Эдварду Гейту принадлежит большая заслуга в составлении единогласно

утвержденного членами комиссии отчета и проведении аграрного билля в

соответствии с рекомендациями комиссии. Если бы он не занял такой твердой

позиции и не действовал со свойственным ему большим тактом, отчет не приняли

бы единогласно, а аграрный закон не был бы одобрен. Плантаторы обладали

огромным влиянием. Они оказали бешеное противодействие законопроекту. Но сэр

Эдвард Гейт оставался непреклонным до конца и выполнил рекомендации комиссии

полностью.

Таким образом, система тинкатия, просуществовавшая около ста лет, была

отменена, а с ее отменой пришел конец и господству плантаторов. Райяты, которые всегда были принижены, немного оправились, и ложное убеждение, что

пятно индиго нельзя отмыть, рассеялось.

Я намеревался продолжать эту созидательную деятельность еще несколько лет: открывать школы и все глубже проникать в деревню. Почва для этого была

подготовлена, но, как часто бывало и раньше, бог не допустил, чтобы мои

планы осуществились. Судьба судила иначе, и я вынужден был начать новую

работу в другом месте.

XX. СОПРИКОСНОВЕНИЕ С РАБОЧИМИ

Когда я еще был занят в комиссии Эдварда Гейта, Моханлал Пандья и

Шанкарлал Парикх сообщили мне письмом о неурожае в дистрикте Кхеда и просили

взять на себя руководство крестьянами, которые не были в состоянии уплатить

подати. Однако я не склонен был, не умел, да и не осмеливался давать советы, не проведя обследования на месте.

Одновременно с этим пришло письмо от шримати Анасуябехн о положении

текстильщиков в Ахмадабаде. Заработная плата там была низкая, и рабочие

давно добивались прибавки. Мне хотелось в меру своих способностей руководить

их движением. Но я не был уверен, что смогу направлять это сравнительно

небольшое дело издалека. Поэтому при первой же возможности я съездил в

Ахмадабад. Я надеялся там быстро покончить с этими двумя делами и вернуться

в Чампаран, чтобы следить за начатой там конструктивной деятельностью.

Но события развертывались не так быстро, как хотелось. Я не смог вернуться

в Чампаран, и школы там стали закрываться одна за другой. Мои товарищи по

работе и я построили много воздушных замков, и теперь они все рушились.

Одним из таких воздушных замков, помимо школьной и медико-санитарной

работы в деревне, оказалась работа по защите коров в Чампаране. Во время

разъездов по стране я убедился, что защитой коров и пропагандой языка хинди

занимаются исключительно марвари. Один приятель-марвари приютил меня в

дхармашала, когда я был в Беттиа. Другие местные марвари заинтересовали меня

своей гошалой. Именно тогда у меня сложилось окончательное мнение

относительно деятельности по защите коров, которого я придерживаюсь и

поныне. По-моему, защита коров включает разведение скота, улучшение породы, человечное обращение с волами, создание образцовых молочных ферм и т. п. Мои

приятели-марвари обещали мне всячески содействовать в этом. Но мне пришлось

уехать из Чампарана, и наш план остался невыполненным.

Гошала в Беттиа еще существует, но она не сделалась образцовой; в

Чампаране волов по-прежнему заставляют работать сверх меры. Люди, именующие

себя индусами, все так же жестоко обращаются с бедными животными и позорят

тем самым свою религию.

Меня тяготит мысль, что это дело осталось невыполненным, и когда при

посещении Чампарана мне приходится выслушивать мелкие упреки своих

приятелей-марвари и бихарцев, я с тяжелым чувством вспоминаю о планах, от

которых вынужден был так внезапно отказаться.

Просветительская работа в той или иной мере продолжается во многих местах.

Но работа по защите коров не пустила глубоких корней и поэтому до сих пор не

двигается в желательном направлении.

Пока вопрос о крестьянах Кхеды находился в стадии обсуждения, я занялся

делами фабричных рабочих в Ахмадабаде.

Я оказался в весьма неудобном положении. Требования фабричных рабочих были

обоснованными. Шримати Анасуябехн приходилось в данном случае бороться

против собственного брата адвоката Амбалала Сарабхая, который вел дело от

имени владельцев фабрики. Я находился с фабрикантами в дружественных

отношениях, и это еще более затрудняло борьбу. Я предложил им передать

спорный вопрос на арбитраж, но они отказались признать самый принцип

арбитража.

