был слишком хорошо знаком и Толстому: мучил его долгие годы. Тургенев, вероятно, никогда не ставил его себе отвлеченно, но у него был готовый ответ, и этот ответ был образ: образ птицы, неудержимо летящей вперед: «горячая, сильная жизнь, неуклонная воля, несокрушимая уверенность» – что он увидал в полете тринадцати журавлей. Самозабвение страсти или самозабвение долга – все равно: лишь бы самозабвение, цельность, без которых невозможны горячая жизнь и неуклонная воля. Таков, несомненно, был идеал Тургенева. Полюсами его мировоззрения были – с одной стороны, жизнь, безличная до полного слияния с природой, текущая, как вода по болотным тростникам, жизнь лопухов, мух-коромысл и Касьянов; с другой стороны, пыл Прометея или Сатаны, высшее напряжение личного начала, там, где оно само становится стихией. Самые резкие его заявления в этом смысле – обе крайности его противоречия – «Песнь торжествующей любви» и «Дым». В обоих произведениях узлом действия является половое влечение; тожеством предмета особенно подчеркивается противоречивость двух мыслей Тургенева о нем.
Литвинов и Валерия поступают совершенно одинаково – оба повинуются прозвучавшему в них велению страсти, в обоих природа торжествует над личностью, и в обоих униженная, посрамленная личность жестоко страдает. Но как различно оценивает Тургенев эту борьбу в том и в другом случае!
На первых страницах романа Литвинов изображен как положительный тип. Тургенев одобряет его: вот какой хороший человек – идет путем разума, путем долга! Четыре года учился за границей, добросовестно трудился, выдержал искус до конца, приобрел познания; теперь едет домой, уверенный в самом себе и в той пользе, которую принесет родному краю. Оттого он так спокоен и прост; его судьба определилась, и он гордится ею, как делом своих рук. И на многих страницах Тургенев противопоставляет ему целый сонм праздно болтающих русских, чтобы тем ярче выставить нравственную красоту своего героя. Он уже и невесту нашел ему, как нельзя более достойную и подходящую для его жизненного труда. Только радоваться бы за него и им – за Россию. Но увы! и этот прекрасный человек погибает в самый миг расцвета, и погибает так жалко и недостойно! Судьба сталкивает его с красивой и сильной женщиной, жадной до власти и наслаждений; он вспыхивает неугасимой чувственной страстью, и в этом огне сгорают его надежды, вся его будущность, его благородная преданность долгу и даже самое чувство достоинства, честь, порядочность. Он, разумеется, жестоко страдает, и Тургенев недвусмысленно становится на сторону его разума против его увлечения. «Как человек честный и справедливый, он понимал важность обязанностей, святость долга, и почел бы за стыд хитрить с самим собой, с своею слабостью, с своим проступком». Совесть и разум казнят его стыдом за малодушие, болью за разрушенную будущность, ужасом за низкую измену невесте; но он уже не в силах владеть собою; все другие чувства затмил в нем обольстительный образ той испорченной женщины. И вот уже он покатился вниз, ему и страшно, и сладко, он точно махнул рукой на все; он – павший человек, и знает это; его уверенность, спокойствие, уважение к себе исчезли, нет уже ни страха, ни стыда, ни раскаянья; «таинственный гость забрался в святилище и овладел им, и улегся в нем, молчком, но во всю ширину, как хозяин на новоселье». Тургенев спрашивает: «и что сталось с его честностью?» говорит об «ужасе и безобразии» его положения, об «омуте, куда и заглядывать не следовало» и куда он бросился теперь очертя голову. При свидании с невестой Литвинов говорит ей: «Я пришел тебе сказать, что друг твой погиб, что он падает в бездну и не хочет увлекать тебя с собою… А спаси меня… нет! даже ты не можешь спасти меня. Я сам бы оттолкнул тебя… Все прежнее, все дорогое, все, чем я доселе жил, погибло для меня, все разрушено, все порвано, и я не знаю, что меня ожидает впереди… я не разлюбил тебя, но другое, страшное, неотразимое чувство налетело, нахлынуло на меня…» Давно ли Тургенев благословлял эти грозы, налетающие на людей, и показывал, как в вихре грозы у человека вырастают крылья? Теперь он со скорбью смотрит на Литвинова, не сумевшего устоять на ногах, и горечью звучит его свидетельство: «Природа не справляется с логикой, с нашей человеческой логикой; у нее есть своя, которую мы не понимаем и не признаем до тех пор, пока она нас, как колесом, не переедет». Литвинов в начале был самозаконной личностью, – теперь он во власти природы, растворен и обезличен в ней: вот это-то роковое падение его Тургенев оплакивает. Всем содержанием «Дыма», всеми его фигурами и, наконец, в отвлеченной форме – речами Потугина, Тургенев проповедует, что сила, счастье и достоинство человека – в том, чтобы быть личностью, то есть определить в разуме свой долг – и исполнять его с «неуклонной волею»; страсть же поглощает личность, и вот Литвинов погиб: «он не понимал своих поступков, точно он свое настоящее „я” утратил, да и вообще он в этом „я” мало принимал участия. Иногда ему сдавалось, что он собственный труп везет». Его непреклонная воля страстью обращена в дым – отсюда и заглавие романа. В размышлении Литвинова, глядящего из окна вагона на мимо несущиеся клубы дыма, выражена вся философия романа.
