Ее тону нельзя было противиться. «Понятно, что вы вертите супругом как хотите», — подумал он.
- Честь принадлежит моему другу Мангольфу, — сказал он вслух.
- Я так и думала, с ним вы делитесь даже любовницей.
- Мне было двадцать лет, когда я ее любил, — возразил он с жаром. — К тому же это прошло скорее, чем нам с вами понадобилось, чтобы быть несправедливо заподозренными и стать угрозой для жизни нескольких непричастных к делу людей. — Когда она, задетая за живое, опустила голову, он прибавил еще тверже: — Поверьте, сударыня, что из всех жизненных благ единственное неомраченное благо — чувственное наслаждение.
Она слышала, как он тяжело дышит от ярости. Только когда он совсем успокоился, она сказала очень кротко:
- Вы, вероятно, безгранично любите сына.
Он просиял, он воскликнул пылко:
- Вы бы посмотрели на него!.. Конечно, я не смею и думать об этом, пролепетал он, всем своим видом прося о прощении.
- А почему, собственно, это невозможно? — просто ответила она. — Я давно об этом мечтаю. Хотите — у вашей сестры Леи?
- Вы это серьезно?
- Я знакома с вашей сестрой. Недавно встретилась с ней у графини Альтгот. Какая бы она была прославленная актриса, если бы Альтгот не пригласила ее на чашку чая? На днях я заеду к вашей сестре.
- Вы встретите там большое общество мужчин, — предупредил он.
- Я приеду с Беллой Мангольф. А вы приходите со своим мальчиком. Как его зовут?
- Клаудиус.
- Клаудиус, — повторила она у самых его губ.
Они стояли уже вне крытой аллеи, вероятно муж видел их теперь. Он мог даже слышать, о чем они так громко говорят. Все равно Алиса спросила:
- Вы проводите меня наверх, в министерство иностранных дел? Губиц уже, наверно, дошел до апогея. — Но он услышал: «Я не отрекаюсь от тебя, мы пойдем ему навстречу».
Они вошли в дом. Комнаты одна за другой открывались перед ними, и они вспоминали: здесь вот, здесь они впервые по-настоящему увидели друг друга. Обстановка другая; они искали место на полу, где стояли их ноги, когда вырвалось то слово, когда сверкнул тот незабываемый взгляд.
Вон в той комнате, в пустом теперь кабинете, они некогда, еще в начале всех путей, обедали рядом… Вдруг Терра испугался: неподалеку от него из большого вольтеровского кресла высунулся и мгновенно снова скрылся старческий профиль с крючковатым носом и подбородком. Губиц! На том же месте, что и тогда, словно он с тех пор так и не вставал. И сейчас он умудрился сесть так, что его тело погрузилось в кресло и составляло одно целое со своей тенью. Послышался шипящий голос:
- Дьявольские мысли, Толлебен! Но я их уже разгадал. Они окружают меня со всех сторон! — Шипенье такое громкое, что в ушах звенело; напрасно Толлебен не отрывался от окна. Он стоял спиной, он подглядывал, он прислушивался. Для него Алиса и Терра все еще прогуливались по саду.
- Они окружают меня, — шипел Губиц, его дрожащий профиль высунулся и вновь отпрянул назад. — Я не прекращаю слежки, я десятилетиями принимаю свои меры. Я открыл их тайные ходы, я воздвиг перед ними неприступные скалы. Я работал, как циклоп, как крот. Больше не могу!
Тут он так подскочил, что полы черного сюртука, свисавшего с худых старческих ребер, взметнулись над креслом; седую страдальческую голову охватили скрюченные руки.
- Один мозг против целого мира! Вы слышите меня, Толлебен?
Но Толлебен был во власти собственного безумия.
- Я в самом центре всего, — шипел старик, сползая все ниже. — Противник охватывает меня концентрическими кругами. Сначала наши границы блокируются периферией, а дальше континентами и морями. Я, центр, не могу прорваться сквозь них. Воздуха! — Он вскочил.
В тени носового бугра глаза без ресниц померкли от бесцветных быстрых видений. Тех, что вошли и смотрели на него, он не видел. В сюртуке, гладко выбритый, с ровным пробором, и при этом словно впивается в воздух пророческими руками. «Припадок», — прошептала Алиса. «Состояние ухудшилось», — прошептал Терра.
- Дайте мне метательный снаряд, чтобы пробить их круги. Изобрети же его ты, действительный тайный! — хрипел действительный тайный советник. — Что ты видишь?
Он что-то увидел, что-то засветилось вокруг него, чего он, как ни старался, не мог охватить.
- Синее море! На нем белый корабль! Мой огнедышащий истукан с орлом на каске. Вы еще посмотрите! — И старик поднял окостенелую ногу, словно приготовился к танцу дервишей. — Он замер. — Пальба! — пронзительно зашипел он. — Толлебен, вы слышите пальбу?
Толлебен оставался глух; сгорбленный Губиц проковылял к нему и повернул его к себе лицом.
- Вы ничего не слышите в саду? — спросил Толлебен.
- Вы слышите пальбу? — спросил Губиц. — Я выпускаю мину, как же не быть пальбе?
Они глядели друг на друга, и один не понимал другого… Алиса кивнула Терра, и оба поспешно скрылись. Она тихо притворила за собой дверь.
- Вы поняли? — спросила она строго, даже взволнованно.
- Что я мог понять? Ведь это безумие.
- Мировая сенсация.
