обвинения относительно искусства пророчества и заклятий?»

Ответил: «Я приказал переписать в Падуе книгу “О знамениях Гермеса, Птоломея и других”, но не знаю, заключаются ли в ней, кроме естественных предвидений, какие-либо осужденные положения. Я приказал переписать ее, чтобы пользоваться для юдициарной астрологии, но еще не прочел, а приготовил для себя по той причине, что Альберт Великий в своей книге о минералах упоминает о ней и хвалит в том месте, где говорит об изображениях камней. Я приказал в Падуе переписать эту книгу, как сказал раньше. В настоящее время она находится в руках почтеннейшего Мочениго».

Ему сказано: «Имеется ли в этой стране или где-либо в другом месте ваш враг или человек, недоброжелательно относящийся к вам, и по какой причине?»

Ответил: «В этой стране я не считаю врагом никого, кроме Джованни Мочениго, его домашних и слуг, ибо он нанес мне тягчайшее оскорбление, какое только может нанести живой человек: он убил меня живым, обесчестил, отнял вещи, арестовал меня, своего гостя, в собственном доме, ограбил все рукописи, книги и остальные вещи. И он поступил так по той причине, что не только хотел научиться у меня всему, известному мне, но даже хотел, чтобы я не мог научить этому кого бы то ни было другого. Он все время угрожал моей жизни и чести, если я не научу его всему известному мне».

Председатель – Джованни Суперанцио .

Спрошен: «Находит ли своевременным сообщить настоящую истину, если продумал глубоко все, в чем сознался в предшествующих допросах?» Ответил: «Господа, я продумал все, и, уверяю, мне не приходит на мысль ничего, что я мог бы добавить к своим показаниям, так как относительно пребывания в разных странах, деятельности и образа жизни за время отступничества, кажется, полностью изложил в показаниях все, действительно имевшее место».Ему сказано: «Отступничество в течение столь длительного времени ставит вас под очень большое подозрение в отношении святой веры, ибо вы так долго с пренебрежением относились к наложенному на вас отлучению. Отсюда вытекает, что у вас могли быть преступные взгляды и по другим вопросам, кроме тех, о которых вы дали показания. Поэтому вы можете и должны без всяких оговорок очистить ныне свою совесть».Ответил: «Мне кажется, что вопросы, по которым я дал показания и в связи с которыми высказывался в своих сочинениях, достаточно показывают, какое значение я придаю своему преступлению, и я исповедуюсь в нем настолько, насколько оно имело место. Сознаюсь, что подал немаловажные поводы подозревать себя в ереси. Я утверждаю, сверх того, – и это истина, – что всегда испытывал угрызения совести и намеревался исправиться. Я всегда искал наиболее подходящего и верного случая, чтобы совершить это, вернувшись к строгости монашеского повиновения. Как раз в это время я приводил в порядок свои сочинения, чтобы обратиться к милости его святейшества и получить таким образом возможность жить более свободно, чем это обычно возможно в католическом монашеском ордене. Я надеялся, что изложенные доводы и дальнейшие оправдания засвидетельствуют мое обращение, и тогда выяснится, как я уверен, что не обнаружится пренебрежения к католической религии, а лишь страх перед строгостью святой службы и любовь к свободе».Ему сказано: «Нельзя поверить, чтобы у вас имелось намерение вернуться к святой вере, так как во Франции и других католических странах, где вы находились в течение многих лет, вы никогда не подумали обратиться к какому-либо прелату святой церкви, [чтобы] побеседовать о намерении вернуться к повиновению и к истине святой католической веры. Это тем менее вероятно, что, приехав в Венецию, вы не только не обнаружили подобного намерения, но даже преподавали ложные и еретические догматы и доктрины».Ответил: «Я уже сообщал в своих показаниях, что советовался по своему делу с монсеньором епископом Бергамо, нунцием во Франции. Я был представлен ему доном Бернардино Мендоза, католическим послом, с которым познакомился при английском дворе, и не только советовался по своему делу с монсеньором нунцием, но добавил, что прошу и настойчиво умоляю написать в Рим его святейшеству и добиться для меня прощения, чтобы я был принят обратно в лоно католической церкви, но без принуждения к возобновлению монашеского обета. Однако это было еще при жизни Сикста V, а потому нунций не рассчитывал на возможность добиться такой милости, не пожелал написать и предложил, поскольку я желаю вернуться в монашество, написать самому, обещая свое содействие. Он направил меня затем к одному отцу иезуиту. Насколько я припоминаю, его имя – Алонсо, из Испании. Если он жив, он может подтвердить. Я обсудил с ним свое дело. Он указал, что мне необходимо добиться снятия отлучения от папы, и предупредил, что, будучи отлученным, я не имею права принимать участия в святом богослужении, но могу посещать проповеди и возносить молитвы в церкви.После приезда в Венецию я не преподавал никаких еретических доктрин или догматов. Я только вел беседы со многими дворянами по философским предметам, как об этом можно получить сведения у них самих. Поскольку в беседах приходилось говорить о Германии и Англии, я издевался над религиозными верованиями этих стран как нечестивыми, невежественными и пагубными для государства. Кроме того, обо всем этом я писал в своих трактатах, как сообщал в других показаниях, и это можно видеть из них. И если, находясь в Венеции, я не добивался снятия отлучения, то все же мне было близко всегда питаемое мною намерение примириться с церковью. Но я намеревался сперва вернуться во Франкфурт и напечатать некоторые свои работы: “О семи свободных искусствах” и “О семи изобретательных искусствах”, и представить эти труды папе, чтобы оправдаться и таким исключительным образом быть принятым обратно в лоно святой церкви. В дальнейшем я предполагал вести монашеский образ жизни, но вне монастыря, так как не хотел, вернувшись в свой монастырь в родной области, подвергаться упрекам в отступничестве и находиться во всеобщем презрении».Ему сказано: «По вашим словам, можно собрать сведения у многих дворян, так как не найдется ни одного, кому вы преподавали бы еретические догмы, но что вы лишь рассуждали по философским предметам. Вопреки этому, из некоторых показаний установлено, что вы поступали прямо противоположным образом и преподавали ложные доктрины».Ответил: «Кроме обвинителя, – как я полагаю, синьора Джованни Мочениго, сына светлейшего мессира Антонио, – не думаю, чтобы нашелся кто-нибудь, кто мог бы утверждать, будто я преподавал ложные и еретические доктрины. И у меня нет подозрения ни на кого другого, кто мог бы заявить что-либо против меня в вопросах святой веры».Ему сказано: «Где и в каком месте обсуждали вы с дворянами вопросы, относящиеся к науке?»Ответил: «По вопросам науки я высказывался в академии, в доме светлейшего синьора Андреа Морозини, находящемся, кажется, у св. Луки на Большом канале. Там обычно собиралось много дворян и ученых. Я беседовал также в некоторых книжных лавках, но не знаю ни одного лица в отдельности, так как они мне были незнакомы».Ему сказано: «Вы должны глубоко продумать и осознать свое положение, так как в течение долгого времени и многих лет были отступником, подлежащим осуждению, и находились в еретических странах, а потому легко может быть, что совершили преступления и в других вопросах или иными действиями, помимо того, о чем сообщили в своих показаниях. Поэтому предлагаем вам надлежащим образом очистить свою совесть».Ответил: «Возможно, что на протяжении столь долгого времени я впадал и в другие заблуждения и отступления от святой церкви, кроме тех, в которых сознался. Возможно, что и сейчас еще я подлежу какому-либо другому осуждению. Во всяком случае, я обдумал все и не вижу более никаких заблуждений. Я откровенно каялся и каюсь в своих прегрешениях и нахожусь в руках светлейших синьоров, чтобы получить излечение от грехов, для спасения через покаяние, но я не могу сказать более того, что имеется, и выразить все лучшим образом, как жаждет моя душа».После того, как коленопреклоненный сказал: «Смиренно умоляю бога и светлейших синьоров о прощении всех заблуждений, в которые впал. Готов выполнить все, что будет решено вашей мудростью и признано необходимым для спасения моей души».Далее заявил: «Прошу наложить на меня любое покаяние, даже превосходящее по тяжести обычное покаяние, но не такое, которое могло бы публично опозорить меня и осквернить святую монашескую одежду, которую я носил. И если, по милосердию бога и светлейших синьоров, мне будет дарована жизнь, то обещаю значительно исправиться в своем образе жизни, дабы искупить соблазн, вызванный моим прежним образом жизни, и данное наставление послужит примером, полезным для всякого».После того, как святой трибунал приказал ему подняться с земли, и после того, как приказание было повторено много раз, спрошен: «Намерен ли сейчас сказать еще что-либо?»Ответил: «Нет, не намерен больше ничего сказать».

