чувство, что я сделал ошибку. Но когда в Надиаде я ознакомился с положением дел и

узнал, что многие жители дистрикта Кхеда арестованы, то внезапно понял, что

совершил серьезную ошибку, преждевременно, как мне казалось, призвав

население Кхеды и других мест к гражданскому неповиновению. Все это я

высказал публично на митинге. Мое признание навлекло на меня немало

насмешек. Но я никогда не сожалел о своем признании, ибо всегда считал, что

только тот, кто рассматривает свои собственные ошибки через увеличительное

стекло, а ошибки других через уменьшительное, — способен постичь

относительное значение того и другого. Я убежден и в том, что

неукоснительное и добросовестное соблюдение этого правила обязательно для

всякого, кто хочет быть сатьяграхом.

В чем же заключалась моя «огромная ошибка»? Чтобы стать способным к

проведению на практике гражданского неповиновения, человек должен прежде

всего пройти школу добровольного и почтительного повиновения законам страны.

Ибо в большинстве случаев мы повинуемся законам только из боязни наказания

за их нарушение. Особенно это верно в отношении законов, основанных не на

нравственных принципах. Поясню это на примере. Честный, уважаемый человек не

начнет вдруг воровать, независимо от того, имеется закон, карающий за кражу, или нет. Но этот же самый человек не будет чувствовать угрызений совести, если нарушит правило, запрещающее с наступлением темноты ездить на

велосипеде без фонаря. Он вряд ли даже внимательно прислушается к совету

соблюдать в этом отношении осторожность. Но любое обязательное предписание

по этому поводу он будет соблюдать, чтобы за нарушение его избежать

судебного преследования. Однако такое соблюдение законов не является

добровольным, и не это требуется от сатьяграха. Сатьяграх повинуется законам

сознательно и по доброй воле, потому что он считает это своим священным

долгом. Только человек, неукоснительно выполняющий законы общества, в

состоянии судить, какие из них хороши и справедливы, а какие дурны и

несправедливы. И только тогда он получает право оказывать в отношении

некоторых законов при определенных обстоятельствах гражданское

неповиновение. Моя ошибка была в том, что я не учел всего этого. Я призвал

народ начать гражданское неповиновение прежде, чем он был к нему

подготовлен. И эта ошибка казалась мне величиной с Гималайские горы. По

прибытии в Кхеду на меня нахлынули старые воспоминания в связи с

сатьяграхой, и я удивлялся, как я мог упустить из виду столь очевидное

обстоятельство. Я понял: чтобы быть готовым к проведению гражданского

неповиновения, народ должен основательно постигнуть его глубочайший смысл. И

потому-то я и считал, что прежде, чем вновь начинать гражданское

неповиновение в массовом масштабе, нужно создать группу прекрасно обученных, чистых душой добровольцев, полностью усвоивших истинный смысл сатьяграхи.

Они смогут разъяснить его народу и благодаря своей неослабной бдительности

не дадут народу сбиться с правильного пути.

Я приехал в Бомбей, одолеваемый этими мыслями. Здесь с помощью «Сатьяграха

сабха» я организовал отряд добровольцев-сатьяграхов и вместе с ними начал

разъяснять народу значение и внутренний смысл сатьяграхи. Эта работа велась

главным образом посредством распространения листовок, в которых давались

соответствующие разъяснения.

В ходе работы мне пришлось убедиться, что очень трудно заинтересовать

народ мирной стороной сатьяграхи. Добровольцев также оказалось немного.

Записавшиеся же не желали учиться систематически, а в дальнейшем число

новобранцев сатьяграхи не увеличивалось, а уменьшалось с каждым днем.

Воспитание в духе гражданского неповиновения шло не так быстро, как я

ожидал.

XXXIV. «НАВАДЖИВАН» И «ЯНГ ИНДИА»

В то время как медленно, но неуклонно развивалось движение за

ненасильственные методы борьбы, правительственная политика незаконных

репрессий была в полном разгаре и проявлялась в Пенджабе особенно резко.

Лидеры были арестованы, провинция объявлена на военном положении. Царил

полнейший произвол. Везде были созданы специальные трибуналы, которые стали, однако, отнюдь не судами справедливости, а орудием деспотической воли.

