слышал только звук собственного дыхания — частое неровное посвистывание носом. У Хамфри за поясом торчал нож, и он то и дело касался пальцами рукояти. Мне было очевидно, что юноша, несмотря на свой громадный рост, добр и кроток и навязанная ему роль отнюдь его не радует. Хватит ли ему решимости пустить нож в ход, если я попытаюсь удрать, подумал я, но решил, что страх перед Дженксом возьмет верх над природной добротой.

Ветер с грохотом ударил в оконные рамы, и Хамфри подскочил, испуганно вертя головой, потом рассмеялся над собой. Я пытался поймать его взгляд, надеясь пробудить природное мягкосердечие этого увальня, пока не вернулся Дженкс. Но надежды на него у меня почти не было: слишком хорошо он знал, как Дженкс расправляется с теми, кто ставит под удар дело.

От неестественной позы разболелись руки и плечи; я пытался вращать запястьями, но ничего не получалось, веревки впивались только сильнее. Чтобы отвлечься, я стал мысленно вспоминать лица людей, замеченных на мессе. Среди них был Ричард Годвин, он раздавал книги, которые Дженкс ввозил контрабандой. Был там слуга ректора Андерхилла Адам. Оба они служили в колледже, и у обоих хватало причин, чтобы заставить навеки замолчать тех, от кого исходила угроза разоблачения. В особенности Адам — об этом я уже думал, — который имел доступ к ключам ректора. С другой стороны, зачем этим тайным католикам привлекать внимание к своим сборищам в «Колесе Катерины»? Что-то тут не сходилось.

Я прикрыл глаза, прислонился головой к стене. Что толку в этих размышлениях, думать надо о том, как отсюда выбраться. Если мне перережут глотку и бросят умирать в каком-нибудь закоулке, от всех моих открытий никому пользы не будет. Невольная дрожь пробрала меня — слишком явно представился весь ужас положения. Не впервой моя жизнь подвергалась опасности, но такой беспомощности перед лицом неотвратимой смерти я еще не испытывал.

Я вытянул шею, пытаясь хотя бы ослабить боль в напряженных челюстях, но от этого движения разошлась рана на горле и начала сильно кровоточить; я всхлипнул от боли и невольно втянул глубже забитый мне в глотку шарф. Конец его попал в дыхательное горло, и я стал задыхаться, только головой мотал, испуская еле слышные стоны. Лишь когда я с грохотом рухнул и начал извиваться на полу, Хамфри сообразил, что что-то случилось, подскочил ко мне и принялся выдирать кляп у меня изо рта. Он извлек наконец проклятый шарф, а я остался валяться на полу, жадно втягивая в себя воздух. Из глаз потоком лились слезы.

— Я не буду вам кляп обратно засовывать, доктор Бруно, только не зовите на помощь, а то мне придется вас ударить, — почти извиняющимся тоном прошептал Хамфри, озабоченно оглядывая меня.

— Он на самом деле собирается меня убить? — прохрипел я, когда голос отчасти вернулся ко мне.

Хамфри растерялся, крупное доброе лицо его сморщилось — долг и сострадание раздирали эту истинно христианскую душу.

— Он говорит, вы предадите нас графу Лестеру, — прошептал он, и глаза его расширились в испуге. — Нас отвезут в Тауэр и вздернут на дыбу, всех, даже женщин. И вдову Кенни тоже. А я не позволю мучить вдову Кенни, — угрожающе добавил он.

— Ты любишь ее? — мягко спросил я паренька.

Хамфри изо всех сил закивал головой.

— Она взяла меня в дом, когда я пришел в Оксфорд, — заговорил он, по обыкновению, нараспев. — Шесть лет тому назад это было. Теперь у меня есть дом, хорошая работа и все равно что семья.

— И она тебя любит, Хамфри, в этом я уверен. Твои родные тоже были католиками? — сквозь мучительный кашель спросил я.

Он снова изо всех сил покачал головой — каждый его жест был по-детски чересчур энергичен для выразительности.

— Вдова Кенни и мастер Дженкс научили меня настоящей вере. Теперь я знаю, что мы должны защищать ее от еретиков.

— Ты сказал, «женщин будут мучить», — припомнил я. — Сколько женщин ходит на ваши собрания?

Хамфри замялся с ответом.

— Полно, Хамфри, через несколько часов я буду мертв. Что за беда, если ты поможешь мне скоротать время, поболтав со мной? — принялся я уговаривать его. — Это будет доброе дело, Хамфри!

Это подействовало: парень заерзал, придвинулся ближе и напустил на себя заговорщический вид.

— Есть женщины из города, только не леди, те в какой-то усадьбе собираются на мессу, со своими. Но и у нас есть одна… — При виде разлившегося по его лицу выражения нежности я понял, что моя догадка была верна.

— София?

Хамфри удивленно заморгал.

— Вы знаете Софию? — Я кивнул в ответ, он так и просиял. — Она теперь редко приходит, но я ее завсегда узнаю, даже под капюшоном. Она ходит как… как деревце качается на ветру, понимаете, о чем я? Как ива у реки.

— Да, знаю. Вот еще что скажи: у Софии есть среди вас друзья? Те, к кому она могла бы обратиться, если б попала в беду?

— Да какая ж у нее может стрястись беда, сэр? — удивился Хамфри.

Милый, наивный мальчик, он все еще именовал меня «сэром», хотя я был связан по рукам и ногам, а его приставили сторожить меня. Не дождавшись от меня ответа, он слегка нахмурился и покачал головой.

