Насмешку Мангольф тоже оставил без ответа:
В ответ на его возрастающее раздражение Мангольф проявил еще более кроткую настойчивость.
Терра, не выпуская его рук:
Каждый из них старался увлечь другого из полумрака комнаты к выходу и яркому свету. Только раскаяние, только доверие видел один у другого, видел сквозь слезы, застилавшие свои глаза и глаза друга…
Но тут к ним донесся громкий повелительный голос.
Они прислушались. Голос императора оповещал об обручении!
Вырвав решение из рук отца, он к тому же еще кичится этим.
Ибо Терра рванулся от него и попятился назад, как раненный насмерть. И опять то же лицо, какое было, когда они встретились.
Он подошел вплотную к другу и безмолвно ждал, пока пройдет спазм, стеснивший ему грудь, и смотрел только на его руки. Они то шарили по телу, то сжимались в кулак — и, наконец, беспомощно опустились.
Друзья стояли в полумраке за дверью, пышное торжество происходило незримо для них. Но в нарастающей сумятице голосов угадывалось многое; подобострастие перед успехом, преклонение перед властью, настоящей и будущей; каждый завидовал тому, кто раньше успел привлечь внимание императора; каждый боялся, что его подобострастно согнувшаяся фигура не попадет в поле зрения того, кому дано миловать, жаловать и благодетельствовать. Какой вид был у Ланна… когда он пожимал руки? И снова голос повелителя:
Ура! Браво! Бисмарковская маска!
«Но какой же вид у Ланна? Даже в ладоши захлопали. Неужели и Ланна?»
«Этот человек способен броситься на шею поддельному Бисмарку, бормотал Терра про себя. — Слышит свой приговор, а на лице ямочка. Мы сражены одновременно. Но что думает он на тему «быть или не быть?» Шепотом: — А дочь — наш общий возлюбленный палач? Перед нами раскрываются бездны, ваше сиятельство! — Терра в темноте видел ее. Вызванная его тоской и безумным отчаянием, она явилась ему, мертвенно бледный призрак, далекий от всех честолюбивых заблуждений, с глазами, полными тоскующего неутолимого зова. Прочь все сомнения! Скорее к ней! Он бросился вперед, призрак исчез…
Кто-то схватил его за руку: Мангольф. Друзья были одни.
Кряхтенье и спотыкающиеся шаги со стороны личных апартаментов Альтгот. Терра вопросительно взглянул на Мангольфа: опять обман воображения? Но Мангольф кивком подтвердил, что теперь это действительность. Тот, кого оба узнали, доплелся до роковой портьеры и схватился за нее. Он закряхтел сильнее, но раздвинуть портьеру ему не удалось. Вдруг он рухнул на нее, рухнул, как подкошенный, послышался шум падения. Он лежал, подмяв под себя жирную руку, запонка на манишке отлетела, дряблые щеки обвисли.
Терра приложил палец к губам.
Тут только они заметили, что все общество во главе с императором входит в последнюю гостиную и приближается к полуоткрытой потайной двери; император даже как будто собрался войти вместе со своим генерал-адъютантом; он отдавал приказания, которым тот отказывался повиноваться.
Господин протянул руку. Слуга, согнувшись под прямым углом, облобызал ее.
Они отошли от двери. Мангольфу и Терра было ясно, что тем, кто слышал этот разговор, лучше всего поскорее исчезнуть. Они обошли вокруг лежащего на полу Ланна и скрылись за портьерой. Из гостиной в это время уже входила Альтгот. От испуга у нее захватило дыхание. Сохраняя, несмотря ни на что, присутствие духа, она поспешила закрыть дверь, но старуха Иерихов все же успела проскользнуть в комнату.
Альтгот опустилась на колени подле больного.
Но старуха Иерихов только подавала советы.
Не находя помощи извне, Альтгот обрела всю силу в любви. Как Эдит Лебединая Шея на поле сражения при Гастингсе{353}, она подняла возлюбленного с ковра и, не пошатнувшись, унесла его за портьеру. Терра и Мангольф при ее приближении проскользнули в следующую комнату, затем дальше еще через несколько комнат, до выхода на лестницу.
Многие из гостей все еще не решались удалиться, боясь что-нибудь упустить. Его величество остается в интимном кружке приближенных, тут уж ничего не поделаешь! Да, но Швертмейер? Измученные лица, безумное напряжение последних часов в истомленных, но все же ищущих чего-то взглядах.
Сквозь толпу взбунтовавшихся рабов друзья прорвались разными путями. Скорей накинуть шубы, и прочь, каждый сам по себе, даже не подав вида, что их связывают чужие тайны.
ГЛАВА III
Система Ланна
Новые тяжелые испытания в жизни Мангольфа: Толлебен обскакал его, и что всего хуже — на сей раз окончательно. Толлебен брал теперь такие препятствия, на которых какой-то Мангольф неминуемо сломал бы себе шею. Он зять Ланна, этим дурак побивал талантливого соперника. К чему все эти с трудом завоеванные позиции, к чему победа над людьми, которые скорее склонны презирать его? А ведь Мангольф умудрился внушить страх даже самому Ланна! Более того — обратил на себя внимание императора. Все ни к чему. Широкая спина встала перед ним, и Мангольф отодвинут на второй план: никогда уж ему не оспаривать высшего государственного поста. Чем больше успехов позади, тем сильнее радуют всех его неудачи.
Внешне он был спокоен, жизнерадостен, только порой невысказанные угрозы омрачали его лицо: это была его манера встречать удары судьбы. Наедине с собой он переживал обычные приступы отвращения, ненависти к себе, страстного желания положить всему конец. Всю жизнь он приносил в жертву разум — чтобы теперь быть поверженным во прах! «Я мог бы прославить свое имя как мыслитель. Ведь в конце концов управлять страной государственного деятеля учит тот же мыслитель. Это еще не упущено. Я ухожу со сцены. При том, что мне известно, я опубликую такие материалы, что меня сейчас же привлекут обратно, да еще с повышением. Я, пожалуй, сделаюсь статс-секретарем даже раньше канцлерского зятя». И вслед затем реакция, невыносимая тоска, вплоть до бестолковых поисков старого револьвера.
Другое дело на людях, здесь его линия поведения диктовалась обстоятельствами. Каково отношение Толлебена к флоту? Мангольфу достаточно было вполне правдиво отвечать на вопросы Тассе и его друзей. Толлебен? Прусский юнкер. Они ведь слышали, что говорит о флоте ландрат Иерихов? Кстати, если они полагают, что сам Ланна искренно… Нет, Мангольф признался, что Ланна не разгадаешь; именно это больше всего и раздражало единомышленников Мангольфа.
Со своими коллегами из высших правительственных сфер помощник статс-секретаря мог говорить прямо. Они, как и он, учитывали опасность, какую представляет зять