Приговоры выносились без достаточных оснований, чем нарушалась самая

элементарная справедливость. В Амритсаре ни в чем не повинных мужчин и

женщин заставили как червей ползать на животе. Перед лицом таких беззаконий

для меня утратила свое значение даже трагедия в Джалианвала Багх, хотя

именно эта бойня привлекла к себе внимание Индии и всего мира.

Меня убеждали поскорее поехать в Пенджаб, не думая о последствиях. Я не

раз писал и телеграфировал вице-королю, испрашивая разрешение для поездки

туда, но тщетно. Если бы я поехал туда без разрешения, мне не позволили бы

даже пересечь границу Пенджаба, и пришлось бы довольствоваться лишь актом

гражданского неповиновения. Я очутился перед серьезной дилеммой. При

создавшемся положении нарушение запрета о въезде в Пенджаб, как мне

казалось, вряд ли можно было расценивать как акт гражданского неповиновения, так как я не видел вокруг себя, как мне хотелось, миролюбивой атмосферы. А

безудержные репрессии в Пенджабе могли вызвать еще большее негодование.

Поэтому начать гражданское неповиновение в такой момент было бы равносильно

раздуванию пламени. Вот почему, несмотря на просьбу друзей, я решил не ехать

в Пенджаб. Пришлось проглотить эту горькую пилюлю. Ежедневно из Пенджаба

поступали сведения о новых актах несправедливости и произвола, мне же

оставалось лишь бессильно сидеть на месте и скрежетать зубами.

В этот момент неожиданно был арестован м-р Хорниман, руководивший газетой

«Бомбей кроникл», которая стала к этому времени грозной силой. Этот акт

правительства показался мне до такой степени отвратительным, что я до сих

пор ощущаю его дурной запах. Я знал, что м-р Хорниман никогда не стремился

нарушить закон. Ему не понравилось, что я без разрешения комитета сатьяграхи

нарушил запрет на въезд в Пенджаб, и он полностью одобрил решение о

прекращении гражданского неповиновения. Я даже получил от него письмо, написанное до того, как я объявил о своем решении, в котором он советовал

прекратить гражданское неповиновение. Только из-за того, что Бомбей

расположен слишком далеко от Ахмадабада, письмо его прибыло уже после

обнародования моего призыва. Поэтому внезапная высылка Хорнимана в

одинаковой мере огорчила и удивила меня.

В результате этих событий управляющие «Бомбей кроникл» предложили мне

взять на себя издание газеты. М-р Брелви уже был в составе редакции, так что

работы на мою долю пришлось бы немного, но все же при моем характере это

означало бы для меня дополнительную нагрузку.

Однако правительство, так сказать, само пришло мне на помощь, запретив

«Бомбей кроникл».

Мои друзья Умар Собани и Шанкарлал Банкер, издававшие «Бомбей кроникл», выпускали также газету «Янг Индиа». Они предложили мне быть редактором

последней и выпускать ее не один, а два раза в неделю, чтобы заполнить

брешь, образовавшуюся в результате закрытия «Бомбей кроникл». Это

соответствовало и моим желаниям. Мне давно хотелось объяснить обществу

внутренний смысл сатьяграхи; кроме того, я надеялся, что через газету мне

удастся объективно освещать положение в Пенджабе. Ибо во всем, что я писал, была потенциальная сатьяграха, и правительство знало об этом. Поэтому я

охотно принял предложение друзей.

Но разве можно было пропагандировать в народе сатьяграху через газету, выходившую на английском языке? Основным полем моей деятельности был

Гуджарат. В то время адвокат Индулал Яджник сотрудничал с Собани и Банкером.

Он редактировал ежемесячник «Навадживан», издававшийся на гуджарати и

финансировавшийся вышеупомянутыми друзьями. Он предоставил ежемесячник в мое

распоряжение. Позднее ежемесячник был превращен в еженедельник.

Тем временем с «Бомбей кроникл» сняли запрет. «Янг Индиа» снова стала

выходить раз в неделю. Выпускать два еженедельника в разных местах было для

меня крайне неудобно, не говоря уже о том, что это требовало больших

расходов. «Навадживан» выходил в Ахмадабаде, и по моему предложению издание

«Янг Индиа» также перевели в этот город.

