Терра не было в Берлине. Где же он? В Рейнской области? Так далеко?
- Я позвоню к нему. Прямо отсюда. — Его впустили.
Он сидел, ожидая услышать голос друга. Сидел долго, словно был уже в верном прибежище, — и вдруг им овладел ужас. Терра… Ну, да. Терра мог вместо него… Как теперь граф Финкенбург. Так могло случиться. «Не моя заслуга в том, что случилось по-иному. Я его предал». В этот миг зазвонил телефон. Мангольф хотел попросить, чтобы Терра не вызывали; но друг сам был у телефона.
- Ты еле говоришь, дорогой Вольф, — сказал он. — Что-нибудь случилось? Мы непременно повидаемся завтра рано утром. Я, конечно, считаю своим долгом сегодня же вечером выехать в Берлин.
- Я не могу ждать до завтра! — вырвалось у Мангольфа.
- Да и незачем, — подхватил друг. — На что существует автомобиль? Он изобретен специально для нас. Я сажусь сейчас же в самый мощный автомобиль твоего тестя и, если не сломаю шею, буду во втором часу ночи у тебя.
- Я выеду тебе навстречу! — Этот вопль проник в душу друга, как раньше слезные мольбы.
Они наскоро сговорились о месте встречи на полпути. Два слова Беллоне, и Мангольф сел в свой собственный автомобиль — одновременно с Терра, который выехал с противоположного конца. Быстрая езда через весенние деревни, в легком дурмане от воздуха и движения. Страх исчез, и уже не было ощущения одиночества; там его друг совершал часть пути вместо него, Мангольфа. Делил с ним путь, страх, опасность. Должно быть, знал уже все, еще ни о чем не услышав. Наступил вечер, они в темноте приближались друг к другу. Неудачный поворот: Мангольфа швырнуло в сторону. Испуг: не случилось ли сейчас несчастья и с другом?
Прибытие в маленький городок, гостиница. Никого нет. Мангольф не хотел есть один — и все-таки ел, чтобы скорей прошло время, но проходившие минуты сменялись еще более тягостными. Он вышел из дому — зачем? Зашагал по площади. Какой гнет! Это собор; сплющенный, наполовину вросший в землю, он давил своей тяжестью, одинокий, мглисто-серый. Пустые старинные улички с первых же шагов погружались в ночь. Назад, к собору! Мимо проносились летучие мыши. Ах! Сегодня утром, перед шальной, весенней суетой на площади казалось, что нетрудно прожить этот день, хотя бы он был последним. Но здесь — нет.
Шаги позади одной из колонн, и перед ним очутился Друг.
- Вольф, дорогой, я искал тебя, — сказал он. Мангольф молчал, но Терра пока и не требовал объяснений. — Мы, очевидно, остановились на разных концах этого городишки, милый Вольф. Я не устал, но вот скамейка. Она стоит под кустами цветущей сирени, в тени собора, и несколько осиротелых могил делят с ней эту тень. Отсутствие на скамейке влюбленной парочки наглядно свидетельствует о безнадежной затхлости этой дыры. Ведь могилы — обычные наперсники влюбленных. Где-то даже журчит вода… Мы заменим влюбленную парочку и будем вместо нее шептаться под журчанье ручейка.
И Мангольф тихим голосом начал исповедь. Терра поощрял друга кивками и нежными прикосновениями к его плечу. Когда Мангольф дошел до главного, задыхающимся шепотом, перескакивая через самые тяжкие места и торопясь дальше, Терра стал резким голосом вставлять замечания: «Дальше!» или: «Превосходно!» Под конец он захохотал злобно и раскатисто, а Мангольф поник головой.
- Дорогой Вольф, я ничего другого и не ждал от тебя, — сказал Терра, поднявшись, и пошел прочь.
Гневные шаги гулко застучали по плитам; потом затихли, повернули обратно. Мангольф сидел сгорбившись.
- Ты бесчестный человек! — произнес Терра.
- Это действительно твоя точка зрения? — спросил Мангольф.
- Предположив без всякого права, что у меня может быть любовное свидание с госпожой фон Толлебен, ты решил натравить на меня ее мужа, как бешеного пса. Я-то готов простить тебе, но ведь ты скомпрометировал даму!
- Что за слова! — сказал Мангольф. — Давай говорить так, как свойственно нам. Я тебя предал и за это несу наказание.
- Если госпожа фон Толлебен хочет тебе мстить, я, ей-богу, не виню ее за это. — С этими словами Терра опять собрался уйти. Но он лишь повернулся вокруг своей оси и снова уселся. — Объясни мне, пожалуйста, только одно, сказал он менее твердо. — Откуда у человека нашего с тобой склада ни с того ни с сего является такая грандиозная доза чисто ребяческой подлости? Ты для меня загадка, дорогой Вольф!
Однако в его тоне меньше всего было удивления. Мангольф поднял голову; они посмотрели друг на друга, и оба до конца поняли все происшедшее. Более простые натуры восприняли бы это иначе: более простые, привыкшие больше действовать, чем рассуждать.
- А я? — начал Терра, хмуря лоб, в сознании собственной вины. — Еще зимой у Альтгот тебе представилась прекрасная возможность вынуть меня из петли, таких дел я натворил. И если твой благородный план застать меня с Алисой не удался, бог свидетель, — не по моей вине. Ничто не дает мне права смотреть на тебя с презрением моралиста. Просто теперь твоя очередь вешаться, а моя — вынимать тебя из петли.
- Мне хорошо знакома твоя манера выражаться, — пробормотал Мангольф, пока они рука об руку шли обратно.
