расцвета расти и развиваться, а с этого момента оставаться неизменным, т. е. жизнь должна быть наполовину динамической, наполовину – статической. Йорик до сих пор пел бы песни и сыпал остроты, Александр, все еще тридцатилетний, по-прежнему молниеносно проходил бы со своим войском страну за страной, побеждая и пируя после побед. Точно того же хочет Вольней. И он в своей мечте бессознательно повелевает истории разделиться: до расцвета Пальмиры – рост, накопление, восхождение; с момента расцвета – однообразное цветение. Но ведь Пальмира была не одна в мире; она возрастала не сама в себе, а на счет окружавших ее организованных форм, защищаясь и нападая в кругу индивидуальностей, подобных ей, поглощая извлекаемые ею из них родовые силы, – т. е. она могла возрастать только в силу всемирно-исторического динамизма. А для того чтобы во второй период, о котором мечтает Вольней, она могла оставаться равномерно цветущей, вокруг нее должна была бы установиться полная неподвижность, и так как окружающие ее индивидуальности так же, разумеется, были окружены другими индивидуальностями, то должно было бы остановиться все на поверхности земли. Малейшая пылинка может остаться неизменной только в том случае, если прекратится всякое движение в мире. Следовательно, мечтаемая Вольнеем Пальмира была бы всемирным вампиром: в тот день, когда она достигла расцвета, должно было бы навсегда остановиться расцветание всех других Пальмир, все создания должны были бы навсегда остаться такими, какими их застал этот день. Гамлет, скорбя о смерти Йорика, своей обратной мечтой обрекает самого себя навеки остаться ребенком, каким Йорик носил его на плечах. Какая смешная глупость!
Да! Но и какая неизбежная, какая трогательная глупость! В основании ее – неискоренимый инстинкт самосохранения, субъективно сказывающийся безусловной верой личности в ее неразрушимость. Отсюда неизбежное умозаключение: если я неразрушим, то и всякая другая организованная форма, всякая «не я», неразрушима. Но так как, по закону вещей, личность может существовать только на счет других личностей, т. е. разрушая их, то, постулируя бессмертие «не я», я тем самым постулирую смерть своего «я»; или вторая посылка, неминуемо вытекающая из первой, неминуемо убивает ее. Человек живет двойной жизнью: нагнувшись над цветком, умиляется его красоте и страстно благословляет его на вечное цветение, – но в то же самое мгновение, когда благословляет, – срывает его. Мне жаль цветка, это живое «не я», внеположное воплощение моего «я», которое я из чувства самосохранения инстинктивно хочу знать неразрушимым, и которое, однако, как раз из самосохранения, и непременно должен уничтожить, чтобы ассимилировать себе. Мы похожи на древние царства, которые неустанно покоряли соседние страны и, среди своих побед, твердо верили в собственную непобедимость. Оба эти чувства: потребность побеждать других и вера в свою непобедимость – вложены в нас природой; без них жизнь была бы невозможна. Но над обоими, как белое облако, восходит третье, ненужное и бессмысленное, но не природное, а наше, человеческое чувство: моя, Гамлета, Вольнея грусть над развалинами Пальмиры. Воля животного безысходно ограничена природной целесообразностью, – только человек перешагнул этот круг; тайное желание Гамлета, чтобы Александр был вечно юн, идет наперерез законам природы. Подлинно человеческое в мире одно: volo, quia absurdum[48 — Хочу, ибо абсурдно (лат.).].
Комментарии
Печатается по изданию: Гершензон М. Пальмира // Современные записки. [Париж,] 1922. Кн. XII. С. 125–132.
Комментарии составлены Е.Н. Балашовой.
Абдул-Хамид I (1725–1789), 27-й султан Османской империи (с 1774 г.), сын султана Ахмеда III.
Крым вошел в состав Российской империи в 1783 г. (манифест Екатерины II о принятии Крымского полуострова под державу Российскую от 8 апреля 1783 г.). В начале 1784 г. был заложен Севастополь (указ Екатерины II от 10 февраля 1784 г., повелевающий основать «военный порт с адмиралтейством, верфью, крепостью и сделать его военным городом»).
Хомс (Химс, Гемс), город в западной Сирии, на реке Нахр эль Аси (древнегреч. Оронт), до VII в. Эмеса (Эмеза); в 150 км к западу от Пальмиры.
В 2015 г. памятники Пальмиры уничтожены захватившими эту территорию боевиками террористической организации ИГИЛ.
Вольней (Volney) Константен Франсуа (1757–1820), французский просветитель, философ, политический деятель, ориенталист. По возвращении из Египта и Сирии опубликовал труд «Voyage en Syrie et en Egypte, pendant les années 1783, 1784 et 1785» (T. 1–2, 1787–1789); русский перевод (с немецкого издания) – «Путешествие Волнея в Сирию и Египет, бывшее в 1783, 1784 и 1785 годах» (Ч. 1–2. М., 1791–1793).
Работа «Les ruines ou Méditation sur les révolutions des Empires» (1789) издавалась в первом томе Собраний сочинений Вольнея (Volney. Œuvres complètes. Paris, 1821; 2 éd. 1826, etс.), на одно из которых ссылается М.О.Гершензон. В сокращенном русском переводе впервые опубликована в 1928 г.: Вольней. Руины, или Размышления о революциях империй. М.: Атеист, [б.г.].
М.О.Гершензон почти полностью приводит главы 1-ю и 2-ю: Путешествие; Размышление. (См.: Вольней К.Ф. Руины, или размышления о расцвете и упадке империй // Вольней. Избранные атеистические произведения. М., 1962. С. 31–32, 33–35.)
