устоял. Поскольку я дал
обет не пить молока и не есть молочных продуктов, она специально для меня
приготовила сладкую пшеничную кашу не с гхи, а с растительным маслом, а
также приберегла для меня полную чашу мунга. Все это я очень любил и охотно
принялся за еду, полагая, что не будет большой беды, если я поем совсем
немного, только чтобы не огорчать Кастурбай и слегка усладить свой вкус. Но
дьявол словно только и ждал благоприятного случая. Вместо того, чтобы съесть
чуть-чуть, я наелся до отвала. Этого было вполне достаточно, чтобы прилетел
ангел смерти. Через час у меня начался острый приступ дизентерии.
Вечером того же дня мне предстояло вернуться в Надиад. Я едва доплелся до
станции Сабармати, находившейся в одной-двух милях от дома. Адвокат
Валлабхаи, присоединившийся ко мне в Ахмадабаде, видел, что я нездоров. Но я
старался скрыть от него невыносимые боли.
Мы приехали в Надиад примерно в десять часов. Индусский анатхашрам, где
помещалась наша штаб-квартира, находился всего в полумиле от станции, но эта
полумиля показалась мне длиною в десять. Кое-как дотащился я до
штаб-квартиры. А рези в животе все усиливались. Вместо того чтобы
воспользоваться обычной уборной, находившейся на значительном расстоянии от
дома, я попросил поставить судно в прихожей. Было стыдно просить об этом, но
выхода не было. Адвокат Фульчанд тотчас раздобыл судно. Друзья, глубоко
встревоженные, окружили меня. Они всячески старались мне помочь, но не могли
облегчить мои боли. Их беспомощность усиливалась моим упрямством. Я
отказался от всякой медицинской помощи и не желал принимать лекарств, предпочитая страдать, чтобы наказать себя за глупость. Они в ужасе следили
за мной. Мой желудок действовал, должно быть, по тридцать-сорок раз в сутки.
Я не принимал никакой пищи, а вначале не пил даже фруктового сока. Аппетит
совершенно пропал. Я всегда считал, что у меня железное здоровье, но теперь
почувствовал, что тело мое стало рыхлой глыбой. Организм утратил всякую
способность к сопротивлению. Пришел д-р Кануга и попросил меня принять
лекарство — я отказался. Тогда он предложил сделать мне подкожную инъекцию, но и от этого я отказался. Мое невежество в то время относительно инъекций
было просто смехотворным. Я считал, что препарат для введения под кожу — это
какая-то сыворотка. Позднее я узнал, что доктор хотел ввести мне
растительный состав, но я обнаружил это слишком поздно. Дизентерия
совершенно вымотала меня. Начались лихорадка и бред. Друзья нервничали все
больше, вызывая новых и новых врачей. Но что могли сделать врачи с
пациентом, который не желал выполнять их предписания?
В Надиад приехал шет Амбалал со своей доброй женой. Посоветовавшись с
моими товарищами по работе, он с величайшими предосторожностями доставил
меня в свое мирзапурское бунгало в Ахмадабаде. Вряд ли когда-нибудь на
чью-либо долю выпадало столько любви и бескорыстного внимания, сколько
уделили мне друзья во время этой болезни. Но лихорадка продолжалась, и я
слабел с каждым днем. Я чувствовал, что болезнь будет продолжительной и
возможен роковой исход. Несмотря на любовь и внимание, которыми я был
окружен в доме Амбалала, я начал нервничать и потребовал, чтобы меня
перевезли в ашрам. Амбалал вынужден был подчиниться моим настояниям.
В то время как я, терзаемый болью, метался в постели в ашраме, адвокат
Валлабхаи принес мне весть о том, что Германия побеждена окончательно и, по
сообщению комиссара, надобность в дальнейшей вербовке рекрутов миновала.
Больше беспокоиться о наборе не было нужды, что явилось для меня громадным
облегчением.
