были

поголовно неграмотны. Чампаран, расположенный к северу от Ганга, у подножия

Гималаев, близ Непала, отрезан от остальной Индии. О Конгрессе в этих местах

мало кто имел хоть малейшее представление. Даже те, кто слышал о Конгрессе, боялись не только участвовать в работе Конгресса, но даже говорить о нем. А

теперь Конгресс и его члены ступили на их землю, хотя и не от имени

Конгресса, но зато с гораздо более реальными задачами.

Посоветовавшись со своими товарищами, я решил ничего не предпринимать от

имени Конгресса. Нам нужна была работа, а не название, существо дела, а не

видимость. Само же слово «Конгресс» было bete noire (*) для правительства и

поддерживавших его плантаторов. Для них Конгресс был синонимом адвокатских

пререканий, юридических уловок для нарушения закона, синонимом взрывов бомб

и преступлений анархистов, лицемерия и хитрости. Нам нужно было рассеять эти

ложные представления. Поэтому мы решили не упоминать вообще о Конгрессе и не

знакомить крестьян с организацией под названием «Конгресс». Вполне

достаточно, думали мы, если они осознают смысл существования Конгресса, они

последуют его духу, а не букве.

(* Пугало, жупел, нечто ненавистное (франц.). *)

Поэтому ни открыто, ни тайно мы не посылали эмиссаров от имени Конгресса, которые подготовили бы почву для нас. Один Раджкумар Шукла не мог снестись с

тысячами крестьян. Никакой политической работы среди них не велось. Они

понятия не имели, что происходило вне Чампарана, и все же приняли меня, как

старого друга. Не будет преувеличением сказать, что при этой встрече с

крестьянами я встретился лицом к лицу с богом, ахимсой и истиной.

Рассматривая мое звание «махатма» в этом смысле, я вижу в нем только мою

любовь к людям. А это в свою очередь не что иное, как выражение моей

непоколебимой веры в ахимсу.

Этот день в Чампаране — незабываемое событие в моей жизни. Он стал

памятным и для крестьян и для меня.

По закону суду подлежал я, но на деле под судом оказалось правительство. В

сети, уготованные для меня, комиссару округа удалось поймать только

правительство.

XV. ДЕЛО ПРЕКРАЩЕНО

Суд начался. Государственный защитник, судья и остальные члены суда сидели

как на иголках. Они были в замешательстве и не знали, что делать.

Государственный защитник упрашивал судью отложить дело. Но я вмешался и

попросил судью дела не откладывать, так как я признаю себя виновным в

неподчинении приказу покинуть Чампаран. Я зачитал свое короткое заявление:

«С разрешения суда хочу сделать это краткое заявление, чтобы объяснить, почему я решился на такой серьезный шаг, как явное неподчинение предписанию, караемое по статье 144 уголовного кодекса. По моему скромному мнению, вопрос

заключается в расхождении моих взглядов со взглядами местной администрации.

Я приехал сюда с намерением служить человечеству и нации. Я поступил так в

ответ на настоятельную просьбу приехать и помочь крестьянам, которые

жалуются, что хозяева плантаций индиго плохо обращаются с ними. Я не мог

оказать никакой реальной помощи, не изучив данного вопроса. Поэтому я и

приехал, полагая, что смогу рассчитывать в этом деле на содействие властей и

плантаторов. Других мотивов у меня не было, и не думаю, чтобы мой приезд мог

в какой-то степени нарушить общественный порядок и повести к убийствам. У

меня есть в этом отношении значительный опыт. Но власти рассудили иначе. Я

вполне понимаю их затруднительное положение и признаю, что они могли

действовать только на основании полученной ими информации. Моим первым

порывом как уважающего законы гражданина было повиноваться сделанному мне

предписанию. Но я не мог этого сделать, не совершив насилия над своим

чувством долга по отношению к тем, ради кого я сюда приехал. Я чувствую, что

могу служить им, только оставаясь среди них. Поэтому добровольно уехать я не

могу. Попав в столь затруднительное положение, я решил возложить всю

ответственность за свой отъезд на правительство. Я вполне сознаю, что

человек, занимающий в общественной жизни Индии положение, подобное моему, должен во всем служить примером остальным. Мое твердое убеждение заключается

в том, что в той сложной обстановке, в которой мы сейчас живем, единственно

правильным и честным поступком для уважающего себя человека — это

действовать так, как я решил, т. е. беспрекословно подчиниться наказанию за

неповиновение властям.