- Будь я проклят…
- Пожалуйста, без комедий! — сказала она нетерпеливо. — Мы узнали сейчас средство уладить дела в Марокко. Кто знает, что знаем мы, тот ведет бег.
- Что же, действуйте против своего отца! — сказал он кратко и ясно.
Она побледнела. Отсутствующий взгляд. Потом спросила:
- Вы действительно посоветовали ему вмешаться в марокканские дела?
- Во всяком случае, я был скромным свидетелем того, как он искал способ проявить себя. Искал чего-либо помпезного для императора и увлекательного для публики. Именно того, что изобрел сию минуту при нас этот канцелярский демон. Поспешите, графиня, перехватить этот план у князя.
Тут он увидел слезы у нее на глазах. Не успел он опомниться, как она уже выбежала из подъезда. Он — за ней. Издали показался Ланна. Дочь устремилась к нему и подойдя вплотную:
- Ни слова, папа, немедленно к императору. Пусть император едет в Марокко. Пойдем, я велю подать твой автомобиль. Поспеши, а то кто-нибудь опередит тебя.
- Значит, ты все-таки думаешь обо мне, мое дитя! — Отец взял дочь под руку. Терра скрылся за углом министерства иностранных дел. Он шел медленно, и все же голос Ланна едва долетал к нему. — Я ценю, что ты говоришь это мне, а не своему мужу. За это я обещаю вам Министерский пост. Если я, будем надеяться, выйду из этого дела с упроченным положением, господину фон Толлебену обеспечено место статс-секретаря.
- Только бы ты стал князем, папа!
- Не плачь, моя любимая! Тебя ввели в соблазн, это со всеми нами бывало. Честолюбие проникает во все человеческие отношения, даже и наши нам следует тщательно оберегать от него. Но нас оно не разлучит. Как! Ты против меня в союзе с глупостью? Это было бы тяжким грехом — не только против дочерней любви, но и против твоего честолюбия.
- Каким образом, папа? Ведь я могу им руководить!
- Ты так полагаешь? Многие думают, что можно подчинить себе глупость. Но она всегда оказывается сильнее. Это познание приобретено долголетним опытом. Верь твоему отцу, который черпает познания из опасностей. — Ее молчание, его сочный вздох; затем: — Игра не стоит свеч! Постоянная зависимость, щелчки и необходимость изо дня в день заново отстаивать мираж власти. Нам бы следовало уехать от всего; вместе — в Либвальде или в кругосветное путешествие… Но сперва устроить дело с Марокко! — Отходя и уже на расстоянии. — А это под силу только мне!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА I
Система Ланна.
Ее торжество и крушение
Леа Терра, наконец, появилась, граф Эрвин Ланна прождал полных два часа.
- Вы чересчур терпеливы, граф Ланна. За это время перебывало бог весть сколько народу, и все потеряли терпение. Вы один всегда пережидаете всех.
Она повела сверкающими плечами, желая выразить недоумение или попросту сдвинуть ниже переливчатый капот. Он соскользнул до плеч, а руки, словно сказочные белые пестики цветка, выступили из раскрывшихся лепестками рукавов.
- Вот сейчас вы скажете: этот жест, сударыня, вознаграждает меня за двухчасовое ожидание. Вы скромны, граф Ланна. — При этом она расхаживала по комнате взад и вперед.
Стройные ноги при каждом шаге натягивали переливчатую ткань, бедра покачивались, как колыбель самых радужных грез. Он видел: она изображает перед ним скаковую лошадь, породистое животное, блаженство и упование людских толп. Сама же она словно глядела на все со стороны. Неправдоподобно стройная линия груди и шеи, но лицо над ними несколько жесткое и усталое в своем великолепии. Глаза были подведены и оттого казались еще более испытующими и алчущими. Из-за чересчур красных губ бледные линии у рта были еще неуместнее. И вокруг такого лица золотистый ореол волос.
- Вы должны требовать большего, граф Ланна. — Резковатый актерский голос. — Вы должны добиться, чтобы актриса перед вами одним гарцевала по всем правилам высшей школы. Вам не пристало торчать здесь по шесть часов в день безвозмездной рекламой.
- Иногда у вас появляется та же манера выражаться, что у вашего брата, — сказал он.
- Ну, хорошо, — подхватила она. — Значит, для вас я не должна быть актрисой. И к чему? Вы старый друг, мне незачем все время быть на ходулях. Она опустилась, по привычке плавно, как для зрителей, в ближайшее кресло. Превосходное, обитое гобеленом кресло; ее безукоризненно вылепленные пальцы тотчас картинно расположились на позолоченных поручнях. — За это, друг мой, вы целый вечер должны читать мне вслух. Я никого не принимаю. У меня болит голова, ваш голос меня успокаивает. В театр я сообщила, что не приеду, как только узнала, что мы будем одни.
- Я у ваших ног, — сказал он вежливо. — Но разве можно было сообщать в театр так поздно! Через полтора часа ваш выход.
- Через час и три четверти. Но меня это не касается. — У нее был очень утомленный вид, он не стал возражать. — Лучше скажите, мой друг, какую фотографию вы так спешно пытались сунуть за остальные. Вам это не удалось, вон она еще валяется. — Леа потянулась за ней. — Ах, да! — со вздохом, который был бы виден и слышен в партере.
- Вероятно, коллега из тех времен, когда вы только поступили на сцену, — сказал он, превосходно зная, что это Мангольф в молодости.
Она же, не сомневаясь, что он знает:
- Да. Глухая провинция. Неужели я сама была когда-то такой
