провел один англичанин! — Казалось, посол сам потрясен до глубины души, он
предостерегающе поднял руку.
— Нет, не я. Мы должны всегда вести себя достойно. Это был всего лишь один
из моих уполномоченных, и замысел был его. Я предоставил ему свободу действий,
и вот он отправился в Ла-Рошель, где можно было наверняка застать всех друзей
королевы Жанны, в том числе и графа Людвига Нассауского. Мой агент подговорил
этого немца улечься в постель и разыграть тяжелобольного, так что Жанна в конце
концов посетила страдальца…
Посол продолжал свой рассказ, развертывавшийся в духе шекспировских комедий;
но тем бесстрастнее была его серьезность и тем больше наслаждалась королева.
Уже немало посмеявшись, она заявила:
— Если этот Нассау — такой болван, то нечего строить из себя хитреца.
Отговаривает Жанну от брака ее сына с француженкой, когда это единственное, что
могло бы помочь и немецким протестантам и французским! Значит, она так всему
поверила? И что я возьму в мужья ее сына? И что ее дочь сделается королевой
Шотландской?
— Люди обычно склонны принимать слишком ослепительные перспективы за правду
именно потому, что они ослепляют, — торопливо подсказал посол. Елизавета же,
явно довольная, продолжала:
— Вот, значит, как обстояло дело, когда вы меня сватали за маленького
Наварру? Почему же вы сразу всего этого не выложили? Неужели я должна сначала
отрубить вам голову, Волсингтон, чтобы услышать от вас что-нибудь приятное?
— Тогда это бы вас меньше позабавило, чем сейчас, я же только и забочусь о
том, как бы услужить моей великой государыне, даже рискуя собственной
головой.
— Этой вашей остроумной проделки я не забуду.
— Она родилась целиком в голове моего агента, некоего Биля.
— Так я вам и поверила. Вы хотите скромностью увеличить ваши заслуги. А
все-таки не забудьте пожаловать вашему Билю соответствующее вознаграждение. Но
не слишком большое! — тотчас добавила Елизавета: она была скуповата.
Козни, западни и чистое сердце
Третьей зрелой дамой, озабоченной судьбой Генриха, была Жанна, его мать, но
из всех трех лишь она одна трудилась ради него самого. Поэтому она не доверяла
искренности двух других королев и полагалась только на себя. Жанна
действительно навестила графа Нассауского на одре болезни, ибо ей все уши
прожужжали о том, как ужасно стонет ее близкий друг. Правда, он лежал на
подушках весь багровый и разгоряченный, но скорее от вина, нежели от лихорадки,
так, по крайней мере, показалось Жанне. Все же она заставила его сначала
выложить все те приятные новости, какие сообщил для передачи ей англичанин
Биль, его собутыльник: о нападении на испанское посольство, о найденных там
бесспорных доказательствах того, что французский двор ведет двойную игру.
Жанне-де предлагают в невестки принцессу Валуа, а в то же время опять
стакнулись с Филиппом Испанским. Как же может Екатерина при этом выполнить
условие, поставленное Жанной, и вместе с протестантским войском освободить
Фландрию от испанцев?
Жанна размышляла: «От кого бы ему все это знать, как не от англичан, которые
и подстроили нападение на посольство?» Во время беседы Жанна пощупала у
толстого Людвига лоб и за ушами и нашла, что он здоров как бык. Поэтому она
велела своему хирургу войти и дать больному кое-какие целебные средства,
которые ему, хочешь не хочешь, а пришлось проглотить. Через короткое время
бедняга ужасно вспотел: лекарство подействовало и на желудок, ввиду чего Жанне
пришлось ненадолго выйти из комнаты. Когда же она возвратилась, ее жертва
оказалась куда податливее и без обиняков призналась, что все сведения идут от
господина Биля, а он бесспорный агент Волсингтона.
— Но он мой друг, — заявил доверчивый Нассау, — и вы можете верить
решительно всему, что он сказал. Мне он лгать не станет.
