Виндельбанд[т]а[10] или другого

какого-нибудь немца, чуждого русской душе. Соловьевым могла бы гордиться

философия любой европейской страны. Но русская интеллигенция Вл. Соловьева

не читала и не знала, не признала его своим. Философия Соловьева глубока и

оригинальна, но она не обосновывает социализма, она чужда и народничеству и

марксизму, не может быть удобно превращена в орудие борьбы с самодержавием и

потому не давала интеллигенции подходящего «мировоззрения», оказалась

чуждой, более далекой, чем «марксист» Авенариус, «народник» Ог.

Конт[11] и др. иностранцы. Величайшим русским метафизиком был,

конечно, Достоевский, но его метафизика была совсем не по плечу широким

слоям русской интеллигенции, он подозревался во всякого рода

«реакционностях», да и действительно давал к тому повод. С грустью нужно

сказать, что метафизический дух великих русских писателей и не почуяла себе

родным русская интеллигенция, настроенная позитивно. И остается открытым,

кто национальнее, писатели эти или интеллигентский мир в своем

господствующем сознании. Интеллигенция и Л. Толстого не признала настоящим

образом своим, но примирялась с ним за его народничество и одно время

подверглась духовному влиянию толстовства. В толстовстве была все та же

вражда к высшей философии, к творчеству, признание греховности этой роскоши.

Особенно печальным представляется мне упорное нежелание русской

интеллигенции познакомиться с зачатками русской философии. А русская

философия не исчерпывается таким блестящим явлением, как Вл. Соловьев.

Зачатки новой философии, преодолевающие европейский рационализм на почве

высшего сознания, можно найти уже у Хомякова. В стороне стоит довольно

крупная фигура Чичерина, у которого многому можно было бы поучиться. Потом

Козлов[12], кн. С. Трубецкой[13], Лопатин, Н.

Лосский[14], наконец, мало известный В. Несмелов[15]

