компенсируется другими? У слепого развивается собачий слух, а вот я, лишившись ушей, приобрел множество глаз, от которых не скроешься. — Он сухо рассмеялся; похоже, не раз уже эта шуточка его веселила. Не дождавшись от меня аплодисментов, Дженкс снова подался вперед и вдавил нож мне в горло. — О чем вы расспрашивали Аллена? Что он вам рассказал?

— Ничего интересного, — буркнул я, по возможности пытаясь отстраниться от впившегося в горло острия. — Болтал о своей учебе, о том, что девушки его не любят. Обычная мальчишеская болтовня.

— Довольно лгать, Бруно, — сквозь стиснутые зубы прошипел Дженкс; голос его был холоден и спокоен — голос убийцы. — Вы искали в Оксфорде соглядатая, чтобы погубить всех нас! — Он сделал неуловимое движение рукой, боль пронзила шею; негодяй поднес узкое лезвие к моим глазам, чтобы я мог убедиться: оно окрасилось кровью. — Вон как вы дрожите от вида собственной крови, — усмехнулся он. — А ведь это всего лишь царапина, вам случалось сильнее резаться во время бритья. Маленькая ранка, а так и хлещет. То-то кровищи будет на полу, когда я перережу вам горло.

Я закрыл глаза. Мысли в голове метались, но спасения не было.

— Если Том Аллен хотел вас погубить, почему же он сам не донес?

— Ага, — сказал Дженкс, внимательно присматриваясь ко мне. — Так вы еще далеко не все знаете, Бруно. Не так-то это просто. Сам он этого сделать не мог. Но и того, что он сказал вам, довольно. Я не могу отпустить вас, вы слишком много знаете.

— Если уж вы решили меня убить, — я старался говорить как можно тверже, — так хотя бы объясните сначала, почему вы так жестоко расправились с католиками в Линкольне. Удовлетворите мое любопытство.

Дженкс нахмурился и обернулся к Бернарду, как будто ища его одобрения.

— Вот уж нелепое предсмертное желание, Бруно! Но удовлетворить я его не смогу: не я убил Мерсера, Ковердейла и того мальчишку, и не знаю, кто это сделал. Мне не меньше вашего хотелось бы найти ответ.

— Так зачем же вы мешаете другим искать ответ? Ведь они ходили сюда, к вам на мессу, Ковердейл и Мерсер, они были вашими собратьями. И вам наплевать, что их жестоко убили и что другие в опасности? — Я переводил взгляд с одного палача на другого, чувствуя, как боль заливает горло.

— Их смерть породила слишком много вопросов, — ответил Бернард тем же торжественным тоном, каким читал молитвы. — Члены колледжа проявили бы мудрость и не стали доискиваться до истины, но вы — чужак, вы принялись рыться в том, что вас не касается, а это неминуемо привело бы к нашему разоблачению. Сожалею, но ваше любопытство погубило вас.

В голосе его действительно звучало вполне искреннее сожаление. Комната плыла у меня перед глазами, сердце, казалось, останавливалось, руки и ноги были как чужие. Только теперь я в полной мере осознал, что меня сейчас убьют и ни находчивость, ни красноречие не спасет меня. Это вызвало болезненную спазму в желудке, и мне пришлось напрячься изо всех сил — не хватало еще осрамиться.

— Постойте, — забормотал я, с трудом переводя дух. — Постойте. Ведь убийца — и ваш враг, он убивает ваших собратьев и пытается навлечь на вас подозрение! Он кровью Ковердейла нарисовал колесо Катерины на стене — да это же все равно что пальцем указать на вас! Вам же будет лучше, если я помогу поймать его!

Когда я упомянул о нарисованном на стене символе, заговорщики обменялись быстрыми взглядами. Лицо Бернарда омрачилось, а Дженкс впервые за время разговора показался напуганным.

— Повтори, — прошипел он, снова вонзая лезвие мне в горло. Я прикусил губу, чтобы не закричать в голос. Бернард подошел ближе, слегка покачал головой, и Дженкс чуть-чуть отодвинул нож.

— На стене, ты сказал? Кто видел это?

— Я, ректор Андерхилл и казначей Слайхерст, — шепотом отвечал я. — Ректор сам его смыл еще до прихода коронера.

— Хорошо, — кивнул Бернард, скорее в такт своим мыслям, нежели одобряя мои слова. — В таком случае, Роуленд, покончим с этим поскорее. Пора уходить, пока не рассвело.

— Погодите! — Я едва сдержал крик. — Я же могу помочь вам найти убийцу, только дайте мне вернуться в колледж и продолжить поиски. Ведь мы с вами в этом деле единомышленники!

Дженкс хищно усмехнулся.

— Нет, Бруно, мы враги, — возразил он. — Вы действительно не понимаете? Вы выслеживали убийцу, а он использовал вас против нас, намеренно привел вас к нам. Он постарался, чтобы вы связали эти смерти с католическим заговором, втерлись к нам, а потом предоставили бы сведения Сидни и вашим лондонским покровителям. Потом вы еще и гордились бы этим.

— Сдается мне, вы уже знаете, кто этот человек, — заметил я, надеясь продлить разговор: чем дольше палач общается с жертвой, тем труднее ему привести в исполнение приговор. Кажется, и Дженкс это сообразил, или же разговор ему наскучил. Он коротко кивнул Бернарду, и тот вытащил, наконец, руки из-за спины: в руках у него была тонкая веревка.

