ибо нехорошо и невозможно, чтобы оба эти ручья текли без своего источника, то есть без сердца; не нужно, говорю я, мне источать здесь внизу два потока слез, если сердце мое, являющееся источником таких рек, поднялось ввысь со своими нимфами, то есть с моими мыслями. Так мало-помалу от этой нелюбви и сожаления автор переходит к ненависти к низшим вещам; это он как бы показывает, говоря: Когда мой тяжкий груз даст естеству разъять меня на части.
Чикада. Я понимаю очень хорошо это, равно как и то, что этим вы хотите подвести к цели главной мысли, а именно, к тому, что существуют ступени любви, привязанностей и страстей соответственно ступеням большего или меньшего света познания и понимания.
Тансилло. Ты понял правильно. Отсюда ты должен усвоить учение, заимствованное у пифагорейцев и платоников, которое обычно учит, что душа совершает два движения — подъем и спуск — в заботе о себе и о материи, потому что эти движения совершаются как по собственному желанию блага, так и благодаря толчку провидения судьбы.
Чикада. Скажите мне, пожалуйста, кратко, что вы понимаете под душой мира, и еще — может ли она подниматься и опускаться?
Тансилло. Если ты спрашиваешь о мире в вульгарном смысле, то есть поскольку он означает вселенную, то я скажу, что, будучи бесконечным и неизмеримым или безмерным, он должен быть неподвижным, неодушевленным и бесформенным, хотя в нем помещается бесконечное число подвижных миров и хотя он имеет бесконечное пространство, где находится много великих животных, называемых звездами. Если же ты спрашиваешь в смысле понимания, близкого истинным философам, то есть поскольку это относится к каждому шару, каждой звезде, — как эта наша земля, тело солнца, луны и прочих, — то я скажу, что душа таковых миров не поднимается, не опускается, но вращается по кругу. Таким образом, будучи составленной из сил высших и низших, она с высшими вращается вокруг божества, с низшими — вокруг массы, которая ею оживляется и поддерживается между тропиками зарождений и разрушений вещей, живущих в тех мирах, вечно обслуживая собственную жизнь; потому что действие божественного провидения всегда сохраняет ее в обычном и в том же бытии в той же мере и порядке, с божественной теплотой и светом.
Чикада. Мне достаточно того, что я услышал по этому вопросу.
Тансилло. Значит, таким же образом, как происходит то, что эти отдельные души, по-различному, соответственно разным ступеням подъема и спуска, выявляют себя в смысле привычек и склонностей, точно так же выказывают они различные способы и разряды страстей, любви и чувств, — и не только по лестнице природы, следуя порядкам различных жизней, которые принимает душа в разных телах, как это прямо выражают пифагорейцы, саддукеи и прочие и прикрыто выражают Платон и другие, глубже вникающие в это, — но и по лестнице человеческих страстей, которая столь же богата ступенями, как и лестница природы, принимая во внимание, что человек во всех своих способностях обнаруживает все виды своего существа.
Чикада. Таким образом, по склонностям можно познать души, когда они идут высоко или низко или возвращаются сверху или снизу, когда становятся животными или же божествами, следуя специфическому бытию, как это понимают платоники, или следуя только подобию страстей, как это считается вообще: ведь душа человеческая не должна быть душой зверя, как хорошо сказал Плотин и другие платоники, в согласии с мнением своего главы.
Тансилло. Хор ошо. Однако вернемся к нашей теме; эта описанная выше душа поднимается от страсти животной к страсти героической, о чем сказано:
Когда уйду я из-под низкой власти,
И в вышину с восторгом вознесусь,
И сердцу моему под небесами
Найду приют с родимыми птенцами?
Эта же самая мысль продолжена в следующих словах:
Когда, судьба, я вознесусь туда,
Где мне блаженство дверь свою откроет,
Где красота свои чертоги строит,
Где от скорбей избавлюсь навсегда?
Как дряблым членам избежать стыда?
Кто в изможденном теле жизнь утроит?
В боренье с плотью дух всегда сильней,
Когда слепцом не следует за ней!
И если цели у него высоки,
И к ним ведет его надежный шаг,
И ищет он единое из благ,
Которому дано целить пороки,—
Тогда свое он счастье заслужил
Затем, что ведал, для чего он жил.
Когда, о судьба, о божественное неизменное провидение, когда же вознесусь я на гору, то есть дойду до такой высоты мысли, которая, перенеся меня туда, позволила бы мне прикоснуться к высоким входам и тайникам, сделав для меня очевидными и как бы охваченными и сосчитанными т£м ценности, то есть редкие красоты? Когда от скорбей меня избавит навсегда и по-настоящему успокоит мое горе (оторвав меня от крепчайших уз забот, в которых нахожусь) тот, кто скрепляет и объединяет мои дряблые члены? Здесь я имею в виду любовь, которая соединяет эти телесные части, ранее разъединенные, подобно тому, как одна полярность, отделенная от другой, и которая также эти интеллектуальные потенции, вяло проявляющие себя в действиях, не оставляет в самом деле мертвыми, заставляя их, пока они дышат, дышать в выси.
Когда, говорю я, утешусь вполне, давая им свободный и быстрый полет, благодаря которому все мое существо сможет гнездиться там, где, напрягая силу мою, я сумею исправить все мои пороки, там, где, подойдя к цели, дух мой сильнее, когда не следует за плотью, — потому что там нет ни препятствия, которое угрожало бы ему, ни сопротивления, которое побеждало бы его, ни заблуждения, которое атаковало бы его.
