«Только бы они уехали», — думал Терра. Чего стоили движения дочернего сердца? Скоро Алиса начала жаловаться, что отец снова добился успеха. Ему как будто бы удастся увильнуть от союза с Россией. Этого требует Австрия. Пока шла такая игра, никто не решился бы покушаться на дипломата, который вел ее, и меньше всего император, ибо всякая реальная опасность войны мигом превращала его в осторожнейшего человека.
Мангольф сам навестил Терра, чтобы сообщить ему о ходе боснийского дела{482}. Уверенный в успехе Ланна, Мангольф все же ожидал его скорого падения. Поэтому ему нужно было заручиться поддержкой Терра. Но впечатление создавалось такое, будто Мангольф всецело покорен ланновским мастерством. Вместо того чтобы мчаться вслед за австрийским сорвиголовой навстречу катастрофе, Ланна схватил поводья и правил теперь сам. На волосок от пропасти он благополучно миновал ее. Но что с ним творится в часы одиночества…
- Ровно ничего, — сказал Терра. — Он умеет придать себе вид активного борца, будучи на самом деле скептиком.
- А что, если это вовсе не так и он всю жизнь обманывал нас всех? спросил Мангольф с глубоким интересом. — Его проницательность — не в ней сила. Главное — выдержка, эта загадочная твердость, которая доводит противника до сокрушительного сознания собственной слабости. И все так просто! Все с таким мужественным изяществом. Вот это человек!
Мангольф забылся, и на лице у него появилась та печать страдания, какую налагало на его черты честолюбие. Так мог бы вести себя он сам и делал бы это лучше и ради более высоких целей. Когда же наступит его день?.. И он поспешил умалить достоинства Ланна.
- К чему приводит его успех? Тогда он одержал победу над Парижем, теперь над Петербургом, а дальше? Число непримиримых возрастает с каждой новой победой. Придет день, когда даже такое мастерство окажется бессильным: тогда наступит то, чего он не желал, но что сам же обеспечил своими победами.
- А что бы делал ты?
- Не стал бы отклонять союз с Англией во имя наших добрых отношений с Россией, с которой мы тут же ссоримся. Но ничего не может быть прочно, пока нет солидного фундамента. Основание построено на песке. Франкфуртский мир это старый национальный фетиш.
Терра вытаращил глаза.
- Как! Ты и на него дерзнул бы посягнуть? Клянусь, дорогой Вольф, что никогда не напомню тебе этих слов, даже если дела у тебя снова пойдут на лад и ты снова будешь на должной патриотической высоте.
«Чего мне еще ждать!» — жестом сказал Мангольф… Победы Ланна становились невыносимы.
Полный триумф — и у Ланна достало силы взять себя в руки: он запретил чересчур много писать об этом… Мало того: он воспользовался своей победой, чтобы организовать в прессе выступление против преувеличенного национализма. Однако ему было ясно, что высшему обществу этот успех надо преподнести в блистательной форме.
Торжественный прием у рейхсканцлера, оживленная картина ночной улицы перед сияющим огнями дворцом. Между колоннами высокие окна, сияющие огнями до самого конька старинной кровли. Прибытие экипажей; швейцар выходил навстречу каждому. С булавой, в треуголке и богатой ливрее, он открывал дверцы; появлялись фигуры в горностае; обнаженные дамские шеи, и мундиры мужчин сверкали звездами. Экипажи сменяли друг друга. У толпы, по-осеннему дрогнущей за решеткой, глаза разбегались при виде такого великолепия; ей видно было, как господа ступали по красному ковру, ей видны были лакеи. Белые парики! Ливреи светлые и расшитые сверху донизу! Вот каковы княжеские слуги. Наглядные образы высших миров, тех сияющих сфер, в которые не всякий, пожалуй, и верил и отблеск которых достигал сюда. «Значит, такое еще бывает», — говорили многие.
- Где тут платят за вход в маскарад? — спросил кто-то у Терра, который стоял в качестве зрителя, прежде чем войти самому. Необычное скопление народа заинтересовало его. Сам ли Ланна организовал это? Или он явился жертвой более или менее преданных приверженцев, которые внушили ему, будто его удавшийся дипломатический блеф воодушевил нацию? Не собирается ли он говорить из окна? Это приятное занятие могло войти в привычку.
- Прошу не забывать о почтении к господину рейхсканцлеру! — резко сказал Терра, обернувшись.
Из толпы выступил молодой человек.
- Гедульдих, — представился он.
Терра взглянул на него; молодой человек был миловиден, нежные краски, блестящие глаза, черные кудри под шляпой, которую он приподнял не без изящества. Выразительный рот произнес:
- Господин Терра! Вы, наверное, тоже много раз решали про себя, что дальше так продолжаться не может.
- Ошибаетесь, мой юный друг. Наша правительственная система, — а вы, очевидно, говорите о ней, — самая благополучная во всем мире. Вам бы следовало усвоить это убеждение хотя бы потому, что изменить ее вам не удастся.
- Таким точно я вас и представлял себе, — сказал молодой человек.
- Билет за вход в маскарад вы оплатите долгими трудами и в один прекрасный день тоже примете в нем участие. Наша система каждому позволяет обогащаться… — Он взглянул на вдумчивый лоб юноши. — Уму она оказывает должный почет.
- Господин тайный советник, — вы ведь тайный советник, господин Терра? — сейчас вы отнесетесь ко мне благосклоннее. — Все та же насмешка, в каждом звуке задор, но сколько юношеского обаяния! Терра словно увидел лоб Мангольфа и свой собственный рот когда-то, в начале всех путей.
- Ну? — произнес он.
