знамена, желая сложить их к ногам своей подруги. Это вызвало у вчерашних
победителей великое разочарование; даже в измене обвиняют Генриха иноземные
протестанты, которым тем легче говорить, чем дальше они от этого
королевства.
И вот он прибыл, а на лестнице своего замка, вся в белом, осыпанная
жемчугами, стояла фея Коризанда; такой сказочной он видел ее только в своих
грезах. Все знамена были развернуты и склонились перед нею; затем, как будто
только теперь он стал этого достоин, Генрих поднялся к ней и, взяв ее за руку,
увел в замок. Она же не находила слов, чтобы выразить свое счастье. Так
счастлива была его муза, что забыла обо всем, кроме его победы и его великого
пути. Она позабыла и горечь и собственные притязания, ее доверие было полно
кротости. По-матерински жалела его, радовалась, что он вознагражден за свои
труды, а надо бы ей пожелать, чтобы они продолжались (как оно потом и
случилось). Пока счастье еще зыбко, не проходит и время музы; нынче же для нее
радостный день.
Moralité
Imperceptiblement il avance. Tout le sert: et ses efforts et les efforts
des autres pour le refouler, ou le tuer. Un jour on s’aperçoit qu’il est fameux
et que la chance le designe. Or, sa vraie chance c’est sa fermeté naturelle. Il
sait ce qu’il veut: par cela il se distingue des indécis. Il sait surtout ce
qui est bien et sera admis par la conscience des hommes ses pareils. Cela le
met franchement à part. Personne parmi ceux qui s’agitent dans cette ambiance
trouble n’est aussi sûr que lui des lois morales. Qu’on ne cherche pas plus
loin les origines de sa renommée qui ne sera plus jamais obscurée. Les
contemporains d’alors et de quelques autres époques, ont pour habitude de
s’incliner devant tout succès, même infâme, quitte à se récuser aussitôt
traversé ce passage où soufflait un vent de folie. Par contre, les succès de
Henri n’étaient pas pour humilier les hommes, ce que n’évitent guère la plupart
des chefs heureux. Ils devaient plutôt les rehausser dans leur propre estime.
On ne voit pas d’habitude l’héritier d’une couronne, que le parti dominant
repudie violemment, gagner à sa cause par des procédés d’une honnêteté
pathétique, le roi même que force lui est de combattre. Combien il voudrait
aider ce roi, au lieu de devoir le diminuer, lui et son royaume. Il a eu ses
heures de faiblesse et la tentation d’en finir ne lui est pas restée inconnue.
Cela le regarde. À mesure qu’il approchait du trône il a fait comprendre au
monde qu’on peut être fort tout en restant humain, et qu’on défend les royaumes
tout en défendant la saine raison.
Поучение
Неприметно движется он вперед. Все служит ему: и его усилия и усилия других,
желающих низвергнуть его либо убить. Настанет день, когда все увидят, что он
прославлен и отмечен удачей. Но его истинная удача — в прирожденной твердости
характера. Он знает, чего хочет: этим-то он и отличается от людей
нерешительных. Главное же — он знает, что хорошо и будет одобрено совестью его
ближних. Это явно ставит его выше других. Ни один из мечущихся, подобно ему, в
туманной действительности не уверен столь твердо в своем знании нравственных
законов. Незачем искать других причин для его славы, которая более уже не
померкнет. Его современники, а также люди иных эпох привыкли склоняться перед
любым успехом, даже подлым, чтобы затем тотчас отвернуться, едва будет пройдено
ущелье, где на них подуло ветром безумия. Напротив, Генрих не стремился через
свои успехи унизить других, чем грешит большинство удачливых вождей, меж тем
как этим успехам надлежало бы скорее возвышать человека в его собственном
мнении. Редко увидишь, чтобы наследник престола, которого господствующая партия
столь яростно отвергает, мог бы деяниями, преисполненными самой возвышенной
честности, склонить на свою сторону самого короля, хотя поневоле приходится с
ним бороться. И как хотел бы он помочь этому королю, а не быть вынужденным
умалять его славу и его королевство! Однако бывали и у этого наследника минуты
слабости, соблазн все бросить и ему не остался чужд. Но это его дело. По мере
того как он приближался к престолу, он показал миру, что можно быть сильным,
оставаясь человечным, и что, защищая ясность разума, защищаешь и
государство.
