— Он недоуменно покачал головой.
И тут я кое-что вспомнил из того разговора с Недом.
— Нед помогал не только в часовне, но и в библиотеке? — спросил я Годвина.
Тот обернулся, подозрительно глянул на меня.
— Иногда выполнял небольшие поручения, — взвешивая каждое слово, ответил он. — Прибирал, наводил порядок. Книги я ему не доверял. А в чем дело?
— Мастер Годвин, — решил я сыграть в открытую, — в субботу вечером кто-то наведался в библиотеку, пока остальные были на диспуте. В тот самый вечер Джеймс Ковердейл был убит. Нед слышал голоса, но посетителей не узнал.
Годвин с тревогой посмотрел на меня.
— Как я вам уже говорил, у всех членов колледжа есть свои ключи. Полагаю, кто-то мог вернуться раньше, но кто и зачем — понятия не имею. Или же… — Тут он бросил исподтишка взгляд на ректора и замолчал.
Я припомнил, что Годвин уже говорил мне, что София пользуется отцовским ключом от библиотеки. Нед сказал, что слышал сердитый мужской голос. Но кто был этот второй собеседник? Однако, судя по тому, как Годвин встревожился, напрашивался и другой вывод: Нед, прибирая в библиотеке, вполне мог наткнуться на запрещенные книги, припрятанные Годвином.
— А вы? — Я прямо взглянул ему в глаза. — Вы ни с кем не встретились, когда вернулись в тот вечер в колледж?
— Я? — Затравленное выражение мелькнуло в глазах Годвина, и он поспешно отвел взгляд. — Я был на диспуте, как и все, доктор Бруно. — В замешательстве он переступил с ноги на ногу.
— Но ушли раньше, у вас же была назначена встреча.
Ректор поднял взгляд. Отчаяние на его лице на короткое время сменилось удивлением. Годвин покраснел.
— Да, верно, я вышел почти в самом начале по личному вопросу, — признался он. — К делам колледжа это отношения не имеет. Но в Линкольн я вернулся около шести, библиотека была заперта, а когда я открыл дверь, внутри никого не было. Перед Богом клянусь, это истинная правда!
Я покосился на его руки: кончики пальцев испачканы чернилами, но ни капли крови. Ректор переводил взгляд с библиотекаря на меня, уже не зная, кому и чему верить.
— Погодите, а это что? — Я заметил возле алтаря что-то темное и наклонился, чтобы рассмотреть: это оказалась аккуратно сложенная черная университетская мантия. Я поднял ее за уголок: довольно потрепанная, липкая от еще непросохшей крови. Я показал ее ректору.
— Должно быть, это мантия Неда. Опять тот же трюк. Убийца надевает мантию жертвы поверх собственной одежды, чтобы не испачкаться кровью.
Дверь заскрипела, и мы все трое аж подпрыгнули: рядом с телом убитого и сам чувствуешь себя то ли жертвой, то ли преступником. Крысиная мордочка Слайхерста просунулась в щель.
— Студенты и члены колледжа собрались в зале и ждут вас, ректор. Боюсь, пришли не все. — Слайхерст покосился на меня, как будто я был тому причиной. — Нигде нет Уильяма Бернарда, Габриеля Норриса и Томаса Аллена, а Джона Флорио никто не видел после полудня.
Ректор кивнул и с усилием поднялся на ноги.
— Уолтер, ступайте вперед, и вы тоже, Ричард, — распорядился он. — Через несколько минут я догоню вас. После того как я сделаю сообщение, мы объявим комендантский час. Всем сидеть по своим комнатам, пока не будет обыскан весь колледж.
— Полагаю, это правило распространяется и на гостей? — ехидно уточнил Слайхерст.
— На всех, — решительно подтвердил ректор. — А теперь я должен поговорить с доктором Бруно наедине.
Слайхерст нехотя последовал за Годвином. Когда дверь за ними закрылась, Андерхилл повернулся ко мне — медленно, как будто все движения давались ему с большими усилиями. На его лице было отчаяние.
— Моя дочь так и не вернулась домой, Бруно!
Голос его звучал как погребальный звон. Я невольно пошатнулся, словно отчаяние этого человека тяжким грузом легло и на мои плечи. Немного опомнившись, я покачал головой и возразил:
— Возможно, пошла к друзьям? Подумайте, к кому она могла пойти?
Ректор медленно — он все теперь делал очень медленно — провел обеими руками по лицу, поднял глаза.
— У Софии нет друзей в обычном смысле этого слова. Если бы несколько дней назад вы спросили меня о ее друзьях, я бы ответил, что их у нее вовсе нет, однако теперь… — Он замолчал и отвернулся к окну.
— Что — теперь? Вы что-то узнали?
— Я был слеп, Бруно, слеп. Я погубил обоих моих детей, и колледж я тоже погубил.
В его словах была известная доля истины, однако я не мог равнодушно видеть мучения этого немолодого человека.
— В этих смертях вы неповинны, а Софию мы еще отыщем, живую и невредимую. Даже если мне самому придется пуститься на поиски и скакать верхом всю ночь!
Я сам не ожидал, что эти слова вырвутся у меня с таким жаром. Андерхилл взглянул на меня с новым для него выражением кроткого любопытства.
— Очень любезно с вашей стороны, — вежливо откликнулся он и похлопал меня по руке. — Очень любезно, однако все зашло слишком далеко. Не дождавшись ее днем, я обыскал ее комнату, и вот что нашел в матрасе.
