господствующее над противоположными расположениями и порядками. Однако в силу круговращения происходят чрезвычайные изменения от схожего к несхожему, от одной крайности к противоположной. Таким образом, переворот и большой мировой год есть тот период времени, в который от самых различных состояний и путем противоположных и обратных средств все возвращается к тому же, как в частном году, каким является солнечный год, где начало одной противоположности есть конец другой, а конец этой есть начало той. Вот почему в нынешние времена, когда мы находимся на самом дне наук, породивших подонки мнений, породивших грязные обычаи и действия, мы без сомнения можем ожидать возвращения к лучшему состоянию.
Марикондо.Знай, брат, что эта последовательность и порядок – несомненнейшее и истинное дело; но, думается, всегда, в любом обычном состоянии настоящее печалит нас больше, чем прошлое, а то и другое вместе могут меньше удовлетворить нас, чем будущее, которое всегда наличествует в наших ожиданиях и надеждах. Это хорошо видно в рисунке, заимствованном из древности у египтян, делавших подобные же статуи, в которые на одном общем бюсте изображались три головы: одна – волка, смотревшего назад, другая – льва с пастью, обращенной к середине, и третья – собаки, глядевшей вперед. Это означает, что прошлое печалит мысль, но не так, как настоящее, действительно волнующее нас, однако всегда из-за будущего, обещающего лучшее. Вот почему там – воющий волк, здесь – рычащий лев, а рядом – радостно лающая собака.
Чезарино.А что значит написанное над ними изречение?
Марикондо.Смотри: над волком стоит – Было,надо львом – Теперь,над собакой – Будет,то есть три силы, обозначающие три периода времени.
Чезарино.Теперь читайте, что начертано на доске.
Марикондо.Читаю:
[41]
Волк, лев и пес являются с зарею,
При блеске дня, в вечерней темноте.
Что взял – при мне; добуду ж блага те,
Что были, суть и могут быть со мною.
Как делал, делаю, как планы строю
В былом, в текущем, будущей мечте —
Я каюсь, мучусь, тешусь в простоте
Утрат, страданий, чаяний борьбою.
И терпким, горьким, сладостным поят
Плоды трудов, их опыт упованья;
Они грозят, печалят – и мягчат.
Чем жил и чем живу – миг ожиданья —
Бросают в дрожь, встряхнут – и оживят
В былом, сегодня, в далях предстоянья.
Довольно испытанья
Прошедшим, настоящим и грядущим:
Страх, боль – мой путь к надеждам всемогущим.
Чезарино.Это как раз и есть голова влюбленного Энтузиаста, любого из всех смертных, в какой бы грубой манере и форме ни проявлялись его страсти. Ведь мы не должны и не можем сказать, что это подходит ко всем состояниям вообще, но лишь к таким, которые будут мучить или уже мучат, имея в виду, что у искавшего царства и у владеющего уже им существует страх потерять его, и что у тех, кто старался достигнуть плодов любви как особой милости любимого существа, естественны муки ревности и подозрения.
Что касается царств земных, то, если мы застаем их во тьме и в бедствии, можем наверняка предсказать им просветление и процветание; когда же мы в счастье и в порядке, то, несомненно, можем ждать появления невежества и страданий. Так было с Меркурием Трисмегистом, который, видя Египет во всем блеске знаний и предвидений (поэтому он и считал его людей сотоварищами демонам и богам и, следовательно, религиознейшими), высказал Эскулапу печальное пророчество, что за этим должны последовать сумерки девяти религий и культов, а совершенные ими дела станут лишь баснями и предметами осуждения. Точно так же и евреи, когда были в Египте рабами и были изгнаны в пустыню, получали утешение от своих пророков в виде ожидания свободы и обретения родины; когда они были у власти и в спокойствии, им угрожало рассеяние и пленение; ныне же, когда нет такого зла и поношения, которым они не подверглись бы, нет и таких благ и чести, которых они не ждали бы.
Подобное происходит со всеми другими поколениями и государствами, которые существуют и фактически не уничтожены; в силу превратности вещей они неизбежно идут от зла к добру, от добра к злу, от упадка к возвышению, от высот к упадку, от тьмы к блеску, от блеска к тьме. Именно это и соответствует естественному порядку, и если под таким порядком существует некто, кто его портит или выправляет, то я в это верю и не стану оспаривать, так как рассуждаю только в духе природы, а не иначе.
Марикондо.Мы знаем, что вы не теолог, а философ, и рассуждаете философски, а не теологически.
Чезарино.Верно. Но посмотрим, что идет дальше.
Чезарино.Вижу здесь курящееся кадило, которое держит рука, и изречение, гласящее: Его жертвенник.А рядом следующий текст: [42]
Запятнан тем, что, пестро отягченный
Пустых обетов кладью немудреной,
В обитель Суеты направлен мной.
Но если подвиг ждет меня иной,
Кто кинет мне упрек неблагосклонный
В том, что, от низких целей отрешенный,
Я ввысь стремлюсь небесною тропой?
Прочь, прочь скорей, иные все желанья!
Докучливая мысль – покоя мне!
Не отвлекай меня от созерцанья
Светила, совершенного вполне!
«Зачем искать, – твердят из состраданья
Мне люди, – то, что пепелит в огне?»