IX. Мертвецы при дороге
Кто отважится на это?
9 мая 1588 года герцог Гиз с горсточкой офицеров тайком пробирается в Париж.
Король передал ему просьбу, смиренную просьбу, чтобы он не появлялся. Валуа
знает: само присутствие Гиза ускорит или гибель короля, или же приведет к
гибели противника. Кто из них пойдет на риск, и пойдет первым? Гиз в свое время
уничтожил иноземную армию гугенотов, а королевское войско под командой Жуайеза
было, наоборот, разбито Наваррой. И все-таки несчастный король попытался
изобразить победителя; а теперь и народ и почтенные горожане единодушно его
презирают. Парламентарии, верховные судьи королевства — почти единственные, кто
еще держит сторону короля; эти-то думать умеют. При столь неясном положении
отклоняться от закона опасно, а закон — это король. Но кому они скажут, кому
могут объяснить? Ни богачам, которым Гиз, а не угасающий Валуа гарантирует
сохранность их денег, ни взволнованным простолюдинам на улицах, вопящим о
голоде. Голодать им не впервой, и нет никаких оснований предполагать, что в
ближайшее время не придется наложить на себя еще более строгий пост. Толпа,
допустив однажды неверный выбор вожака, совершает и дальше одни глупости. Эти
люди — за Гиза, а он, оказывается, авантюрист и архиплут, подкупленный врагом.
Их противоестественная приверженность к нему порождает в них ярость и страх —
так сопротивляется их совесть, но они этого не понимают. В Париже расстройство
умов, потому и кричат о воображаемом голоде.
Гиз со своими пятью-шестью всадниками добирается до многолюдной улицы, все
еще не узнанный, закрывая лицо шляпой и плащом. Город, особенно многочисленные
монастыри, битком набит его войсками, он может их кликнуть, где бы он ни
оказался. Но Гиз разыгрывает бесстрашного и таинственного рыцаря, чтобы
произвести впечатление. Ему почти сорок лет, у него куча сыновей, но он все еще
держится за ошеломляющую и грубую театральность тех приемов, с какими выступают
на сцене люди, не имеющие к тому призвания. Некий молодой человек, которому это
поручено, стаскивает, плутишка, с таинственного всадника шляпу и плащ и кричит
звонким голосом: — Откройтесь, благородный рыцарь!
А в это время в замке Лувр очень старая королева, мадам Екатерина, говорила
королю: — Гиз — это костыль моей старости. — А сын тяжелым взглядом смотрел на
виновницу Варфоломеевской ночи, последствия которой обрушились теперь на него,
это было ему ясно и без особых донесений. Впрочем, и они не заставили себя
ждать. С приездом герцога Гиза тут же пошла молва о его необычайной
популярности. — Мы спасены! — воскликнула первой некая изысканная дама,
обращаясь к герцогу, и сняла маску, закрывавшую ей верхнюю часть лица. —
Дорогой повелитель, мы спасены! — И тут по всей улице прокатилась волна
восторга. Значит, голоду конец, вождь изгоняет призрак голода! Льются слезы
радости. А сапоги, которые свешиваются с коня, можно просто облобызать. К
герцогу старались прикоснуться четками, чтобы он их освятил, и, конечно, в
сутолоке немало народу и передавили.