Я решился сделать это заявление не в надежде смягчить наказание, а чтобы

показать, что я пренебрег предписанием не из-за отсутствия уважения к

законной власти, а во имя подчинения высшему закону нашего бытия — голосу

совести».

Никаких оснований для того, чтобы откладывать слушание дела, больше не

было, но так как судья и государственный защитник были застигнуты врасплох, дело все-таки отложили. Тем временем я подробно телеграфировал обо всем

вице-королю, своим друзьям в Патну, а также пандиту Мадану Мохану Малавия и

другим.

Прежде чем я снова мог явиться в суд, чтобы заслушать вынесенный мне

приговор, судья опубликовал предписание губернатора провинции прекратить

возбужденное против меня дело. Одновременно коллектор сообщил мне, что я

могу продолжать свое обследование и рассчитывать в своей деятельности на

всяческую поддержку со стороны властей. Такого быстрого и благополучного

исхода никто из нас не ожидал.

Я зашел к коллектору м-ру Хейкоку, видимо, честному и справедливому

человеку. Он заявил, что я могу получить все необходимые документы и

приходить к нему в любое время.

Таким образом, Индия получила первый наглядный урок гражданского

неповиновения. Это событие обсуждалось и устно и в прессе, и мое

обследование приобрело неожиданную популярность.

Для обследования было крайне важно, чтобы власти оставались нейтральными.

Вместе с тем оно не нуждалось в поддержке репортеров и газетных передовиц. В

самом деле, положение в Чампаране было настолько щекотливым и сложным, что

слишком резкая критика или сильно приукрашенные отчеты могли только

повредить делу, за которое я взялся. Поэтому я написал письма редакторам

главных газет с просьбой не посылать репортеров, обещая давать необходимую

информацию для печати и держать их в курсе дела.

Я знал, что плантаторам не нравится отношение правительства к моему

пребыванию в Чампаране. Понимал я также, что даже правительственным

чиновникам, хотя они об этом и не говорили вслух, вряд ли могло понравиться

решение правительства. Поэтому неточные или заведомо искаженные отчеты, по-видимому, еще больше озлобили бы и тех, и других, — и их гнев вместо

того, чтобы обрушиться на меня, обрушился бы на запуганных и забитых

крестьян, что в значительной степени затруднило бы мои поиски истины в

данном вопросе.

Несмотря на принятые меры предосторожности, плантаторы развернули против

меня бешеную кампанию. В печати стали появляться клеветнические сообщения о

моих товарищах по работе и обо мне. Но моя крайняя осторожность и верность

истине даже в мелочах обратили острие их меча против них самих.

Плантаторы не оставили камня на камне, набросившись на Браджкишорбабу. Но

чем больше они клеветали, тем больше росло уважение к нему со стороны

населения.

Наше положение было настолько щекотливым, что я не счел возможным

приглашать лидеров из других провинций. Пандит Малавияджи заверил меня, что

стоит мне лишь написать слово, и он тут же приедет. Но я не стал его

беспокоить. Таким образом, мне удалось воспрепятствовать тому, чтобы борьба

приняла политический характер. Время от времени я посылал отчеты всем

лидерам и главным газетам не для публикации, а только для осведомления. Я

понял, что даже в тех случаях, когда цель борьбы — политическая, но само

дело — не политическое, придавать такому делу политическую окраску означало

только повредить ему. И наоборот, если вести дело в его неполитических

рамках, оно от этого только выиграет. Борьба в Чампаране показала, что

бескорыстная служба народу на любом поприще рано или поздно оказывается

полезной для страны и в политическом отношении.