«Зачем стремиться в чудном сне
Узреть тот свет?» – Затем, что наслажденья
Нет слаще мне, чем те мои мученья!
Марикондо.По этому поводу я уже говорил тебе, что всякий, привязанный к телесной красоте и почитающий внешность, может все же почетно и достойно вести себя, потому что от физической красоты, являющейся лучом и отблеском формы и духовного действия, коих она – след и тень, Энтузиаст идет ввысь и достигает созерцания и почитания божественной красоты, света и величия; таким образом, от этих видимых вещей он идет к укрощению сердца, настолько более превосходного в себе и более почтенного в очищенной душе, насколько оно отдалено от материи и чувства. Увы, скажешь ты, если красота, эта тень, темная, текучая, нарисованная на поверхности телесной материи, так нравится мне и так волнует мою страсть, так запечатлевает в моем духе неведомое уважение к величию, так пленяет меня, сладко связывает и так привлекает, что я не нахожу ничего лучшего, удовлетворяющего мои чувства, – то что же будет с тем, что по существу, по природе изначально прекрасно? Что будет с моей душой, божественным интеллектом, мерилом природы? Следовательно, необходимо, чтобы созерцание этого следа света вело меня через очищение души к подражанию, к сообразованию, к соучастию в более достойной и высокой красоте, в которую я преобразовываюсь и с которой соединяюсь, потому что я уверен, что природа, поставившая перед моими глазами эту красоту и одарившая меня внутренним чувством, которым я могу обосновывать более глубокую и несравнимо большую красоту, – эта природа хочет, чтобы я от этой низшей красоты поднялся к высоте и значительности более совершенных видов. Я верю в то, что истинное мое божество, каким оно являет мне себя в следе и образе, желает смилостивиться, чтобы я его почтил в этом образе и следе и принес жертву тем, что мое сердце и страсть всегда будут должным образом направлены на более высокие цели. Ведь кто смог бы его почтить в его сущности и в собственной субстанции, если не может понять его в образном виде?
Чезарино.Ты очень хорошо показываешь, что для людей героического духа все обращается во благо и они умеют использовать плен как плод большой свободы, а поражение превратить иной раз в высокую победу. Ты хорошо знаешь, что любовь к телесной красоте у тех, кто к ней расположен, не только не удерживает их от больших достижений, но скорее расправляет им крылья, чтобы достичь их; так что необходимость любви обращается в добродетельное усилие, благодаря которому любящий стремится прийти к цели, достойной любимого дела, и, может быть, еще большей и лучшей и еще более прекрасной. Поэтому он либо будет доволен, завоевав то, о чем мечтал, либо же удовлетворен своей собственной красотой, благодаря которой может пренебрегать иной, уже побежденной и превзойденной им. Поэтому же он либо успокоится, либо станет стремиться к еще более превосходным и великолепным объектам. Таким-то образом героический дух всегда будет идти вперед и подвергаться испытаниям, пока не увидит себя поднявшимся до желания божественной красоты в ней самой, без уподобления, очертания, образа и вида, если это возможно. И даже больше: он сможет достигнуть этого.
Марикондо.Посмотри же, Чезарино, насколько прав Энтузиаст, негодуя на принимающих его за пленника низшей красоты, в честь которой распространяются обеты и развешиваются посвятительные стихи; он, таким образом, не станет поднимать мятежа против голосов, зовущих его к более высоким деяниям; ведь так же, как низшие дела проистекают и зависят от более высоких, так от низких можно получить доступ к более высоким, восходя по ним, как по собственным ступеням. Эти дела являются если не самим божеством, то божественными, это – его живые образы, в которых оно если видит себя почитаемым, то не чувствует оскорбления. Вот почему мы имеем указание всевышнего духа, гласящее: Поклоняйтесь подножию ног его. А вдругом месте некий божественный посланник говорит: Поклонимся месту, где стояли стопы его.
Чезарино.Бог, божественная красота и блеск отражаются и пребывают во всех вещах; поэтому мне не кажется ошибкой чтить его во всех вещах в соответствии с формой, которую он дает им. Конечно, будет ошибкой, если мы воздадим другим честь, которая принадлежит только ему.
А что поэт хочет сказать словами: Прочь, прочь, скорей, иные все желанья?
Марикондо.Он гонит от себя мысли, предъявляющие ему иные объекты, лишенные сил так волновать его и желающие похитить у него вид на солнце, которое может явить себя ему через это окно больше, чем через другое.
Чезарино.Почему, несмотря на всякие назойливые мысли, он все же остается постоянным в любовании блеском, который уничтожает и притом еще вызывает в нем недовольство тем, что недостаточно сильно мучает его? Марикондо.Потому что все, что приносит нам удобства в этом противоречивом состоянии, не существует без неудобств настолько же значительных, насколько удобства великолепны. Насколько сильнее у короля боязнь потерять королевство в сравнении с нищим, которому грозит опасность потерять десять динариев, и насколько нужнее забота государя о государстве, чем селянина о стаде свиней, настолько наслаждения и желания у первых значительнее, чем наслаждения и желания у вторых. Поэтому любовь и устремление к более высокому соединяет большую славу и величие с большей заботой, мыслью и болью; потому что в этом состоянии, где одна крайность всегда связана с другой, всегда
