Такой ответ гостя смутил хозяина. Терра не пожелал помериться с ним взглядом, тем не менее Ланна сразу отбросил поучительный тон.
- Я имею удовольствие видеть вас здесь потому, что вам угодно было высказаться передо мной с полной независимостью.
Терра склонился в глубоком поклоне.
- Если в этом есть нужда, я могу засвидетельствовать широчайшую гуманность вашего сиятельства. Но само собой разумеется, что нынче вечером, за исключением нескольких реплик, слово будет всецело принадлежать вашему сиятельству.
- Вы еще не кончили?
Терра понял: университет. Он пролепетал что-то о семейных незадачах. Ланна снисходительно улыбнулся.
- Не имеет значения. Я много жил за границей, мне знаком тип интеллигентного труженика, который, испробовав самые фантастические профессии, наконец, как по волшебству, попадает на правильный путь, — а иногда и не попадает, — но который характерен для самого существа демократического строя. И у меня самого были такие черты. У вашего друга, Мангольфа, их нет.
Он пытливо взглянул на собеседника; от взаимоотношений двух друзей зависело содержание разговора. Ввиду этого Терра заговорил отчужденным тоном:
- Мне неизвестно, считает ли мой школьный товарищ для себя счастьем, что он с жизнью или жизнь с ним до сих пор безупречно ладили…
Ланна явно обрадовался.
- Совершенно моя точка зрения. По всем данным, господин Мангольф оказывает мне более веские услуги, чем, скажем, могли бы оказать вы. В его лице я вижу перед собой доказательство, что при нашей государственной системе всякий толковый человек попадает на должное место, даже без имени и связей. Однако… — Ланна откинулся на подушки и поднял взгляд к потолку, что, если в конечном итоге свежий элемент попросту ассимилируется и все пойдет по-прежнему?
«Вот что! — решил Терра. — Тут кое-кому грозит беда».
- Ваше сиятельство, — произнес он вслух, — мне вы можете поверить, если я скажу, что в лице вашего секретаря небеса наделили вас куда более загадочной натурой, чем, например, я.
- Совершенно верно, он возражает мне, он высказывает противоположные взгляды. Но не успею я протереть глаза, как он уже сделал крутой поворот, и все опять на месте. Сложными окольными путями он неизменно приходит к полному подчинению. Он стереотипен — с оговоркой.
«Черт возьми, — думал Терра, — враг у ворот!»
- Это не годится! — заявил Ланна и отвел взгляд от потолка. — Будь верен себе до конца! — Он пристально посмотрел на собеседника. — Вы были свидетелем того, как я отверг мысль о государственном перевороте.
Терра церемонно поклонился.
- Ибо я человек штатский и смотрю на вещи с гражданской, а не с военной точки зрения. Пусть трудности, над которыми мы бьемся, чуть ли не жизнеопасны, я — в качестве уполномоченного нации в целом — обязан верить, что из них есть выход. — Он стукнул себя по ожиревшей груди, меж тем как Терра, в позе, выражающей абсолютное внимание, обдумывал вопрос, когда и где нация в целом уполномочивала этого господина на что бы то ни было… — А посему, — заключил Ланна, — нечего ждать от меня поступков в духе какого-нибудь легковесного удальца-генерала! Ни слова против армии! Она создала прусско-германскую империю, я горд, что принадлежу к ней, без пестрого мундира министр теряет половину власти. Но так же, как этим убеждением Бисмарка, я могу похвалиться и присущим ему Гражданским мужеством. Перед совестью великого канцлера пасовали все генеральские причуды. — Министр говорил все более раздраженным тоном и теребил томик Гете, брошенный на плюшевую скатерть, а Терра тем временем задавал себе вопрос: не потому ли настоящий Бисмарк так ладил с генералами, что между Их и его склонностями не оставалось места для конфликтов?
Но тут Ланна, стоя во весь рост, как монумент, выкрикнул хрипло и угрожающе:
- Чтобы я зависел от военных поставщиков и офицеров, заключающих между собой сделки с помощью моих ближайших сотрудников? Они переоценивают мое терпение! — Глухой удар томиком Гете.
Терра понял две истины: откуда министр черпает свое свободомыслие — и затем, что Ланна не в такой мере обманут, как предполагали обманщики. Он тоже встал и почтительно выжидал. Чем же намерен этот неподкупный штатский обуздать зарвавшуюся военщину? Ланна продлил напряжение; он поднялся на ступеньку, ведущую к дамскому письменному столику и бюсту Гете, встал между ними и схватил огромный карандаш, тех же размеров, что и карандаши Бисмарка. Дирижерское постукивание по столику, и государственный муж начал свою партию.
- Я сам, в качестве руководящего политического деятеля, построю флот. Отбивание такта в воздухе, где еще не отзвучали только что произнесенные слова. — Никто тогда не посмеет сказать, будто я не забочусь о господствующем положении Германии как на море, так и на суше. Я побью господ военных их же оружием. — Широкий взмах гигантским карандашом над головой Гете. Затем медленно и веско: — Это ли не политика в истинном смысле слова!