XVI. МЕТОДЫ РАБОТЫ

Для того, чтобы дать полное представление об обследовании в Чампаране, потребовалось бы изложить историю чампаранского райята, а это выходит за

рамки книги. Обследование в Чампаране — смелые поиски истины и ахимсы, и из

всего происшедшего со мной я рассказываю лишь о том, что заслуживает

внимания с этой точки зрения. Интересующихся подробностями отсылаю к истории

чампаранской сатьяграхи, написанной на хинди адвокатом Раджендра Прасадом. В

настоящее время готовится, как мне говорили, английское издание этой книги.

Но вернемся к теме главы. Вести дальнейшую работу в доме Горакхбабу

означало бы заставить беднягу покинуть свой дом. Между тем, жители Мотихари

все еще боялись сдать нам помещение. Но в конце концов Браджкишорбабу

удалось благодаря своей тактичности найти дом с довольно обширным двором, и

мы переехали туда.

Вести работу без денег было немыслимо. Но до сих пор собирать средства на

такого рода дела у самого населения было не принято. Браджкишорбабу и его

друзья, в большинстве своем вакилы, добывали средства либо из собственного

кармана, либо у своих друзей, если представлялся случай. Разве могли они

просить денег у населения, когда они сами или друзья их имели возможность

дать их нам? Мне это показалось убедительным, и я решил не принимать ни

одного медяка от чампаранских райятов, так как это могло быть неправильно

истолковано. Я решил также не обращаться за средствами для ведения этого

обследования и ко всей стране в целом: это придало бы делу всеиндийский

политический характер. Бомбейские друзья предложили мне 15 тысяч рупий, но я

с благодарностью отказался. Я решил получить сколько возможно с помощью

Браджкишорбабу от состоятельных бихарцев, живших вне Чампарана, и в случае, если потребуются еще деньги, обратиться к своему другу д-ру Мехте в Рангуне.

Последний охотно согласился выслать столько, сколько понадобится. Словом, мы

перестали беспокоиться. Да и вообще вряд ли требовались большие суммы, так

как мы проводили, жесточайшую экономию, отвечавшую нищете Чампарана. В

результате оказалось, что нам действительно не потребовалась большая сумма.

Помнится, мы истратили всего около трех тысяч рупий, сэкономив несколько

сотен из собранной суммы.

Необычный образ жизни моих новых соратников был первое время предметом

постоянных насмешек. У каждого вакила был свой слуга, повар и отдельная

кухня. Вакилы часто обедали далеко за полночь. Несмотря на то, что они сами

оплачивали свои расходы, их безалаберность тревожила меня, но так как мы

сделались близкими друзьями, возможность превратного понимания друг друга

была исключена, и они добродушно воспринимали мои подшучивания. В конце

концов все согласились, что слуг следует отпустить, кухни объединить и

соблюдать определенные часы приема пищи. Хотя не все были вегетарианцами, во

избежание расходов на две кухни решено было иметь одну общую, вегетарианскую. Кроме того, мы сочли необходимым питаться лишь простыми

блюдами.

Все это сильно уменьшило расходы и сэкономило массу времени и сил, которые

нам были так необходимы. К нам приходили толпы крестьян с заявлениями. За

ними следовала армия провожатых, заполнявших сад, двор и сам дом до отказа.

Как ни старались мои товарищи по работе спасти меня от жаждущих получить

даршан, это им часто не удавалось, и в установленные часы я вынужден был

появляться и давать даршан. Пять — семь добровольцев занимались только

приемом заявлений, но несмотря на это многие крестьяне уходили, так и не

успев до вечера подать заявление. Нельзя сказать, чтобы каждое заявление

представляло ценность, в сущности, многие из них являлись повторением одного

и того же. Но, не приняв всех заявлений, нельзя было удовлетворить народ, и

я ценил их интерес к делу.

Принимавшие заявления должны были соблюдать определенные правила. Все

райяты подвергались тщательному перекрестному допросу. Тому, кто не

выдерживал этой проверки, отвечали отказом. Это, правда, отнимало очень

много времени, но зато полученные таким путем сведения можно было считать

надежными.

При этих опросах неизменно