговорить со мной. Я вышел к нему.
— Я хотел бы оказать помощь ашраму, — сказал он. — Примете ли вы ее?
— Безусловно, — сказал я. — Признаюсь, что у нас как раз иссякли все
средства.
— Буду здесь завтра в это же время. Застану ли я вас?
— Да, — ответил я, и он уехал.
На другой день точно в назначенный час к нам подъехал автомобиль и
раздался гудок. Дети прибежали за мной. Шет отказался войти в дом. Я вышел к
нему, и он, вручив мне 13 тысяч рупий в банкнотах, уехал.
Я никогда не ожидал такой помощи. И каким оригинальным способом она была
оказана! Этот господин никогда раньше не бывал в ашраме. Насколько помню, я
только раз видел этого человека. Не заглядывая к нам, без всяких расспросов
он просто помог и уехал! Это был совершенно особый случаи в моей практике.
Оказанная помощь отсрочила наше переселение в квартал неприкасаемых. Мы были
вполне обеспечены на целый год.
Но буря разразилась в самом ашраме. В Южной Африке мои друзья из
неприкасаемых приходили ко мне, жили и ели со мной, однако здесь моей жене и
другим женщинам, видимо, пришлось не по душе принятие неприкасаемых в ашрам.
Мои глаза и уши без труда отмечали холодное, если не недоброжелательное
отношение к Данибехн. Денежные затруднения не причинили мне беспокойства, но
этого я вынести не мог. Данибехн была самой обыкновенной женщиной. У
Дадабхая образование было небольшое, но человек он был толковый. Я ценил его
терпение. Иногда он взрывался, но в целом я был доволен его выдержкой и
просил не обращать внимания на мелкие обиды. Он не только согласился, но и
убедил жену поступать так же.
Принятие семьи неприкасаемых явилось хорошим уроком для ашрама. С самого
начала мы заявили во всеуслышание, что ашрам не поощряет неприкасаемости.
Желавшие помогать ашраму таким образом получили от нас предостережение, и
работа ашрама в этом направлении была значительно упрощена. То
обстоятельство, что растущие с каждым днем расходы по ашраму покрывались
пожертвованиями, поступавшими главным образом от правоверных индусов, с
очевидностью указывает, что понятие неприкасаемости было подорвано в самой
своей основе. Есть немало и других доказательств, но тот факт, что
правоверные индусы, не колеблясь, помогали ашраму, где мы ели и пили вместе
с неприкасаемыми, не меньшее подтверждение этому.
Сожалею, что вынужден опустить здесь ряд подробностей, касающихся этого и
показывающих, как мы разрешали щекотливые вопросы, возникавшие из основной
проблемы, и как преодолевали неожиданные затруднения. Опускаю немало других
вопросов, весьма важных для описания моих исканий истины. То же самое
придется делать и в следующих главах. Вынужден буду опустить важные
подробности, так как большинство героев этой драмы еще живы и без их
разрешения было бы нехорошо называть их имена в связи с событиями, участниками которых они являлись. Испрашивать же у них согласия или дать им
просмотреть те главы, в которых о них говорится, вряд ли целесообразно. Да и
вообще подобная процедура уже выходит за рамки работы над автобиографией.
Опасаюсь поэтому, что вся последующая часть книги, при всей важности ее для
ищущих истину, будет страдать многими неизбежными пробелами. Тем не менее, желаю и надеюсь, если на то будет божья воля, довести свое повествование до
времен несотрудничества.
XI. ОТМЕНА СИСТЕМЫ КОНТРАКТАЦИИ РАБОЧИХ
Покинем на время ашрам с его внутренними и внешними бурями и вкратце
коснемся другого вопроса, который привлекал мое внимание.
Законтрактованными назывались рабочие, эмигрировавшие из Индии для работы
по контракту, заключенному на пять или менее лет. Хотя по так называемому
соглашению Смэтс-Ганди, заключенному в 1914 году, налог в три фунта
стерлингов, взимавшийся с каждого законтрактованного, прибывающего в Наталь, был отменен, проблема эмиграции из Индии все еще требовала особого внимания.
В марте 1916 года пандит Мадан Мохан Малавияджи внес в Индийский