Пока полковник-корсиканец все это докладывал, король на него ни разу не
взглянул. Он не сводил глаз с матери, и она это чувствовала, ибо взгляд у него
был тяжелый. Она же бормотала себе под нос: — Гиз — костыль моей старости. —
Все это говорилось лишь для того, чтобы утвердить себя в своей глупости и
настаивать на ней даже во вред себе; а ведь могла бы уж прийти минута
просветления. Лицо у королевы стало совсем землистое — ну, прямо земля на
погосте; казалось, старуха туда и возвращается, когда пошла прочь, нащупывая
костылем дорогу, постукивая, шаркая, делая зигзаги и все больше скрючиваясь;
под конец она согнулась пополам.
Корсиканский полковник излагал свое мнение, ибо его заверили, что совершенно
так же смотрит на дело и король: герцога необходимо заколоть. Присутствовавшее
тут же духовное лицо одобрило эту мысль, сославшись на подходящую цитату из
священного писания. Несколько наиболее решительных придворных поддержали его, и
король не возражал; его молчание они приняли за согласие. Между собой они
начали обсуждать, много ли еще осталось вооруженных сил у короля и после того,
как все свершится, можно ли будет сдерживать противника страхом до прихода
подкрепления. Но тут снова появилась мать Валуа, а с нею Гиз собственной
персоной. Уже не красавец Гиз, не гордый герой. На его пути к королю его
милостивые обращения не встретили ответа, а начальник гвардии Крийон еще глубже
надвинул шляпу. Тогда герцог понял, что его ожидает. Бледный и ошеломленный,
вошел он в королевскую опочивальню. Но его сопровождала старуха, и король не
подал знак кинжалам, потому что здесь была старуха. Во всем замке Лувр, из
всего его дома, члены которого перемерли или взбунтовались против него,
оставалась только мать, которая и довела его до всего этого. Потому-то он
страшился ее, как самой судьбы. В ее присутствии нельзя было допустить даже
мысли о том, чтобы призвать на помощь спасительные кинжалы. Он сделал герцогу
короткий выговор и повернулся к нему спиной.
Гиз без сил упал на ларь. От близости огромного шрама один глаз у него
слезился, и казалось, Гиз плачет. Он все видел, видел страх короля. «Такой же
мучительный страх, как и у меня», — подумал Гиз. Но он, верно, понял, почему
лицо короля исказилось. Решение убить отменено только на сегодня. В дальнем
углу старая королева старалась успокоить сына; Гиз поспешил убраться. «Слава
творцу, я еще жив, а там мой народ, он проник даже во двор Лувра, чтобы
вызволить меня отсюда. Я опять герой. Слава творцу, теперь уж мы будем
действовать решительно».
Так думают люди, когда их застигнут врасплох. На самом деле лотарингец не
собирался строить баррикады и давать королю сражение в его столице; он только
все подготовил к тому, что это должно было случиться. Но когда, уже почти
достигнув цели, он вдруг отступил и предпочел бы лечь спать, чем сражаться, его
посетил Мендоса, посол дона Филиппа, и заговорил с ним резко и повелительно.
Настоящий хозяин Гиза мог ведь герцога и принудить. Не позже как через три дня
Франция должна быть охвачена междоусобной войной, такова воля мирового владыки.
Гиза не удостоили объяснением причин, но ему сообщили важные вести: Армада
наконец готова и может двинуться на Англию. Этот флот снаряжали в течение
многих лет, и он был снабжен всем необходимым на годы, хотя переезд в Англию
мог занять самое большее две недели. Так вот, ему нужно предоставить
возможность без опаски заходить по пути во французские гавани. Владыка мира, не
желал встречаться ни с кем из своих врагов-французов. Он был по природе точен и
осторожен. Поэтому в течение трех дней в Париже должны быть построены баррикады
из бочек с песком. Король в окна своего Лувра уже давно видел, как их везут
вверх по реке. Так как он, оказавшись в безвыходном положении, призвал в город
небольшое число швейцарских и, немецких наемников, это послужило последним
предлогом к восстанию. Чужеземцы