Я попробовал водолечение, от которого мне стало немного легче. Однако
восстановить силы было очень трудно. Врачи наперебой давали разные советы, но я не мог заставить себя принять ни один из них. Двое-трое рекомендовали
мясной бульон как замену молока, которое я поклялся не пить, подкрепляя свой
совет цитатами из «Аюрведы». Еще один врач настойчиво рекомендовал яйца. Но
на все я отвечал — нет.
Для меня вопрос о питании решался не на основе авторитета шастр. Я
связывал его с принципами, которыми постоянно руководствовался в жизни и
которые не зависели от посторонних авторитетов. Я не желал сохранить жизнь
ценою отказа от своих принципов. Разве мог я пренебречь в отношении себя
принципом, соблюдения которого постоянно добивался от жены, детей и друзей?
Эта первая в моей жизни длительная болезнь предоставила мне единственную в
своем роде возможность проверить и испытать свои принципы. Однажды ночью, почувствовав, что нахожусь на пороге смерти, я впал в полное отчаяние. Я
послал записку Анасуябехн. Она тотчас прибежала в ашрам. Валлабхаи пришел
вместе с д-ром Кануга. Пощупав пульс, доктор сказал:
— Пульс совершенно нормальный. Не вижу никакой опасности. Это нервное
потрясение, вызванное сильной слабостью.
Но я не мог успокоиться и всю ночь не спал.
Настало утро, а я еще был жив. Будучи не в состоянии отделаться от
ощущения, что конец мой близок, я заставил обитателей ашрама читать мне
«Гиту» в те часы, когда я бодрствовал. Читать сам я был не в состоянии.
Разговаривать не хотелось. Даже незначительная беседа означала величайшее
напряжение ума. Всякий интерес к жизни исчез, так как я никогда не мог жить
ради самой жизни. Какое мучение жить, чувствуя себя беспомощным, ничего не
делая, принимая услуги друзей и товарищей и наблюдая, как тело медленно
угасает!
Так я лежал в ожидании смерти. Но в один прекрасный день ко мне пришел д-р
Талвалкар в сопровождении весьма странного создания. Человек этот был родом
из Махараштры. Большой славой он не пользовался, но когда я его увидел, сразу понял, что он, как и я, был чудаком. Он пришел испробовать свои методы
лечения на мне. Он прошел почти полный курс обучения в «Гранд медикал
колледж», но не получил диплома. Позднее я узнал, что он был членом общества
«Брахмо самадж». Д-р Келкар, так его звали, был человеком независимым и
упрямым. Он ручался за действенность лечения льдом и хотел испробовать его
на мне. Мы прозвали его «ледяной доктор». Он был глубоко убежден, что сделал
открытие, которого не сумели сделать квалифицированные врачи. К нашему
общему сожалению, — моему и его — ему не удалось увлечь меня верой в свою
систему. И хотя до некоторой степени я верю в ее действенность, боюсь, что
он поторопился с некоторыми выводами.
Каково бы ни было его открытие, я позволил произвести на себе эксперимент.
Я не возражал против наружного лечения. Оно состояло в том, что все тело
обкладывалось кусочками льда. Не могу подтвердить его заявление, что лечение
эффективно подействовало на меня, но оно все же вселило в меня новую
надежду, придало мне энергию, а ум, естественно, подействовал на тело: появился аппетит, и я стал совершать небольшие прогулки по пяти-десяти
минут. Тогда он предложил мне изменить диету:
— Уверяю вас, что, если вы будете пить сырые яйца, у вас появится больше
энергии и вы скорее восстановите силы. Яйца, как и молоко, безвредны. Это
ведь не мясная пища. Разве вы не знаете, что не все яйца оплодотворены? В
продаже есть даже стерилизованные яйца.
Однако я не собирался есть и стерилизованных яиц. Я успел уже поправиться
настолько, что опять стал интересоваться общественной деятельностью.