— Нет, про ее друзей я ничего не знаю. Разве что отец Джером. Отца Джерома все любят. Он ее и привел к нам.

— Отец Джером? — насторожился я и попытался сесть поудобнее. — Я думал, ваш священник — отец Уильям.

— Нет-нет. — Тайны так и распирали Хамфри, и он охотно выбалтывал все, что знал, раз уж нашелся заинтересованный слушатель. — Отец Уильям и мессу-то почти никогда не служит с тех пор, как приехал отец Джером. Он служит, только если отцу Джерому приходится отлучиться из города. Он часто ездит в Хэзли-Корт, отец Джером, это в Грейт-Хэзли на лондонской дороге, там знатные семейства собираются на мессу. Наверное, и сегодня туда поехал.

Я старался сохранить равнодушное выражение и такой же тон, чтобы не выдать своих мыслей.

— Отец Джером — университетский человек?

Опять по-детски энергичные кивки головой: «Да».

— Он из французского колледжа приехал, — сказал Хамфри — и сам напугался своей словоохотливости. — Ой, только это страшная тайна, зачем же я вам сказал? Не говорите мастеру Дженксу, что я вам проговорился, обещаете?

— Обещаю, я ничего ему не скажу. А какой он из себя, отец Джером?

Лицо Хамфри приняло мечтательное выражение.

— В точности как Господь наш Иисус Христос, если б вам случилось повстречать его. Видишь его и чувствуешь — не могу сказать словами — вроде как ты для него самый главный человек на земле, понимаете? Хотя я в мессе мало что смыслю, по книжкам-то я не учился, но мне нравится, когда он служит. Гораздо больше нравится, чем когда служит отец Уильям. У отца Джерома каждое слово точно музыка. — Он даже вздохнул от счастья.

— Отец Джером молодой? — Я наклонился вперед и сменил позу, опустившись на колени, чтоб ноги не затекали. Хамфри вздрогнул и насторожился, однако, убедившись, что я ничего не замышляю, снова откинулся к стене.

— Отец Джером прекрасен, как ангел Божий! — восхищенно заявил он. — Я видел такого на картинке, — наивно добавил.

— Прекрасен, как ангел, — повторил я задумчиво, стараясь больше не двигаться.

Я обнаружил, что путы у меня на ногах были не так туго затянуты, как те, что стягивали мне руки. Присев на пятки, я осторожно просунул палец в узел; если Хамфри и дальше будет так болтать, он, глядишь, ничего и не заметит.

— Расскажи еще про Хэзли-Корт, — стараясь не выдать заинтересованности, попросил я. — Должно быть, роскошное место?

— Я там никогда не бывал, но, верно, красиво. Владелец усадьбы, сэр Фрэнсис Толлинг, сидит теперь в Лондоне, в тюрьме Брайдвелл, за то, что слушал мессу, а его жена принимает у себя тех, кто нуждается в убежище. Больше я ничего не знаю.

— Укрывает священников-миссионеров?

— Всех, кто трудится в винограднике Господнем в Англии, — явно повторил он чьи-то слова и прибавил уже от себя: — И кому надо спрятаться понадежнее. Среди наших есть мастер Николас Оуэн, плотник, — он был на мессе, только вы бы все равно его под капюшоном не узнали. Говорят, он работает в больших домах и усадьбах, принадлежащих нашим, строит там потайные комнаты. — Хамфри еще ближе придвинулся ко мне и, оглядевшись по сторонам, шепотом доверил мне главную тайну: — Он делает тайники на чердаках, на лестницах, даже внутри стен и дымоходов, чтобы виноградари Божии могли укрыться от ищеек. Хитро придумано, а? — Мальчишка потер руки и засмеялся от удовольствия. — Только этого мне тоже не следовало рассказывать вам, сэр, вы уж не говорите Дженксу. Сэр, вам очень больно?

— Нет-нет, ничего. Немного заболело плечо, не беда. — Я сообразил, что, силясь единственным свободным пальцем развязать узел, я и зубы сжал, и лицо скривил, как от сильной боли.

Узел должен был вот-вот поддаться, лишь бы Хамфри ничего не заподозрил. Но он только сочувственно закивал, услышав мою жалобу, и кинул быстрый взгляд на дверь.

— Давайте ослаблю немного веревки, сэр, — предложил он, все так же оглядываясь, как будто Дженкс мог ворваться в любую минуту и застать его врасплох. — Совсем развязывать не стану, только чтоб больно не было. Вы ж все равно от меня никуда не денетесь, вон вы какой мелкий, а я здоровенный, да и нож у меня при себе. — Он рассмеялся: конечно же смешно и думать, чтобы я мог одолеть такого здоровяка.

А я как раз ломал голову над тем, что делать, если удастся освободить ноги — со связанными руками от ног было мало проку. Мне не справиться с Хамфри, будь он даже помельче и без ножа.

Пока он раздумывал, стоит ли ослабить мои путы, я продолжал, как мог, возиться с узлом. Но тут в коридоре послышался звук — скрип половиц под ногами, — и оба мы замерли. Я не ожидал, что Дженкс вернется так скоро, и еще не продумал план спасения. Я набрал в грудь побольше воздуху и попытался унять отчаянно бившееся сердце. Вот ведь как, подумал я: в Италии, в Сан-Доменико Маджоре, мне вынесли бы смертный приговор за мою неуемную страсть к книгам, а теперь, после стольких лет скитаний, изгнания, я вновь смотрю в лицо смерти — и опять только