Тогда я вынужден был посоветовать рабочим начать забастовку.

Предварительно установив тесный контакт с рабочими и их руководителями, я

разъяснил, при каких условиях забастовка может быть успешной:

1) никогда не прибегать к насилию;

2) никогда не задевать штрейкбрехеров;

3) ни в коем случае не полагаться на благотворительность;

4) оставаться стойкими, сколько бы ни продолжалась забастовка, и

зарабатывать во время забастовки на хлеб каким-нибудь другим честным трудом.

Руководители забастовки поняли и приняли эти условия, а рабочие на общем

собрании поклялись не приниматься за работу до тех пор, пока не будут

удовлетворены все их требования или пока фабриканты не согласятся передать

спорный вопрос на рассмотрение арбитража.

Именно во время этой забастовки я близко познакомился с адвокатами

Валлабхаи Пателем и Шанкарлалом Банкером. Шримати Анасуябехн я хорошо знал и

раньше.

Ежедневно мы устраивали митинги бастующих в тени под деревом на берегу

Сабармати. Рабочие тысячами собирались на эти митинги, и в своих речах я

напоминал им об их клятве, об их долге сохранять мир и не терять чувства

собственного достоинства. Рабочие ежедневно проходили мирными процессиями по

улицам города с плакатами, на которых было начертано «эк тек» (соблюдай

клятву).

Забастовка длилась двадцать один день. Время от времени я совещался с

фабрикантами и упрашивал их отнестись справедливо к рабочим.

— У нас тоже есть своя клятва, — отвечали они в таких случаях. — Мы

относимся к рабочим, как родители к детям… Допустимо ли здесь

вмешательство третьих лиц? Ни о каком третейском суде не может быть и речи!

XXI. КАРТИНКА ИЗ ЖИЗНИ АШРАМА

Прежде чем описать дальнейший ход событий во время трудового конфликта, необходимо немного показать жизнь ашрама. В Чампаране я постоянно думал об

ашраме и время от времени ненадолго приезжал туда.

В тот период ашрам находился в Кочрабе, небольшой деревушке около

Ахмадабада. В деревушке вспыхнула чума, и я увидел в этом очевидную

опасность для детей, живших в ашраме. Как бы тщательно ни соблюдались в

ашраме правила чистоты и гигиены, уберечься от воздействия антисанитарного

окружения было очень трудно. Мы не могли заставить население Кочраба

соблюдать эти правила и не могли помочь им другим способом.

Нашей мечтой было основать ашрам где-нибудь подальше от города и деревни и

все же не очень далеко от них. С этой целью мы решили тогда приобрести

участок земли.

Я понимал, что чума достаточно серьезная причина, чтобы покинуть Кочраб.

Ахмадабадский купец Пунджабхай Хирачанд уже давно был тесно связан с ашрамом

и часто оказывал нам бескорыстную помощь. Он хорошо знал положение дел в

Ахмадабаде и вызвался подыскать для нас подходящий участок. В поисках такого

участка мы с ним объездили все окрестности к северу и югу от Кочраба, и я

попросил его найти участок тремя-четырьмя милями севернее Кочраба. Он

остановился на местечке, где мы живем и поныне. Особая привлекательность

этого места заключалась для меня в его соседстве с центральной тюрьмой

Сабарматй. Поскольку пребывание в тюрьме — обычный удел сатьяграхов, мне

понравилось такое местоположение. Кроме того, я знал, что обычно для тюрем

выбирается местность здоровая во всех отношениях.

Покупка совершилась в течение восьми дней. На участке не было ни построек, ни деревьев. Но его большое преимущество заключалось в близости реки и

уединенности.

Мы решили, пока не будет построено постоянное здание, временно поселиться

в палатках. Для кухни соорудили навес.

Население ашрама постепенно увеличивалось. Нас было уже более сорока

мужчин, женщин и детей, пользовавшихся общей кухней. Идея о переселении

принадлежала мне, а осуществление ее на практике было, как всегда, возложено

на Маганлала.