— самое глубокое явление, порожденное оторванной и далекой интеллигентскому

сердцу почвой духовных академий. В русской философии есть, конечно, много

оттенков, но есть и что-то общее, что-то своеобразное, образование какой-то

новой философской традиции, отличной от господствующих традиций современной

европейской философии. Русская философия в основной своей тенденции

продолжает великие философские традиции прошлого, греческие и германские, в

ней жив еще дух Платона и дух классического германского идеализма. Но

германский идеализм остановился на стадии крайней отвлеченности и крайнего

рационализма, завершенного Гегелем. Русские философы, начиная с Хомякова,

дали острую критику отвлеченного идеализма и рационализма Гегеля и

переходили не к эмпиризму, не к неокритицизму, а к конкретному идеализму, к

онтологическому реализму, к мистическому восполнению разума европейской

философии, потерявшего живое бытие. И в этом нельзя не видеть творческих

задатков нового пути для философии. Русская философия таит в себе

религиозный интерес и примиряет знание и веру. Русская философия не давала

до сих пор «мировоззрения» в том смысле, какой только и интересен для

русской интеллигенции, в кружковом смысле. К социализму философия эта

прямого отношения не имеет, хотя кн. С. Трубецкой и называет свое учение о

соборности сознания метафизическим социализмом; политикой философия эта в

прямом смысле слова не интересуется, хотя у лучших ее представителей и была

скрыта религиозная жажда царства Божьего на земле. Но в русской философии

есть черты, роднящие ее с русской интеллигенцией, — жажда целостного

миросозерцания, органического слияния истины и добра, знания и веры. Вражду

к отвлеченному рационализму можно найти даже у академически-настроенных

русских философов. И я думаю, что конкретный идеализм, связанный с

реалистическим отношением к бытию, мог бы стать основой нашего национального

философского творчества и мог бы создать национальную философскую

традицию[iii] , в которой мы так нуждаемся. Быстросменному

увлечению модными; европейскими учениями должна быть противопоставлена

традиция, традиция же должна быть и универсальной, и национальной, — тогда

лишь она плодотворна для культуры. В философии Вл. Соловьева и родственных

ему по духу русских философов живет универсальная традиция, общеевропейская

и общечеловеческая, но некоторые тенденции этой философии могли бы создать и

традицию национальную. Это привело бы не к игнорированию и не к искажению

всех значительных явлений европейской мысли, игнорируемых и искажаемых нашей

космополитически-настроенной интеллигенцией, а к более глубокому и

критическому проникновению в сущность этих явлений. Нам нужна не кружковая

отсебятина, а серьезная философская культура, универсальная и вместе с тем

национальная. Право же, Вл. Соловьев и кн. С. Трубецкой — лучшие европейцы,

чем гг. Богданов и Луначарский; они были носителями мирового философского

духа и вместе с тем национальными философами, так как заложили основы

философии конкретного идеализма. Исторически выработанные предрассудки

привели русскую интеллигенцию к тому настроению, при котором она не могла

увидеть в русской философии обоснования своего правдоискательства. Ведь

интеллигенция наша дорожила свободой и исповедовала философию, в которой нет

места, для свободы; дорожила личностью и исповедовала философию, в которой

нет места для личности; дорожила смыслом прогресса и исповедовала философию,

в которой нет места для смысла прогресса; дорожила соборностью человечества

и исповедовала философию, в которой нет места для соборности человечества;

дорожила справедливостью и всякими высокими вещами и исповедовала философию,

в которой нет места для справедливости и нет места для чего бы то ни было

высокого. Это почти сплошная, выработанная всей нашей историей аберрация

сознания. Интеллигенция, в лучшей своей части, фанатически была готова на

самопожертвование и не менее фанатически исповедовала материализм,

отрицающий всякое самопожертвование; атеистическая философия, которой всегда

увлекалась революционная интеллигенция, не могла санкционировать никакой

святы ни, между тем как интеллигенция самой этой философии придавала

характер священный и дорожила своим, материализмом и своим атеизмом

фанатически, почти католически. Творческая философская мысль должна

устранить эту аберрацию сознания и вывести его из тупика. Кто знает, какая

философия станет у нас модной завтра, — быть может, прагматическая

философия. Джемса[16] и Бергсона[17], которых

используют подобно Авенариусу и др., быть может, еще какая-нибудь новинка.

Но от этого мы не подвинемся ни на шаг вперед в нашем философском развитии.

Традиционная вражда русской интеллигенции к философской работе мысли

сказалась и на характере новейшей русской мистики. «Новый путь», журнал

религиозных исканий и мистических настроений, всего более страдал

отсутствием ясного философского сознания, относился к философии почти с

презрением. Замечательнейшие наши мистики, — Розанов[18],

Мережковский[19], Вяч. Иванов[20] хотя и дают богатый

материал для новой постановки философских тем, но сами отличаются

антифилософским духом, анархическим отрицанием философского разума. Еще Вл.

Соловьев, соединявший в своей личности мистику с философией, заметил, что

русским свойственно принижение разумного начала. Прибавлю, что нелюбовь к

объективному разуму одинаково можно найти и в нашем «правом» лагере, и в

нашем «левом» лагере. Между тем как русская мистика, по существу своему

очень ценная, нуждается в философской объективации и нормировке в интересах

русской культуры. Я бы сказал, что дионисическое начало мистики необходимо

сочетать с аполлоническим началом философии. Любовь к философскому

исследованию истины необходимо привить и русским мистикам, и русским

интеллигентам-атеистам. Философия есть один из путей объективирования

мистики; высшей же и полный формой такого объективирования может быть лишь

положительная религия. К русской мистике русская интеллигенция относилась

подозрительно и враждебно, не в последнее время начинается поворот, и есть

опасение, чтобы в повороте этом не обнаружилась родственная вражда к

объективному разуму, равно как и склонность самой мистики утилизировать себя

для традиционных общественных целей.

Интеллигентское сознание требует радикальной реформы, и очистительный

огонь философии призван сыграть в этом важном деле не малую роль. Все

историческое и психологические данные говорят за то, что русская

интеллигенция может перейти к новому сознанию лишь на почве синтеза знания и

веры, синтеза, удовлетворяющего положительно ценную потребность

интеллигенции в органическом соединении теории и практики, «правды-истины» и

«правды-справедливости». Но сейчас мы духовно нуждаемся в признании

самоценности истины, в смирении перед истиной и готовности на отречение во

имя ее[iv] . Это внесло бы освежающую струю в наше культурное

творчество. Ведь философия есть орган самосознания человеческого духа,