- Непростительна только твоя безбожная глупость, — доказывал Терра. Ну, хорошо, человека, под которого иначе никак не подкопаешься, обычно устраняют с помощью половой морали. Но почему тебе не пришла в голову простая мысль взяться непосредственно за твоего противника, вместо того чтобы обрушиваться на ни в чем не повинную женщину? Зачем существует на свете княгиня Лили?
- О Лили я и не подумал. — Мангольф с удивлением вглядывался в ночь. В самом деле, — признал он, — это средство верное, если, может быть, и не смертельное для пациентов. Он, говорят, до сих пор не порвал с Лили — верно, из-за ребенка.
- Из-за твоего ребенка, — поправил Терра.
- Эта история выставила бы его в таком комическом виде, что он по меньшей мере еще год не мог бы сделаться статс-секретарем. Больше мне ничего и не требовалось! Но… — Мангольф сделал паузу. — Тут уж ты упускаешь из виду самое главное. При этом твоя Алиса была бы задета в своем честолюбии. А что, по-твоему, могло бы задеть ее больнее?
- Ничего, — сказал Терра, остановившись и глядя себе под ноги. Мангольф не дышал. Наконец Терра двинулся дальше. — Решено. Едем прямо к Лили. Ты должен жить!
Мангольф поспешно, весьма поспешно схватил его под руку. Молча вышли они за город.
- Я здесь, за городом, оставил автомобиль твоего тестя, — сказал Терра. — Я решил, что благоразумнее появиться в городе без особого шума. Мы обсуждаем здесь такое деликатное дело.
Чтобы сразу же наметить план действий, они вернулись обратно и снова обошли соборную площадь. Когда они опять вышли за пределы города, уже брезжил день.
- Я не устал, — констатировал каждый из них, — нервы слишком взвинчены. Но мне хочется есть.
Они обильно позавтракали, затем сели в автомобиль Мангольфа; свой Терра отослал. Сначала они медленно ехали сквозь молодую, яркую зелень, мимо наполненных щебетаньем садов. Этой свежести, этой близости к земле люди не ощущали еще совсем недавно, когда приходилось ездить только по железной дороге. С дуэлью было покончено; они дышали, они радовались, что могут передвигаться, ни от кого не завися, пользуясь небывалой свободой богатых людей, путешествующих в собственных автомобилях — этом новейшем изобретении, усладе доходных профессий.
- Я, может быть, и негодяй, что продался твоему тестю, — сказал Терра, — но езда на автомобиле стоит того. — При этом он учтиво раскланивался с людьми, проезжавшими во встречных автомобилях. — Весь промышленный мир, пояснил Терра громко и возбужденно. — Мы теперь всегда в пути. Дорогами завладели мы одни. Наши автомобили, обгоняющие друг друга, приводят нас к неопровержимому убеждению, что в один прекрасный день мы завладеем всей страной. Конец дворянству. Власть промышленной буржуазии опережает его на автомобилях — и с помощью флота.
- Если Толлебен, как угроза, будет устранен, чего достигну я? — Вся гордыня Мангольфа прорвалась в этом вопросе.
Вдруг их машина остановилась. Хаотическая свалка людей и сельскохозяйственных орудий: столкнулись автомобиль и телега с навозом; подбежавшие крестьяне поддерживали возмущенного возницу, двое путешественников не могли сладить с орущей толпой. И так как на них надвигались громадные вымазанные в навозе вилы, они вскочили с ногами на сиденье, как были, в автомобильных очках и макинтошах и, размахивая руками, словно утопающие, отчаянными криками призывали своего шофера. Тот исчез. Критический момент! Наконец у одного из них зародилась счастливая мысль.
- Принц Генрих! — воскликнул он. — Мы расскажем принцу Генриху! Здесь вообще всем известная западня для автомобилей. Вы за это дорого заплатите. Наш председатель — принц Генрих!
Крестьяне опешили. Вряд ли они знали принца, но чем туманнее угроза, тем сильнее ее действие: вилы опустились. Автомобиль и телегу расцепили. Мангольф послал на помощь своего шофера; тогда появился и второй шофер. Путешественники сняли очки. Какая неожиданность! Доктор Мерзер, граф Гаунфест! Один с грязно-желтым, другой с нарумяненным лицом.
Завязалась беседа, задымили сигары, меж тем как укрощенные деньгами крестьяне с готовностью очищали автомобиль от навоза. Щелканье каблуков, рукопожатия; между удивленными шпалерами зрителей оба автомобиля разъехались в разные стороны.
- Видишь, — сказал Терра, — граф Гаунфест едет даже в Кнакштадт.
- Это дружба, — пояснил Мангольф.
- У племянника Кнака высокопоставленные увлечения, — продолжал Терра. Сознаемся откровенно! Очевидно, наш брат что-нибудь да стоит, если уж кнаковский племянник заводит себе графов. У промышленности свои интересы. Нерушимое право судить о том, получает ли фирма выгоды от сердечных дел господина доктора Мерзера, принадлежит единственно господину тайному советнику Кнаку.
- Фон Кнаку, — подчеркнул Мангольф.
- Значит, все-таки добился? — Терра потер руки. — Большое, но, по моему скромному разумению, вполне заслуженное отличие за плодотворную деятельность. — Такая высокопарность выражений немедленно внушила Мангольфу недоверие.
- Ты недавно уже пел дифирамбы могуществу промышленной буржуазии.
- Ну, а как же! — ответил Терра; он говорил просто, без всякого задора. — Я безоружен перед явлениями, совершенными в своем роде. Кнакштадт крепость с тысячью заводских труб, — так прежние города хвалились численностью своих церквей! Весь мозг большого государства, вся его воля сконцентрированы в Кнакштадте. Дымящая, грохочущая воля. Капитал служит только ей. Капитал, вложенный в военную промышленность, презирая моря и границы, устремляется из Кнакштадта к разным странам света. Встречаясь с другим таким же