XXIX. ЗАКОНОПРОЕКТ РОУЛЕТТА И МОЯ ДИЛЕММА
Врачи и друзья уверили меня, что перемена места быстро восстановит мои
силы. Я поехал в Матеран. Вода в Матеране оказалась очень жесткой, и мое
пребывание там причиняло мне страдание. После дизентерии мой кишечный тракт
стал очень чувствительным, а из-за трещин в заднем проходе я испытывал
мучительные боли во время очищения желудка, так что даже самая мысль о еде
страшила меня. Не прошло и недели, как я почувствовал, что должен бежать из
Матерана. Шанкарлал Банкер, взявший на себя заботу о моем здоровье, убедил
меня посоветоваться с д-ром Далалом. Мы пригласили д-ра Далала. Его
способность молниеносно принимать решения мне понравилась. Он сказал:
— Берусь восстановить ваше здоровье, если только вы будете пить молоко.
Если, кроме того, вы согласитесь на инъекции мышьяка и железа, гарантирую
вам обновление всего организма.
— Можете делать мне инъекции, — ответил я, — но молоко — другой вопрос. Я
— Какой же обет вы дали? — спросил доктор.
Я рассказал ему всю историю и сообщил о причинах, побудивших меня дать
этот обет. Я сказал, что с тех пор как узнал, что коровы и буйволицы
подвергаются процессу пхунка, у меня появилось сильное отвращение к молоку.
Более того, я всегда считал, что молоко не является естественной пищей для
человека. Поэтому я совершенно отказался от молока. Кастурбай, стоявшая у
моей постели, слышала весь разговор.
— Но тогда у тебя не может быть никаких возражений против козьего молока,
— вмешалась она.
Доктор ухватился за эту мысль.
— Если вы согласитесь пить козье молоко, этого будет достаточно, — сказал
он.
Я сдался. Огромное желание принять непосредственное участие в сатьяграхе
породило жажду жизни, и потому я удовлетворился приверженностью букве своего
обета, пожертвовав его духом. Дав клятву не пить молока, я имел в виду лишь
молоко коровы и буйволицы, но ведь мой обет, естественно относился и к
молоку всех других животных. Неправильно было пить молоко еще и потому, что
я не считал его естественной пищей для человека. И несмотря на все я стал
пить козье молоко. Жажда жизни оказалась сильнее приверженности истине, и
последователь истины изменил своему идеалу из желания принять участие в
сатьяграхе. До сих пор меня мучает совесть при воспоминании об этом. Я
постоянно размышляю над тем, как отказаться от козьего молока. Но не могу
освободиться от самого сильного искушения своей жизни — служить людям.
Мои опыты в области питания дороги мне и как часть моих поисков ахимсы.
Они дают мне радость и силу. Но в настоящее время тот факт, что я пью козье
молоко, волнует меня не столько с точки зрения соблюдения ахимсы в пище, сколько с точки зрения верности истине, так как это нарушение клятвы. Мне
кажется, что я понял идеал истины лучше, чем идеал ахимсы; опыт мне
подсказывает, что, если я позволю себе действовать вопреки истине, я никогда
не смогу разрешить загадку ахимсы. Идеал истины требует, чтобы соблюдался
как дух, так и буква обетов. В данном случае я убил дух — душу своего обета
— тем, что стал следовать только внешней форме его, и это тревожит меня. Но, ясно понимая это, я не могу избрать верный путь. Иначе говоря, может быть, у
меня нет достаточного мужества, чтобы идти верным путем. В своей основе это
одно и то же, ибо сомнение неизменно результат отсутствия или слабости веры.
Поэтому я денно и нощно молю бога дать мне веру.
Вскоре после того, как я стал пить козье молоко, д-р Далал удачно сделал
мне операцию в заднем проходе. Когда я оправился после операции, желание
жить возгорелось с новой силой, в особенности потому, что бог уготовил для
меня новую работу.
Не успев еще окончательно поправиться, я случайно прочел в газетах только
что опубликованный отчет комиссии Роулетта. Я был просто ошеломлен его
рекомендациями. Шанкарлал Банкер и Умар Собани посоветовали мне немедленно
начать действовать. Приблизительно через месяц я поехал в Ахмадабад. Там я
поделился своими соображениями с Валлабхаи, который навещал меня почти
— Нужно что-то предпринять, — сказал я ему.
— Но что можно сделать при подобных обстоятельствах? — спросил