— Милый кузен, свет и люди очень испорчены — я не говорю о вас, —
снисходительно добавила Жанна. В ответ немец-протестант, выказывая истинную и
горячую заботливость, стал заклинать ее — пусть ни за что не соглашается на
брак сына с француженкой. Ведь тогда ее сын опять попадет в лапы католиков,
протестанты лишатся своего предводителя, сам же принц решительно ничего не
выиграет, только изменит истинной вере. Да и потом — чем он будет в качестве
супруга принцессы Валуа? Ведь не королем же Франции! — А вот еще в одной
стране, — и здесь Нассау сделал многозначительную паузу, — он может быть
королем. И великим королем! Его сестра, ваша дочь Екатерина, мадам, тоже
сделается королевой. Все это настолько послужит делу истинной веры, что уж по
одному этому должно осуществиться, — добавил добряк, — и я твердо верю, что
господь бог повелел мне открыть все это вам.
Жанна видела, что о своем Биле он уже забыл.
Людвиг говорил горячо, потом вдруг, охваченный слабостью, упал на подушки, и
Жанна оставила его, поручив заботам своего врача. Ей было жаль, что пришлось
столь сурово, обойтись с этим честнейшим человеком, но иначе из него правды не
выудишь. Ибо, к сожалению, оружием лжи служат не только люди, лишенные
чести.
С последним вздохом, который слетел с его губ перед обмороком, Людвиг
Нассауский успел назвать ей имена тех, кто предлагает брак и престол ее детям:
Елизавета Английская и король Шотландский. Другая мать решила бы, что это,
пожалуй, слишком большая удача, но не Жанна д’Альбре: она нашла ее совершенно
естественной, если вспомнить высокое происхождение королевы Наваррской, успехи
протестантских войск и святое достоинство истинной веры. Ей и в голову не
пришло, что Елизавета, желая воспрепятствовать союзу Жанны с французским
двором, может с помощью ни к чему не обязывающих намеков сделать обманное
предложение. Королева Жанна была слишком горда и не допускала мысли, что кто-то
способен воспользоваться ею как средством и помешать Франции объединиться и
окрепнуть.
На другой день она сказала Колиньи: — Всю ночь я старалась выпытать у
господа бога, в чем же его истинная воля; следует ли моему сыну стать королем в
Англии или же во Франции? А как полагаете вы, господин адмирал?
— Полагаю, что мы этого знать не можем, — ответил он. — Бесспорно одно:
самые ревностные гугеноты, ваши надежнейшие приверженцы, будут очень
недовольны, если принц, ваш сын, вступит в союз с заклятыми врагами истинной
веры. Ну, а будет ли господь бог против этого, я не могу утверждать, —
осторожно закончил адмирал.
— А он и не против, — решительно заявила Жанна. — Он открыл мне, что к этому
делу я должна подойти чисто по-мирски, имея в виду единственно лишь честь и
благо моего дома — а их он почитает и своими! Вот что господь мне открыл.
Колиньи сделал вид, будто она убедила его. На самом деле он, конечно, и сам
не доверял англичанам и их планам, ибо судил как солдат. Ведь английская
протестантка должна была бы помочь ему освободить Фландрию от испанцев, но
именно этого она делать не желала. А католический двор Франции охотно обещал
ему поддержку. Поэтому адмирал был за брак принца Наваррского с Маргаритой
Валуа и если приводил возражения, то лишь такие, которые бы еще больше укрепили
Жанну в ее решении. Жанна твердила о том, что англичане — исконные враги их
страны. Колиньи же возражал, что сейчас этой вражды нет — как будто
недостаточно и того, что, женившись на английской королеве, принц терял
решительно все — свою национальность, свои шансы на французский престол.
Жанна ссылалась на то, что Елизавета слишком стара, ей уже не родить сына, а
ее супруг не может надеяться на личное участие в государственных делах.
Колиньи заметил, что ведь существует еще сестра принца, принцесса Екатерина, у
нее-то уж наверняка будут дети от короля Шотландского. А он является законным
наследником английского престола, если Елизавета умрет, не оставив потомства.