Он сунул руку в карман и вытащил маленькую книжечку в потрепанном кожаном переплете.
Я узнал ее еще прежде, чем ректор передал мне: часослов, похожий на тот, что Дженкс показывал мне в мастерской, — тот же век, та же работа, хотя и несколько попроще, не такой дорогой и в лучшем состоянии. Я пролистал несколько страниц: лики святых не тронуты, молитвы не уничтожены. Сердце мое упало: если София, несмотря на постоянное родительское наблюдение, решилась прятать у себя католический молитвенник, это могло означать только одно.
— Взгляните на титульный лист, — сказал Андерхилл.
На титульном листе была надпись — стихи из Библии: «Не равняется с нею золото и кристалл, и не выменяешь ее на сосуды из чистого золота. А о кораллах и жемчуге и упоминать нечего, и приобретение премудрости выше рубинов».[30] Под цитатой красовалась изысканная, замысловатая роспись: «Ora pro nobis. Ваш во Христе. Дж.»
Андерхилл следил за каждым моим движением.
— Из Притч, кажется? — указал я на цитату.
— Вы что, не понимаете? — вспылил он. — Как по-гречески «Премудрость»? София! Папистский молитвенник с дарственной надписью! Они обратили ее прямо у меня под носом, пока я читал своего Фокса и пытался сохранять добрые отношения с Лестером, защищая… — Он покачал головой и уставился в пол.
— Ректор Андерхилл! — резко окликнул я его. — Кто ее обратил? Кто этот Дж.? Кого вы защищали?
— Самого себя, — почти беззвучно, задыхаясь от горя, вымолвил он. — Я защищал себя и свою семью — так мне казалось. Кто бы мог подумать, что дойдет до такого.
Дженкс, подумал я. Кто еще мог раздобыть такой красивый французский часослов? Да и подпись выдавала его с головой: «Дж». Я в очередной раз перечитал посвящение. Сами по себе библейские стихи звучали невинно, однако если вместо слова «премудрость» подставить имя София, в цитате появлялся некий игривый намек. Подумать только, Дженкс, клейменый урод, морда безухая, дарит Софии такие интимные подарки! А она, значит, разделяет его веру!
Я скрипнул зубами. И тут еще одна мысль поразила меня: неужто Дженкс и был той угрозой, о которой говорила София? А вдруг она что-то случайно узнала о католическом заговоре и теперь негодяй угрожает ей? И это изувеченное тело у подножия алтаря… Рука невольно потянулась к поясу, за которым я спрятал серебряный ножик Дженкса: ладно, сегодня же вечером я заставлю его признаться, даже если ради этого мне придется приставить ему к горлу его собственный нож! Андерхилл тем временем смотрел на меня покорно и печально, как будто ожидая дальнейших распоряжений.
— Джеймс Ковердейл был тайным католиком? — не давая ему опомниться, спросил я.
Андерхилл в очередной раз кивнул.
— И вы это знали? Так вот почему вы стерли колесо Катерины, чтоб его не увидел коронер!
— Мне казалось, если человек сохраняет в тайне свою веру и это не затрагивает ни его работу, ни политику, то это дело его и Бога. Боюсь, члены Тайного совета не разделяют моего мнения. Однако я льщу себя надеждой, что так мыслит ее величество. — Он подался ближе ко мне и заговорил совсем тихо: — Так или иначе, правила меняются. Лорд Берли каждый день издает новые указы, теперь противозаконно уже и скрывать сведения о папистах. Человек может угодить в тюрьму только за то, что не донес на соседа или коллегу. Все живут в страхе перед собственными друзьями. — Ректора снова затрясло, и, пытаясь успокоиться, он зажал сцепленные руки между коленями.
— Итак, — медленно заговорил я, — вы старались скрыть подробности этих преступлений, потому что боитесь, что направлены они против католиков колледжа Линкольна, и, если это откроется, Лестер спросит с вас, почему столько папистов скрывалось в колледже? — Мое сочувствие к ректору таяло, как снег под солнцем. — Вы направили коронера на ложный след, искать грабителей и бродячих собак, а настоящий убийца остается на свободе и наносит очередной удар. — Я указал на тело Неда. — Может быть, вы надеетесь, что убийца таким способом освободит Линкольн от католиков и вы останетесь чисты?
— Господи, Бруно, что вы говорите?! — Никто бы не усомнился в искренности этого вопля. — Неужели я мог бы желать им смерти, да еще такой смерти? Отчего я не донес на них с самого начала? Конечно, я знал их поименно. — Даже в этот момент он не забыл приглушить голос. — Но это все порядочные люди, они хорошо делают свое дело и вовсе не помышляют о свержении ее величества или правительства. А какая участь ждала бы их, если бы я их выдал? И вот теперь я лишусь всего, потому что я не предал коллег!
— Но кто-то убивает их одного за другим, да еще инсценирует убийства под мученичество ранних христиан, описанное Фоксом, — подхватил я. — Кто это? И зачем обставлять убийства таким образом? Я вижу только одну цель: привлечь всеобщее внимание к колледжу Линкольна и к его католикам. Если бы мы смогли разгадать мотив, многое прояснилось бы.
— Сначала я не поверил вам насчет Фокса, — негромко отвечал Андерхилл. — Не мог допустить, чтобы человек придумал подобную жестокость, кощунство. Да и трудно было мне признать, что мои проповеди могли вдохновить этого дьявола. Но вы правы, и я не могу больше скрывать это от себя.
— А
