О! Опять его потряс, как вихрь, тот же испуг. Генрих сначала отшатнулся,
затем склонился вперед и приник лбом к плечу сестры.
— Какие слова она сказала?
— Сказала она не больше того, что вам передал господин Ларошфуко. Я заверяю
вас, наша мать знала все, а потому она и завещала, чтобы вы или вовсе не
приезжали сюда, или только, когда будете сильнейшим.
В правде ее слов нельзя было сомневаться, ведь это говорилось с таким
напряжением и в самом Генрихе рождало такой ужас!
— Она хотела того же, что и господин адмирал? — покорно спросил он.
— Она хотела большего. — Сестра словно вырастала и вместе с нею вырастал и
ее детский голос. Она отстранила от себя брата, так что ее вытянутые руки легли
ему на плечи. Глядя ему прямо в глаза, она сказала: — Прочь из Парижа, брат! На
рассвете нужно собрать всех наших людей и уйти, даже если придется пробиваться.
Разослать верховых по всей стране! Королева Жанна! Королева отравлена! Народ
поднимется, даже из земли восстанет войско, которое полегло на полях сражений.
Тогда вы, брат мой, будете наступать, чтобы жениться. Такова воля нашей матери.
Именно в этом и состоит ее завещание и ее приказ.
Тут Екатерина сняла руки с его плеч и отошла, точно вестник, который
выполнил свое дело и умолк. Да и стоило ей это слишком больших усилий: она
задыхалась. Здесь, в замке, стояла тягостная духота, вместе с тем Генрих
чувствовал, что происходит что-то странное. Этот разговор в запертой комнате
привел к тому, что уже все трое начали задыхаться и утратили ощущение
действительности. Господин адмирал стоял позади своего кресла, скрестив
воздетые к небесам руки, взгляд его был также устремлен вверх, и лишь для
всевышнего произносил он слова псалма:
Заставь, господь, их всех бежать.
Пускай рассеется их рать,
Как дым на бранном поле.
Растает воск в огне твоем.
Восторжествуем мы над злом,
Покорны божьей воле.Генрих распахнул одно из окон в ночной мрак. Вдали молнии рассекали небо, и
горячий ветер гнал все ближе к городу вспыхивающие пламенем облака. Юноша знать
ничего не хотел о том, что враги ползут и окружают его, словно дым. Он не
желал призывать гнев божий на головы злых. Он страстно рвался к тому
приключению, которое называлось Марго; но оно также называлось Лувр; и с такой
же страстью бросал он вызов судьбе.
Он обернулся и сказал: — Я не могу тебе поверить, сестра. Наша мать не
знала, отравлена она или нет, и она не могла желать, чтобы я, словно трус,
бежал отсюда, а потом вернулся во главе моего войска. Никогда ее решительный,
бестрепетный голос не отдал бы мне такого приказания.
— Братец, ты сам себя обманываешь, уверяю тебя. В нас течет одна кровь, и
нет у нас больше родных на всем белом свете; то, в чем я уверена, должен и ты в
глубине своей души ощущать, как правду.
Однако он продолжал спорить: — Пусть она и в самом деле сказала это в тоске
последних минут, но никогда бы наша отважная мать этого не повторила, вернись
она на землю.
— О, если бы она вернулась! — воскликнула сестра, поворотившись к двери. А
брат добавил: — Если ты сказала правду, она вернется!
Брат и сестра стояли рядом лицом к дверям и всеми силами души вызывали
умершую: пусть двери откроются, и та, чей образ нерушим, переступит порог.
Горячий порыв ветра пахнул им в затылок, гроза надвигалась, голубоватые молнии
скрещивались и сливались, оставляя после себя густой мрак; дрожь ужаса
пробегала по телу. Колиньи, стоявший позади брата и сестры, уже не молился, он
ждал, как и они. И двери распахнулись. При вспышке какого-то света за ее спиной
все трое увидели возвращавшуюся королеву Жанну. Свечи, горевшие в комнате,
внезапно погасли, и вместе с сокрушающим ударом грома она вошла.