Ах, если он держит путь, и приходит туда, куда, напрягая силы, стремился, и, совершая восхождение, достигает той вершины, куда восходил, и хочет, чтобы стоял водруженным, значительным и возвышенным его объект, и если добивается того, что обретает благо, которое может быть обретено только одним, то есть только им самим (имея в виду, что всякий другой обладает им лишь в меру своей способности и только он один во всей полноте), тогда придет ко мне счастливое бытие в том смысле, в каком говорит тот, кто все предсказывает, то есть когда заговорит та высота, в которой всякое высказывание и всякое действие есть одно и то же, в том смысле, в каком говорит или действует тот, кто все предсказывает, то есть тот, кто для всех сещей есть начало и действующая сила, тот, для кого сказать и предуказать поистине значит сделать и начать.
Таким-то образом, по лестнице высших и низших вещей совершает свой ход чувство любви, так же как ум или чувство движутся от этих умопостигаемых и познаваемых объектов к тем или от тех к этим.
Чикада. Именно так, по утверждению большей части мыслителей, природа испытывает удовлетворение от того чередования в кружении, в котором проявляет себя вращение ее колеса.
Чикада. Сделайте так, чтобы я сам мог увидеть и самолично разобраться в состояниях этого энтузиазма соответственно тому, какое получила истолкование эта борьба в том порядке, в каком изложено здесь.
Тансилло. Взгляните, как несут они эмблемы своих страстей или судеб. Не станем истолковывать их наименований и облачений; достаточно остановиться на значении эмблемы и девиза как того, что взято ради оформления материи образа, так и того, что уже не раз бралось для выявления замысла.
Чикада. Так и сделаем. Вот здесь первая эмблема, на которой изображен щит, раскрашенный в четыре разных цвета; в нашлемнике нарисовано пламя под бронзовым котлом, из отверстий которого с большой силой вырывается струя пара, а вокруг написано: Но это испытали три царства.
Тансилло. В разъяснение этого я сказал бы, что находящийся здесь огонь, как видим, нагревает шар с водой внутри, а этот влажный элемент, разрежаясь и размягчаясь силою теплоты и, следовательно, превращаясь в пар, требует много большего пространства, чтобы быть удержанным. И вот там, где нет отверстий для выхода, пар стремится с величайшей силой и треском разорвать сосуд. Если же там есть место для выхода, через который пар может испаряться, то пар вырывается с меньшей силой и мало-помалу, и, по мере того как вода переходит в пар, он с пыхтением испаряется в воздух. Здесь обозначено сердце Энтузиаста, охваченное любовным огнем; из сердца, как через фитиль в хорошем отверстии, одна часть жизненной энергии сгорает в пламени, другая часть проявляет себя в форме слез, кипящих в груди, а часть — в виде вырывающихся бурных вздохов, которые воспламеняют воздух.
И, однако, сказано: Но это испытали три царства. Здесь это «Но» имеет целью подчеркнуть разницу, или разнообразие, или противоположность, как если бы говорилось, что есть и другое, которое могло бы иметь тот же смысл, но не имеет его. Это очень хорошо объяснено в следующих стихах под изображением эмблемы:
Сквозь два луча, ничтожный ком земли,
Немало слез привык струить я в море;
И из груди, где сердце давит горе,
Немало вздохов ветры унесли;
Пыланья сердца, ширясь на просторе,
На небесах огни свои зажгли; —
Так приношу средь вздохов и рыданий
Огню, воде и воздуху я дани.
Ко мне огонь, и воздух, и вода
Благоволят; лишь у моей богини
Ко мне нет милосердия доныне;
Она не обернется никогда
На мой призыв, мольбы моей не слышит
И на меня лишь равнодушьем дышит.
Здесь подчиненная материя, обозначенная землей, есть субстанция Энтузиаста; она льет из близнецов света, то есть из очей, обильные слезы, которые текут в море; из груди во вместительный воздух вырывается великое множество глубоких вздохов: и пламя его сердца не охлаждается, как малая искра или слабый огонь, не гаснет в дыму и не переходит в другое бытие, но мощно и сильно соединяется с родственной сферой, скорее обогащаясь от нее, чем утрачивая свое.
Чикада. Я все уразумел. Перейдем к следующему.
Тансилло. Далее мы видим изображенье, в котором на щите, так же разделенном на четыре различно окрашенных части, по верхушке нарисовано солнце, распространяющее лучи по поверхности земли; и там есть надпись: Всегда то же и везде целостно.
Чикада. Вижу, что это не легко истолковать.
Тансилло. Смысл тем лучше, чем менее общедоступен. Как видите, солнце — одно, единственно и нерастянуто. Вы должны иметь в виду, что солнце, хотя оно и различно в разных областях земли для каждой в разные времена, в разных местах, в разных частях, — все же для земного шара в целом, как таковое, всегда и в каждом месте целостно; ведь в каждом месте эклиптики, где бы оно ни находилось, оно создает зиму, лето, осень, весну, и весь земной шар принимает эти четыре времени года. Так что никогда не бызает жарко в одной части, без того чтобы не было холодно в другой, например, когда нам чрезвычайно жарко под тропиком Рака, то в высшей степени холодно под тропиком Козерога; отсюда следует, что зима стоит в той части на том же самом основании, на