Ответил: «Господа, я продумал все, и, уверяю, мне не приходит на мысль ничего, что я мог бы добавить к своим показаниям, так как относительно пребывания в разных странах, деятельности и образа жизни за время отступничества, кажется, полностью изложил в показаниях все, действительно имевшее место».

Ему сказано: «Отступничество в течение столь длительного времени ставит вас под очень большое подозрение в отношении святой веры, ибо вы так долго с пренебрежением относились к наложенному на вас отлучению. Отсюда вытекает, что у вас могли быть преступные взгляды и по другим вопросам, кроме тех, о которых вы дали показания. Поэтому вы можете и должны без всяких оговорок очистить ныне свою совесть».

Ответил: «Мне кажется, что вопросы, по которым я дал показания и в связи с которыми высказывался в своих сочинениях, достаточно показывают, какое значение я придаю своему преступлению, и я исповедуюсь в нем настолько, насколько оно имело место. Сознаюсь, что подал немаловажные поводы подозревать себя в ереси. Я утверждаю, сверх того, – и это истина, – что всегда испытывал угрызения совести и намеревался исправиться. Я всегда искал наиболее подходящего и верного случая, чтобы совершить это, вернувшись к строгости монашеского повиновения. Как раз в это время я приводил в порядок свои сочинения, чтобы обратиться к милости его святейшества и получить таким образом возможность жить более свободно, чем это обычно возможно в католическом монашеском ордене. Я надеялся, что изложенные доводы и дальнейшие оправдания засвидетельствуют мое обращение, и тогда выяснится, как я уверен, что не обнаружится пренебрежения к католической религии, а лишь страх перед строгостью святой службы и любовь к свободе».

Ему сказано: «Нельзя поверить, чтобы у вас имелось намерение вернуться к святой вере, так как во Франции и других католических странах, где вы находились в течение многих лет, вы никогда не