Однако его дальнейших возражений мать Генриха не стала бы и слушать: адмирал
видел это по вспыхнувшему в ней гневу. Как? Обойти ее Генриха? Принести его в
жертву? Чтобы ее жизнерадостный мальчик влачил бессмысленное существование,
словно унылый узник, прикованный к какой-то английской старухе? Только сейчас
она поняла, насколько ужасными могут быть последствия, если она из этих двух
решений изберет неправильное.
Тут нежная Жанна порывисто вскочила с места, она забегала по комнате, как
забегала и Елизавета Английская, когда в беседе с послом были столь живо
затронуты ее интересы. Конечно, Жанна — другое дело: она вышла из себя, лишь
когда стал решаться вопрос о счастье сына. И она повелела своим вторым,
необычным голосом, подобным звукам большого колокола: — Больше ни слова,
Колиньи! Позовите сюда моего сына!
Дойдя до двери, он передал ее приказ. Пока они ждали, старик преклонил
колено перед королевой и сознался: — Я приводил все эти доводы лишь затем,
чтобы вы их отвергли.
— Встаньте, — сказала Жанна. — Вы, конечно, надеялись, что королева
Екатерина поручит вам верховное командование во Фландрии? Впрочем, не мне
упрекать вас в корысти! Если бы мой сын уехал в Англию, а дочь в Шотландию, я
бы оказалась просто-напросто одинокой женщиной, которая не в силах нести на
себе бремя государственных забот, и я не могла бы ждать от французских дворян
ни уважения, ни послушания. Если это было моим сокровеннейшим побуждением,
пусть меня судит бог.
— Аминь, — сказал Колиньи, и оба, склонив головы, пребывали в неподвижности,
пока в комнате не появился Генрих. Он вошел быстрым шагом, слегка запыхавшись,
его глаза блестели, должно быть, он бежал за какой-нибудь девчонкой. Во всяком
случае, юноша не чувствовал, подобно этим двум пожилым людям, необходимости тут
же ответить перед богом за дела и помыслы миновавшего часа. Но он сразу
проникся их серьезностью.
Королева Жанна села, предложила также сесть принцу и адмиралу; она все еще
не решила, с чего начать. Колиньи сделал ей знак, почтительный и вразумляющий.
Адмирал хотел этим сказать, что лучше начать ему. И так как она кивнула, он
действительно заговорил первый.
Совет трех
— Принц, — начал Колиньи, — на этом совете речь пойдет о будущем нашей религии
или о будущем королевства, а это одно и то же. Здесь, и теперь же, должно быть
принято великое решение, и принять его должны вы. Воля божия будет выражена
вашими устами. Прислушайтесь же к тому, что внушает вам господь. Я со своей
стороны готов перед этим склониться.
Жанна хотела что-то сказать. Старик почтительно, но твердо остановил ее: он
еще не кончил.
— Два могущественных двора домогаются вас, принц Наваррский, и знаете ли вы,
сколь неизмеримо многое в судьбах века грядущего зависит от того, который из
них вы изберете?
Последовавшая за этими словами пауза была сделана адмиралом не в расчете на
какое-либо замечание со стороны собеседников, напротив, он хотел, чтобы у обоих
дух захватило. И в самом деле, Жанна была потрясена до глубины души. Генрих
отлично заметил, как под влиянием тревоги изменилось ее лицо; поэтому глаза его
тотчас наполнились слезами. Рыдание родилось где-то в недрах его тела, быстро,
как мысль, подступило к горлу, он сдержал его, и только глаза блеснули
влагой.
Несмотря, однако, на затуманенный слезами взор и выражение глубочайшей
растроганности, Генрих подумал про себя: «А, старый болтун! Неужели он не мог
сказать все это проще? Я ведь давно знаю, что мне придется жениться либо на
моей толстушке Марго, либо на старой англичанке. Нассау мне на этот счет уже
все