Он сошел с возвышения, с размаху погрузился в подушки и кивнул гостю: «Идите сюда!» Кивок выражал благоволение и приказ, был ласковым, но при этом величавым, рассчитанным на то, чтобы внушить собеседнику трепет. Кто способен так кивать, пожалуй, в самом деле имеет право властвовать над людьми!.. Всем своим видом давая понять, как лестно его доверие, Ланна произнес:
- Рассудите сами, дорогой друг, что это значит: флот, задуманный и построенный буржуазными инженерами, руководимый буржуазным офицерством в непрестанно увеличиваемый, с оглядкой на величайшую в мире буржуазную державу, Англию. Это значит, что мы делаем огромный шаг в сторону демократизации, и никто этого не видит. Никто и не должен видеть, — добавил он беспечно и Лукаво, с ямочками и подмигиваниями. — Он оглянулся на дверь и лишь затем произнес: — Мы с императором настроены очень лево.
Сидевший на краешке стула Терра мигом сообразил, что это должно быть разглашено, но не через печать, а устно, отсюда и «дорогой друг», от которого он все еще не мог опомниться. Поразительная, виртуозная способность распознавать людей! Когда дело касалось его интересов, этот человек с практическим складом ума становился проницательным психологом. «Ведь я идеалист, любящий говорить прямо в глаза неприятные истины. Он оценил меня с точки зрения возможных выгод и опасностей, так же как оценивает своих конкурентов на пост канцлера: да, и меня, пресмыкающегося в пыли».
- Вас удивляет моя откровенность, но я ничем не рискую, — продолжал Ланна, очевидно разгадав и эти мысли. — Кто поймет меня? Во всяком случае, не господин Кнак, если он когда-нибудь и будет представлять перед нами буржуазию. Господин Кнак организует пангерманский союз. Ему и в голову не приходит, что с таким оружием в руках мало-мальски целеустремленная буржуазия может добиться демократии раньше, чем та возникнет естественным путем. Единственное его стремление — стать военным деятелем в штатском и приобрести юнкерскую импозантность. — Подмигивая и пожимая плечами: — Наша буржуазия слишком молода. К тому же господин Кнак боится своих рабочих. Затем серьезно и твердо: — Все эти обстоятельства имперский министр должен учитывать, как активные факторы. А во внешней политике у него руки развязаны.
- Поскольку его внешняя политика направлена против Англии, если мне позволено будет напомнить. Ибо так угодно господину Кнаку.
- Совершенно верно, мы строим флот. Из этого не следует, что мы хотим войны с Англией. Империя — это мир.
- Вы намерены пересмотреть Франкфуртский мир{191}? — спросил Терра, подымая брови.
Статс-секретарь опешил, на лбу появилась складка. Затем он решил принять этот выпад благодушно.
- Понимаю, мы рассуждаем абстрактно. Но Эльзас-Лотарингия остается у Германии.
- А Франция остается нашим врагом.
Статс-секретарь пожал плечами, замялся, потом прищелкнул пальцами.
- К тому же мы расторгли тайный договор, обеспечивавший нам помощь России. Это случилось после Бисмарка, но он узнал об этом и рассказывает направо и налево. Скоро и вы будете читать об этом повсюду. — Слушатель взволнованно перегнулся вперед, рассказчик же, наоборот, мирно откинулся на подушки. — Англии удалось убедить нас расторгнуть договор с Россией. Теперь она видит результаты: мы приступили к постройке флота.
- Приступили? — бережно, как у сумасшедшего, спросил Терра.
- Это дело жизни императора, — заявил Ланна.
- И Кнака, — добавил Терра.
- Мы изворачиваемся как умеем, — вновь заговорил Ланна с возрастающим благодушием. — Это держит нас в форме. Нынче с одним против другого, завтра против них обоих, послезавтра с ними двумя против третьего. Все идет как по маслу, прирожденный политик для этого и создан.
Терра понял: «Все идет как по маслу, потому что так хочет моя натура, мой беспечный характер, моя счастливая звезда, а также стоящая за мной нация, которая не знает сомнений и желает обогащаться». Он изучал этот феномен, кривя рот и в то же время любуясь им.
Ланна внезапно свернул на общие места.
- Мы можем спокойно глядеть в будущее, ибо немцы обладают тремя свойствами, которые в такой степени не присущи ни одной нации: работоспособностью, дисциплиной и методичностью. При их помощи мы справимся с любыми осложнениями.
Напряженная пауза. У Терра чуть не вырвалось замечание насчет опасностей политики, возлагающей все тяготы на народ… Ланна опередил его:
- Сделаем выводы! — И всецело во власти своих мыслей: — Я буду говорить, а вы записывайте.
Терра повиновался; бумага лежала на письменном столике, где были зажжены две свечи; он не успел взять перо, как Ланна заговорил. Он повторил свой отказ от государственного переворота и вновь подчеркнул демократические тенденции императора, причем отдал должное нации, политически созревшей буржуазии, которая учится на ошибках других народов. Правда, парламентаризм имеет свои бесспорные преимущества, только у нас нет для него естественных предпосылок. Германский народ, иной по духу и по развитию, чем другие народы, таит в себе иррациональные черты, которые делают его не поддающимся учету фактором в системе мира.
Подхлестываемый вдохновением Ланна вскочил, пересел в другое, в третье кресло, говоря без передышки целых двадцать минут. У Терра затекла рука. Когда хвалы германскому народу затянулись, он решил: «Значит, это все-таки должна быть газетная статья». Но в итоге получилось что-то вроде памятки для самого государственного мужа: как Бисмарк, охватывать взглядом мир и историю и, как он, проникать взглядом в душу германского народа.
- То и другое,