Персеполь – столица империи Ахеменидов, в 330 г. до н. э. город захвачен армией Александра Македонского, разграблен и сожжен.
Одичалый, угрюмый, ни с кем не общаясь, он недели и месяцы живет в тупом оцепенении и тяжко томится; а внутри его неустанно идет глухое брожение, словно совершается химический процесс, и вдруг из брожения вспыхнет определенная безотчетная потребность, – и он идет, точно гонимый вихрем, идет без мысли, в каком-то исступлении, пока дойдет за много миль в то место, куда ему велела идти душа, не объясняя, зачем. Его вид пугает встречных по дорогам; но они знают его: зимою и летом, в шкуре мехом наружу, подпоясанный кожаным поясом, простоволосый, с израненными от дороги голыми ступнями, это – пророк Илия. И люди говорят между собою: «Дух Божий опять несет его куда-то».
Внезапно, страшный, предстал царю и обжег его предсказанием долгой засухи; а самому дух Божий велел на это время идти к потоку Хорафу и жить там. Там ручей поил его, и вороны носили ему пищу. Когда же ручей высох от бездождия, дух повелел ему идти в Сарепту. Путь был далекий и, верно, сильный зной; дойдя до города, он изнемог от голода и жажды. Увидав вдову, собиравшую хворост, он попросил у нее напиться, потом вдогонку крикнул ей, чтобы принесла ему также кусок хлеба. На ее ответ, что, собрав дрова, она хочет из последней горсти муки и последней ложки масла испечь хлеб для себя и своего сына, он говорит ей: «Сделай так, но раньше испеки небольшой опреснок и принеси мне»; значит, так ослабел, что не может ждать, пока она испечет настоящий хлеб: пусть это будет хоть пресная лепешка. Так гонит его с места на место, и он сам за минуту не знает, куда дух пошлет его. Он говорит царскому слуге: «Пойди, скажи царю, что я жду его здесь»; но слуга взмолился: «Царь давно тебя ищет; пока я пойду к нему, Дух Божий опять унесет тебя неведомо куда, и он, не найдя тебя на этом месте, велит казнить меня за обман». И когда огненная колесница унесла Илию на небо, сыны пророков настояли на том, чтобы послать искать его: может быть, дух Божий опять унес его и поверг где-нибудь на горе или в долине, как бывало столько раз. Его гонит без причины из Иерусалима в Вирсавию, оттуда за сорок дней пути в Хориву, оттуда через пустыню в Дамаск, или в другой раз – из Галгала в Вифиль, оттуда – в Иерихон, оттуда – к Иордану. Люди называют это: «Дух Господен носит его», или еще иначе: «рука Божия на нем». Так сказано: «И была на Илии рука Господня: он опоясал чресла свои и бежал пред Ахавом до самого Изрееля». Какое зрелище! Царская колесница мчится под проливным дождем от Кармила в Изреель, а впереди, в исступлении, не чувствуя ни потоков сверху, ни острых камней и грязи под ногами, бежит безумный человек в звериной шкуре. И, добежав, наверное, упал без дыхания. Это истязание было не нужно, – дело было сделано раньше и кончено к отъезду царя. Но так внезапно внушил ему Дух, и он должен был повиноваться.
Он – точно безвольный раб. Но присмотритесь к нему – что он? Как садовник обрезает ветви у растения, чтобы оно не тратило соков, так он лишен всего, что образует личную жизнь людей. Наша жизнь устремлена наружу; личность истощает свою силу на буйную поросль ветвей, старается выслать их из себя как можно больше числом, как можно длиннее и лиственей. Это наши замыслы, привязанности, предприятия – все наши чувства, мысли и дела, которые простерты в мире. Илия стоит, как голый ствол, питаемый одними своими корнями: верно, могучие корни! – только далеко вверху – небольшая крона – лицо. Его личность вся с невиданной силой сосредоточена внутри, его воля – стихийная воля, и его воля – его мышление. Оттого внутренний голос не дробится у него в ветвях, как у нас, а мгновенно и чисто доходит до его слуха непреложным приказом, которому невозможно не повиноваться. Это называется: «И было к нему слово Господне». Он слышит свой внутренний голос, как объективное суждение или веление, и потому он нетерпим, он в своем личном опыте не знает ни колебаний, ни заблуждения. Он не может понять людей: «Долго ли вы будете хромать на оба колена? Если Иагве есть Бог, то последуйте ему, а если Ваал, то ему последуйте». Но он знает наверное, что Бог – Иагве, и потому он во имя Иагве пророчествует казни и сам казнит. И оттого же он чрез свои корни непосредственно воспринимает мировую жизнь, «и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье». Он уже слышит шум приближающегося дождя, когда небо еще совершенно безоблачно; он знает место и час своего вознесения. Как пушкинский пророк, он подлинно видит и слышит, тогда как мы подслепы и глуховаты. Люди, вероятно, думают, что он в своей одержимости ничего не видит кругом; а он зорко смотрит и помнит. В решительную минуту, в озарении наивысшего экстаза, он вдруг, как всегда, ощущает в себе непреклонное решение, веление Бога: поставит Азаила царем сирийским, Ииую – царем израильским, и Елисея помазать в пророки после себя. Он, конечно, раньше видел их всех и пристально разглядел, – теперь только вспомнил. Он, наверное, не слышит людских дрязг и сплетен, но что нужно, то слышит. Когда Ахав неправедно присвоил себе виноградник Навуфея, Илия, бывши вдали, тотчас явился – конечно, по слуху в народе; и когда Охозия слал спросить совета у чужеземного Бога, он также мгновенно узнал.
Так, наперекор своей видимой безличности, он – личность бесконечно более каждого из