«„Дым, дым”, – повторил он несколько раз; и все вдруг показалось ему дымом, все, собственная жизнь, русская жизнь – все людское, особенно все русское. Все дым и пар, думал он; все как будто беспрестанно меняется, всюду новые образы, явления бегут за явлениями, а в сущности все то же да то же; все торопится, спешит куда-то – и все исчезает бесследно, ничего не достигая; другой ветер подул – и бросилось все в противоположную сторону, а там опять та же безустанная, тревожная и – ненужная игра». Заветная и уже знакомая нам мысль Тургенева! Идеал человеческой жизни – быть как журавли, с их сильной, горячей жизнью, с непреклонной волей; но таких людей мало: все людское, особенно все русское – подобно дыму: «Таких людей, каковы были эти птицы, – в России – где в России! в целом свете немного». Эти две строки из «Призраков» содержат в себе весь замысел «Дыма».
Литвинов, выстроив свой дом, неосторожно оставил вход открытым – и «природа», как некий хитрый и сильный зверь, забралась в святилище и овладела им. С Валерией в «Песни торжествующей любви» «природа» обошлась еще жесточе: грубо кинула ее наземь и растерзала, как волк ягненка.
5. «Песнь торжествующей любви»
I
Двое юношей, Фабий и Муций, полюбили одну и ту же девушку, Валерию; она, по совету матери, отдает свою руку Фабию; тогда Муций решает отправиться в путешествие на Восток. Через пять лет Муций возвращается и по приглашению Фабия поселяется в павильоне его дома. Он привез с Востока странные вещи и еще более странные знания. В первый же вечер он показывает Фабию и Валерии фокусы, подобные колдовству, угощает их пахучим и густым ширазским вином, погружающим тело в сладкую истому, и играет на индийской скрипке страстную мелодию, горящую таким огнем, такой торжествующей радостью, что обоим становится жутко и слезы выступают у них на глазах; эта песнь, говорит он, слывет на Цейлоне песнею торжествующей, то есть удовлетворенной любви. В эту ночь Валерии снится сон о том, что она отдается Муцию; в ужасе она просыпается, будит мужа, – и в то же мгновение со стороны павильона раздаются звуки цейлонской мелодии; а наутро Муций рассказывает им сон, виденный им: тот же, какой видела Валерия. В следующую ночь Фабий убеждается, что Валерия и Муций ходили на свидание: следы их ног ведут к беседке в саду; и тотчас опять слышится из павильона та же песнь удовлетворенной любви. На третью ночь он успевает предупредить свидание в то время, когда Валерия и Муций, как лунатики, влекомые таинственной силой, идут навстречу друг другу; он вонзает кинжал в бок Муцию. И только малаец-слуга, бесовскими чарами вдохнув в тело Муция некое подобие жизни, – увозит его, – тотчас Валерия освобождается от наваждения.
Таково содержание «Песни торжествующей любви», одного из последних рассказов, написанных Тургеневым (июнь 1881 года). Сюжет этого рассказа, как мне кажется, внушен был Тургеневу чтением романа Бульвера «Странная история»
. Я не могу привести никаких документальных данных в подтверждение этой догадки; да и что в ней, будь она даже неопровержимо верна? Такой факт едва заслуживал бы упоминания в биографии Тургенева; его рассказ, как видно будет дальше, при внешнем сходстве глубоко отличается от «Странной истории» по содержанию и смыслу. Но как раз такое сходство бывает иногда очень ценно. Для нас безразлично, случайно ли сошлись оба писателя на одном пути, идя каждый к своей цели, или действительно Тургенев был возбужден к творчеству чтением, обострившим в нем чувства и мысли, родившиеся в нем, конечно, раньше и независимо от этого чтения; важно то, что два ума сходно трактовали один и тот же предмет. Сравнивая оба произведения, как бы наложив, по методу, применяемому в планиметрии, «Песнь торжествующей любви» на «Странную историю», мы достигаем того, что на ровной поверхности тургеневского рассказа с резкой отчетливостью выступают черты, составляющие своеобразие его идеи и могущие иначе остаться незамеченными. Прочитать художественное произведение всегда трудно, ибо глубина его глубже, нежели кажется; поэтому надо пользоваться всяким средством, облегчающим задачу. На этот раз счастливый случай дает нам в руки транспарант, – а этот метод исследования так же законен, как всякий другой.
II
, философский по замыслу, развертывает сложную и довольно запутанную интригу. Нам нет надобности излагать ее целиком. Достаточно сказать, что действие происходит в небольшом английском городе, что действующих лиц, как и в рассказе Тургенева, – трое: любящая пара и третий, и что фабула сводится, коротко говоря, точно так же к колдовскому вторжению этого третьего лица в любовную связь тех двоих. Молодой врач Аллен Фенвик влюблен в прелестную, чистую, нежную девушку Лилиан; она отвечает ему взаимностью, и они объявлены женихом и невестой. В это время в городке появляется таинственный молодой человек, обаятельный, красавец, по имени Маргрев. Он долго жил на Востоке. Как и Муций, он привез оттуда странные вещи, например чудесный жезл, дающий власть над чужой волей. Привез он и странные песни. Однажды он запел в присутствии Фенвика дикую и величественную песнь на незнакомом языке. «Устремив глаза к солнцу, он запел, голосом полным и звучным, как колокол. Песнь была действительно величественна; слова образовали очень звучное сочетание, которое шло к мелодии и казалось мне в одно и то же время радостным и торжественным». Он пояснил, что это – гимн солнцу персов-огнепоклонников, на языке, отличном от современного персидского. В другой