В этот миг наверху, в окне зала заседаний, поставили канделябр. Терра застыл с раскрытым ртом. Ланна собирается говорить! В переднем ряду у решетки кто-то попробовал выкрикнуть приветствие; слабая попытка, — никто не поддержал ее. Прошло несколько томительных минут, потом канделябр убрали. Терра облегченно вздохнул и вслушался в слова юноши.
- А разницу он мне не выплатил.
- Какую разницу?
- Да ведь я же вам говорю — разница между тем, что нам стоили голоса, и предварительной правительственной сметой.
- Какие голоса?
- Избирателей, разумеется. Вы, должно быть, не расслышали, что мы с вашим сыном работали избирательными агентами от правительства, — говорил юноша посреди скопища избирателей. Терра немедленно отвел его в сторону.
- Мой сын обидел вас? Чего вы требуете за это? Поскорее, — я спешу.
- Не расточайте зря своего презрения, господин тайный советник! сердитый молодой голос, задор стал злобным, и при этом ни намека на стыд. Я брал грязные деньги от вашего государства, чтобы на них подготовлять революцию.
- Которая лучше всего осуществляется с помощью консервативных выборов, — подытожил Терра.
- Этого вы еще не понимаете, у нас другая точка зрения. Оставим этот разговор, — не унимался юноша.
- Я жажду узнать поколение моего сына.
- Случай к тому представится скорее, чем вы думаете, — вставил юноша.
- И много среди вас вымогателей?
Тут юноша задрожал. Он был бледен как мел и весь дрожал в своей бессильной гордыне.
- Вы никогда не знали, что значит стать даже подлецом во имя идеала, прохрипел он.
- Это действительно никогда бы не могло произойти со мной, — подтвердил Терра, расхохотавшись. Но он вгляделся в фигурку, в которой за бедностью чувствовалась претензия на элегантность, и смягчился.
- Для большинства главное в жизни — наслаждение, во главу угла у них поставлено удовлетворенное тщеславие. Таков мой сын, который, по-видимому, унаследовал эти качества от меня. У вас, по вашим словам, дело обстоит иначе. Но все-таки вам сперва следует подумать о себе, а потом, если хотите, и об идее. Я попытаюсь устроить вас на место. Это ведь лучше, чем возместить вам деньги, которые мой сын… заработал. Где вы живете?
- Ваше предложение мне подходит. — С видом делового человека юноша достал из бумажника карточку, изящно откланялся и удалился твердым шагом. Терра ступил на порог сияющего огнями дома и на смирнскую дорожку.
Наверху гостей принимал дворецкий, личность при треуголке и шпаге. Канцлер в первой гостиной пожимал всем руку. К Терра он обратился со словами: «Я обещал вам, что вы будете довольны», — а сам при этом сиял, как и его дом, не хватало духа противоречить ему. Его удача расточала чары, перед ней склонялась титулованная и богатая толпа и даже дипломаты, которые кляли эту самую удачу; притянутый ее чарами, русский посол стоял возле Ланна, и они вместе встречали людской поток.
Он катился из желтой, через зеленую в красную гостиную, там находилась дочь рейхсканцлера; из зимнего сада неслись приглушенные звуки струнного оркестра. Оттуда поток заворачивал; буфет был в зале заседаний, позолоченном гигантском помещении в два света. И оно было полно! Ланна широко раскрыл свои двери, даже высшие слои буржуазии получили доступ. Не принятые при дворе промышленные круги могли здесь соприкоснуться с миром узаконенной власти. Их представители расхаживали, принимали кушанья и напитки от лакеев в напудренных париках и собственными ушами слышали, как господа в мундирах задают вопрос, прибудет ли император. Это, как ни странно, было под сомнением.
Его величество сказал послу (интересно какому?): «Войны я не потерплю». А вдруг Ланна не возьмет верх в поединке с Россией? Вся ставка была на его врожденное везение, но «слишком много счастья даже непозволительно», говорили скептики. Депутаты возражали:
- Он все-таки прорвал блокаду{487}, Англия осталась ни при чем.
- А куда он денет Губица? — спросил Бербериц из недр своей черной бороды. — Большую часть мыслей ему подсказывает Губиц, а ведь Губиц только и живет блокадой.
- Не беспокойтесь, никуда мы от нее не уйдем, если Ланна иногда и случится перескочить через нее.
Пошли шутки.
Настроение было приподнятое. Какой-то генерал обратился к одному из адмиралов:
- Ну, а теперь вперед, против Англии!
- Как вы, ваше превосходительство, мыслите себе это?
- Переправим туда дивизию.
- Только попробуйте!
- Ну, тогда с Россией в поход на Индию!
Настроение, созданное шампанским, множеством цветов, разгоряченных дам, кружило головы мужчинам; раскрасневшись, они пускали клубы дыма в золотистый туман парадных апартаментов итальянского стиля. Причудливый свет струился из хрустальных гирлянд, из высоких резных канделябров, свет, какой обычно озаряет мадонн. Эти мадонны — Алиса, Альтгот и множество других — сливались со стенами, а мужчины склонялись перед ними. Алиса не спускала глаз с отца.
Она думала: «Дорогой мой отец!» — и брови ее сдвигались от тревоги о нем посреди его удачи, от скорби над своей судьбой, приказывающей предать его… Только бы он держал себя в руках. Не дал бы им представления, над которым они посмеются завтра, когда он будет повержен. О нет! Выдержки у него хватит, но одна дочь могла оценить ее. Оценить достоинство того, кто рассчитывает лишь на собственные силы! «Я улыбаюсь, несмотря ни на что. Мне не суждено уверенным шагом перейти в историю. Если все еще не пошло прахом, причиной мое величие». Как гордилась им Алиса!
Между тем отец проследовал из