— Моя королева Жанна! — проговорил адмирал Колиньи и прижал руку к груди,
точно приветствуя живую. Брат и сестра одновременно сделали к ней шаг, тихий
возглас радости сорвался с уст дочери, а сын уже раскрыл рот, чтобы громко
воскликнуть: «Вот и вы, дорогая матушка!»
Однако этого не произошло: ибо вошедшая дама кивнула сопровождавшим ее людям
с фонарями, и те окружили ее. Королева Жанна вдруг приняла образ принцессы
Валуа, мадам Маргариты, Марго.
Они не сразу поверили своим глазам. Появление королевы Жанны казалось им
гораздо более естественным, чем другой дамы, и к тому же эта могла опять
превратиться в ту. Однако она не превратилась, у нее осталось прекрасное и
утонченное лицо сестры Карла Девятого, и заговорила она присущим ей голосом —
трудным и звонким, как золото.
— Сир! — обратилась она к Генриху Наваррскому. — Мы искали вас в замке и не
нашли. Одна из фрейлин моей матери рассказала нам странную историю о каких-то
темных подвалах. Стража у наружных ворот Лувра выпустила человека, видимо,
переодетого; он отправился искать приключений. И хотя ваш друг дю Барта
следовал за ним по пятам, мы все же были в некоторой тревоге за этого человека,
ведь в ночном Париже небезопасно.
— Кто же тревожился, Марго? — прервал ее Генрих.
— Я, — ответила она с благородной прямотой. — Я обо всем рассказала матери и
заявила, что сама хочу привести его обратно под охраной моих солдат.
— Вернее будет сказать, мадам Екатерина послала вас за мной, чтобы я снова
оказался в ее власти…
— Меня ваши слова очень удивляют, — отозвалась мадам Маргарита своим звучным
голосом. — С этого дня, который тянется уже довольно долго, вы ведь знаете меня
так же хорошо, как и я знаю вас. — И она протянула ему руку.
Такие руки великие мастера ваяют из мрамора, подобного воску, — полная
кисть, стройные, изящно разделенные пальцы, отогнутые на концах, накрашенные
ногти безупречно овальной формы. Ни кольца, ни украшения: нагая рука.
Генрих взял ее, поднес к губам и ушел вместе с Марго, не оглядываясь.
Moralité
Vous auriez beaucoup mieux fait, Henri, de rebrousser chemin tandis qu’il
était temps encore. C’est votre soeur qui vous a dit, elle si sage, mais
qui ne le sera pas non plus toujours. Il est trop clair que cette cour où
regne une fée mauvaise ne se contentera pas de vous avoir tué la
reine votre mère mais que vous deviez payer encore plus cher votre
entêtement de vous у attarder et votre goût du risque. Il est vrai
qu’en échange ce séjour vous fait connaître le côté le
plus équivoque de l’exsistence, qui ne se passe plus qu’autour d’un
abîme ouvert. Le charme de la vie en est rehausse et votre passion pour
Margot, que le souvenir de Jeanne vous défend d’aimer, en prend une saveur
terrible.
Поучение
Вы сделали бы гораздо лучше, Генрих, если бы повернули обратно, пока еще не
поздно. Это же вам посоветовала и ваша сестра, — ведь она такая разумная, —
впрочем, и она не всегда будет разумной. Достаточно ясно, что этот двор, где
царит злая фея, не удовольствуется тем, что он убил вашу мать-королеву: вам
придется заплатить еще дороже за ваше упрямство, которое побудило вас тут
задержаться, и за вашу любовь к риску. Правда, пребывание здесь даст вам
познать самую обманчивую сторону жизни, которая отныне будет протекать по краю
разверстой бездны, что еще увеличит для вас прелесть бытия, и ваша страсть к
Марго, которую память о Жанне вам запрещает любить, обретет от этого грозную
сладость.