— Вы слишком много видели и слышали, Бруно, — равнодушно продолжал Дженкс, не отводя нож от моего горла; Бернард тем временем зашел за спину и принялся основательно стягивать мне руки веревкой. — Но прежде чем отправить вас на свидание с чертом, мне нужно выяснить, что же вам все-таки сообщил Томас Аллен и кому вы успели пересказать его слова. Можете рассказать добровольно, можете не добровольно. Как предпочитаете?

— Почему бы вам самим не спросить Томаса?

— Потому что его в настоящее время здесь нет. Но беспокоиться не о чем, Томас Аллен, как и вы, завтрашнего утра не увидит.

— Вы и его убьете? — задохнулся я.

— Не я, Бруно. — Дженкс с загадочной улыбкой покачал головой. — Не я. Я бы Томаса Аллена и пальцем не тронул, хотя бы из уважения к его отцу, который сохранил верность вере под пытками. Но Томасу не следовало болтать с вами. Кое-кто может оказаться не столь милосердным, как мы.

— Я приехал сюда с королевским кортежем! — В отчаянии я цеплялся за соломинку. — Убьете меня — выйдет громкое дело, вы сами наведете власти на свой след.

Дженкс снова покачал головой:

— Прямо-таки обидно, Бруно, до чего вы недооцениваете меня. Это даже оскорбительно. Разве человек из королевского кортежа не может ночью отправиться в бордель? Да и чего еще ждать от иностранца, паписта. Города он не знает, вот и пал жертвой каких-нибудь грабителей — ничего удивительного. К тому же он таскал при себе туго набитый кошелек. Разумеется, все это очень неприятно, однако те, кто состоят в королевском кортеже, не захотят пачкаться в этой грязи, Бруно. Что скажете, Уильям? — обратился он к Бернарду, который все еще обматывал мои руки веревкой. — Бросим его возле борделя с мальчиками. Или это уж слишком?

Бернард промолчал, а Дженкс, пожав плечами, продолжал:

— Я вернусь до рассвета, как только все подготовлю. Оставляю вас на попечение Хамфри. Поразмыслите пока, что вы должны мне пересказать из вашей беседы с Томасом Алленом.

— Так вы убиваете меня ради спасения своей шкуры? — спросил я.

Хамфри с неожиданной для такого гиганта бережностью подхватил меня и уложил на пол; Бернард принялся другой веревкой обматывать мне ноги. Дженкс пристально и сурово глянул на меня.

— Ради спасения веры, Бруно, — ответил он наконец. — Все, что я делаю, я делаю ради нашей гонимой веры, а потому это не будет грехом пред Господом.

— А как насчет шестой заповеди?

— Я предпочитаю первую: «Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим». — Прищурившись, он наклонился ко мне так близко, что можно было пересчитать все поры на его физиономии. — Эта страна — моя страна, Бруно, ибо я родился англичанином и пребуду им до могилы. Моя страна нарушила первую заповедь. Еретическая блудница, выродок этой шлюхи Болейн, возомнила себя равной святому отцу и подвергла величайшей опасности души своих подданных. Мы боремся с ересью, Бруно. Это священная война, а не убийство. И мы не варвары: прежде чем вы умрете, отец Бернард исповедует вас, если вы готовы примириться со Святой Матерью Церковью.

— Уж вам-то я точно исповедоваться не стану, — стиснув зубы, отвечал я.

Дженкса это не смутило.

— Это дело вашей совести и ваших отношений с Богом. — Он размотал длинный грязный шарф, затем крепко сдавил двумя пальцами мне нос. Я вынужден был вздохнуть, и тогда он деловито запихал шарф мне в рот. Огромный ком распер мне челюсти, я стал задыхаться. На миг мне почудилось, будто он решил таким образом меня удавить. Но Дженкс выпустил мой нос и посмотрел на меня с отвращением.

— Нужно обыскать его комнату в колледже, — посоветовал он Бернарду, и тот кивнул в ответ.

Книготорговец порылся в моей куртке, нащупал за поясом ключ, сорвал его и перебросил Бернарду. Я подумал, что копия шифра из ежедневника Мерсера спрятана у меня под рубашкой, и в комнате не найдется ничего, что связывало бы меня с Уолсингемом. Впрочем, это было слабое утешение.

Но каков я глупец — ни словом не обмолвиться Сидни о своих планах! Один лишь Коббет знает, что я отлучился на ночь. Никто ничего не узнает до завтрашнего утра, когда мое остывшее тело найдут на задах какого-нибудь борделя. Я задрожал, и боль в челюсти усилилась: мне трудно было даже сглатывать слюну, шарф меня душил.

Дженкс смерил меня оценивающим взглядом, пощупал веревки — достаточно ли туго затянуты — и кивнул Бернарду.

— Я оставлю вас ненадолго, Бруно. Хорошенько подумайте о том, что вы должны мне рассказать. Моя рожа покажется вам ангельским ликом по сравнению с тем, во что я вас превращу, если признание придется у вас вырывать. Не вынуждайте меня к этому.

Бернард тоже посмотрел на меня. Морщинистое лицо его было решительно, хотя, мне показалось, его омрачало искреннее сожаление. Он медленно накинул на голову капюшон и вышел из комнаты, оставив меня наедине с Хамфри Причардом.

Глава 17

В комнате царило молчание. Снизу донесся стук хлопнувшей двери. Свечи на алтаре почти догорели и мерцали, отчего тень Хамфри на стене казалась причудливо огромной. Он не стал зажигать новые свечи, порученное дело явно смущало парня. Он тяжело опустился на корточки под окном, привалился спиной к стене. Сидел в этой неудобной позе и таращился на меня, озабоченно и виновато. Я