На это были и другие причины. По опыту работы в «Индиан опиньон» я знал, что подобные газеты нуждаются в собственных типографиях. Законы о печати

были в то время в Индии таковы, что типографии, которые, разумеется, представляли собой коммерческие предприятия, не решились бы печатать мои

статьи, если бы я высказывал свои мысли открыто. Необходимость иметь

собственную типографию становилась все более настоятельной, а так как

осуществить это можно было только в Ахмадабаде, то издание «Янг Индиа»

следовало перенести также в этот город.

Через эти газеты я принялся за воспитание населения в духе сатьяграхи. Оба

органа получили широкое распространение, и одно время тираж каждого из них

достигал сорока тысяч, с той лишь разницей, что тираж «Навадживан»

увеличивался быстро, а тираж «Янг Индиа» рос весьма медленно. Однако после

моего ареста тираж обеих газет стал падать, а в настоящий момент он ниже

восьми тысяч.

С первого дня работы в этих органах я отказался от приема объявлений. Не

думаю, чтобы мы от этого пострадали. Наоборот, по-моему, это в немалой

степени помогло нам сохранить независимость наших газет.

Замечу кстати, что работа в газетах помогла мне до некоторой степени

сохранить душевное равновесие. Хотя практически гражданское неповиновение не

стояло на очереди, органы печати дали мне возможность свободно высказывать

свою точку зрения и поддерживать народ морально. Поэтому я считаю, что в час

испытания оба издания сослужили народу хорошую службу и внесли свою скромную

лепту для облегчения военного положения.

XXXV. В ПЕНДЖАБЕ

Сэр Майкл 0’Двайер возлагал на меня ответственность события в Пенджабе, а

некоторые из разгневанных молодых пенджабцев и за объявление военного

положения. Они утверждали, что, не приостанови я кампанию гражданского

неповиновения, избиения в Джалианвала Багхе не произошло бы. Некоторые из

пенджабцев дошли до того, что грозили убить меня, если я появлюсь в

Пенджабе.

Но я считал, что моя позиция верна и бесспорна и всякий разумный человек

это поймет.

Я рвался в Пенджаб. Мне не приходилось там бывать да и хотелось самому

удостовериться во всем происшедшем. Д-р Сатьяпал, д-р Китчлу и пандит

Рамбхадж Датт Чоудхари, приглашавшие меня в Пенджаб, были в тот момент в

заключении. Но я был уверен, что правительство не осмелится долго держать в

заключении ни их, ни других арестованных. Когда я бывал в Бомбее, многие

пенджабцы навещали меня. Я подбадривал их, и моя уверенность передавалась и

им.

Между тем, поездка все откладывалась. Всякий раз, когда я обращался к

вице-королю за разрешением, он отвечал: «Не теперь».

Тем временем была учреждена комиссия Хантера для расследования действий

пенджабского правительства в период военного положения. М-р К. Ф. Эндрюс

поехал в Пенджаб и писал мне оттуда душераздирающие письма, из которых я

убедился, что зверства, совершенные при военном положении, далеко превзошли

то, о чем сообщалось в прессе. Эндрюс настаивал, чтобы я приехал к нему как

можно скорее. Малавияджи также просил приехать в Пенджаб немедленно. Я еще

раз телеграфировал вице-королю, запрашивая, могу ли теперь отправиться в

Пенджаб. Он ответил, что мне разрешат поехать туда через некоторое время.

Точной даты теперь не помню, но, кажется, это было 17 октября.

Никогда не забуду своего приезда в Лахор. Вокзал был битком набит людьми.

Население города, полное страстного нетерпения, высыпало на улицу, как будто

встречало дорогого родственника после долгой разлуки. Толпа безумствовала от

радости. Меня привели в бунгало покойного ныне пандита Рамбхаджа Датта.

Обязанности занимать и обслуживать меня были возложены на шримати Сарала

Деви. Тяжелые это было обязанности, потому что дом, где я жил, превратился в

настоящий караван-сарай.

Из-за ареста главных лидеров Пенджаба их место заняли пандиты Малавияджи и

Мотилалджи, а также ныне покойный свами Шраддхананджи. Малавияджи и

Шраддхананджи я хорошо знал и прежде, но с Мотилалджи близко познакомился

здесь. Все они, равно как и местные руководители, не попавшие в тюрьму, тепло встретили меня; я ни разу не почувствовал себя чужим среди них.

Мы единогласно решили не давать никаких показаний комиссии Хантера. О

мотивах такого решения в свое время писалось в газетах, и они не требуют

разъяснения. Достаточно сказать, что и