IV. Марго
Выставленный на высоком помосте
Нынче, восемнадцатого августа, большой праздник: сестра короля выходит замуж
за принца из дальних краев. Говорят, он хорош собою, как ясный день, и богат,
как Цутон, ибо у него в горах растет золото. Приехал он сюда с целыми тюками
золота, его всадники все в золоте и кони тоже. До этого принца, живущего за
горами, дошел слух про нашу принцессу: она, мол, так хороша и учена, что ни
одна королевская дочь с ней не сравнится. Знаменитый астролог показал ее принцу
в волшебном зеркале, она улыбалась, она говорила, он не устоял перед ее
голосом, перед ее взглядом и пустился в дальний путь.
Не надо было запирать окна да закрывать ставни, когда на прошлой неделе
принц вступал в Париж с громадной свитой. По крайней мере своими глазами
увидели бы, что тут правда, что нет. Ведь плетут-то разное. Рассказывают,
например, о недавних нападениях на почтенных граждан; у иных эти разбойники,
которых зовут гугенотами, даже карманы пообчистили. Мы, как стемнеет, больше не
выходим на улицу, мало ли что может случиться.
И еще во многом люди идут против правды и порядка. Нынче наш король выдает
сестру за чужеземца, а тот будто бы из еретиков и даже ихний король. Разве
господь бог такие дела разрешает? Наш священник рвет и мечет. Но, говорят, папа
дал согласие. Что-то не верится! Тут что-нибудь да не так. Видно, гугеноты
всякими угрозами заставили нашего короля пойти на это, а послание святого отца
они подделали. Всем известно, какие они хитрецы и насильники. С незапамятных
времен, еще когда мы были вот такими, воюют они против католиков, грабят и
жгут, даже самого короля хотели в плен взять, а теперь вдруг свадьбу играют.
Это добром не кончится. Уже есть и вещие знамения.
Что до меня, то я нынче еще крепче запру свой дом. Говорят, вчера вечером
наша знать по случаю обручения пировала и плясала во дворце короля. Люди
видели: Лувр был освещен словно адским пламенем. А невеста возьми да и исчезни,
точно ее черт уволок. Конечно, всему, что болтают, нельзя верить. Должно быть,
она просто спала во дворце епископа, что против собора, — она там нынче будет
венчаться и слушать обедню. Двор собирается щегольнуть небывалой пышностью, а
свадебный наряд невесты стоит столько, сколько целых два дома в Париже. На это
надо пойти поглядеть. Многие собираются, и все почтенные горожане туда уже
отправились. Солнце светит. Пойдем-ка и мы.
Так думал и говорил простой люд и почтенные горожане, когда, пообедав
пораньше, устремились со всех концов города к церкви Нотр-Дам. Не то чтобы один
утверждал одно, а другой обратное, но по пути каждый повторял все, что было
сказано остальными, поэтому иной раз сам себе противоречил. Происходило это
потому, что парижане сгорали от любопытства, предвкушая зрелища самые
разнообразные — поучительные и устрашающие, пышность и злодейство. Толпа
переносила на события свои обычные страхи и тревоги, и хотя каждый старается,
чтобы эти тревоги не смутили покой его домашнего очага, на улице им невольно
поддаются и бедные и богатые.
Одно из первых нарушений тех законов, по которым живет толпа, — это
задержка. Толпа всегда неудержимо стремится вперед, к чему бы это ее ни
привело, и, не будь охраны, она в своем движении опрокинула бы деревянные
сооружения, воздвигнутые к празднику на Соборной площади. В предвидении этого и
выставлен отряд швейцарцев; скрещенными аллебардами они оттесняют ее обратно в
улицы. Ни просьбами, ни проклятиями не тронешь этих чужаков: они же ни слова не
понимают