Пока мы не построили постоянного здания, приходилось очень тяжело.

Близился период дождей, за провизией надо было ходить в город, расположенный

в четырех милях от ашрама. Пустырь вокруг кишел змеями, и жить в таких

условиях с маленькими детьми было весьма рискованно. Общее правило гласило: змей не убивать; хотя должен признаться, что все мы и теперь не можем

побороть чувство страха перед этими пресмыкающимися.

Правило не убивать ядовитых пресмыкающихся выполнялось и в Фениксе, и на

ферме Толстого, и в Сабармати; причем каждый раз мы селились на пустырях, однако смертельных случаев от укусов змей у нас ни разу не было. В этом, как

человек верующий, я ощущаю руку милосердного господа. Не надо придираться, говоря, что бог не может быть пристрастным и что у него нет времени

вмешиваться в обыденные дела людей. У меня нет других слов для того, чтобы

выразить существо дела, описать единообразные результаты моих опытов.

Человеческий язык в состоянии лишь весьма несовершенно рассказывать о путях

господних. Я сознаю, что они неописуемы и неисповедимы. Но если простой

смертный осмеливается говорить о них, у него нет лучшего средства, чем

собственная невнятная речь. Даже если считать предрассудком веру в то, что

не случайными обстоятельствами, а милостью божией объясняется тот факт, что

в течение двадцати пяти лет, несмотря на наш отказ от убийств, никому из нас

не был причинен вред, я готов придерживаться этого предрассудка.

Во время забастовки фабричных рабочих в Ахмадабаде мы заложили основы

ткацкой мастерской в ашраме, так как в то время жители ашрама занимались в

основном ткачеством. Прядение было еще недоступно нам.

XXII. ГОЛОДОВКА

В первые две недели рабочие проявляли большое мужество и сдержанность и

ежедневно устраивали митинги. На митингах я напоминал им о клятве, и они в

ответ кричали, что скорее умрут, чем нарушат слово.

Но постепенно стали появляться признаки упадка духа. Подобно тому как

физическая слабость человека проявляется в раздражительности, так по мере

ослабления забастовки отношение бастовавших к штрейкбрехерам становилось все

более угрожающим, и я начал опасаться какой-нибудь вспышки. На ежедневные

митинги приходило все меньше народу, а на лицах присутствующих появились

отчаяние и безнадежность. И вот однажды мне сообщили, что забастовщики

начинают колебаться. Я очень встревожился и стал думать о том, как нужно

поступить в сложившейся обстановке. Я уже имел некоторый опыт, так как

принимал участие в грандиозной забастовке в Южной Африке, здесь же положение

было иным. Рабочие дали клятву по моему предложению. Они повторяли ее

ежедневно, и самая мысль, что они могут отказаться от нее, была для меня

невыносима. Что скрывалось за этим — гордость или любовь к рабочим и

страстная приверженность истине — кто знает?

Однажды утром на очередном митинге, на который я пришел, не зная, как

поступить, я внезапно прозрел. Само собой с моих губ сорвалось:

— Я не притронусь к пище, если вы не сплотитесь и не будете продолжать

борьбу до тех пор, пока не будет достигнуто соглашение или пока вы сообща не

покинете фабрик.

Рабочие были как громом поражены. По щекам Анасуябехн покатились слезы.

Рабочие закричали:

— Не вы, а мы должны объявить голодовку. Будет чудовищно, если вы будете

голодать из-за нас. Простите нас за нашу слабость, мы останемся верны своей

клятве до конца.

— Нет никакой необходимости, чтобы вы объявляли голодовку, — ответил я, —

достаточно будет, если вы останетесь верными своей клятве. Вы знаете, что

средств у нас нет, и мы не хотим продолжать забастовку за счет общественной

благотворительности. Поэтому необходимо как-нибудь заработать себе на жизнь, тогда забастовка, как бы она ни затянулась, будет вам не страшна. Что же

касается моей голодовки, то я прекращу ее лишь тогда, когда дело будет

улажено.

Тем временем Валлабхаи пытался найти для забастовщиков какую-нибудь работу

при муниципалитете, но надежды на успех было мало. Тогда Баганлал Ганди

предложил нанять некоторых рабочих для того, чтобы носить песок на стройку

школы ткачества в