отчего эти молодцы кажутся еще шире, белобрысые бороды лежат на удивительно
пестрых полукафтаньях. Поступь у них медвежья; но кто ловок да увертлив, легко
их перехитрит. Поэтому многим все же удается прорваться, хоть ползком, ныряя
под древки копий. Потом их все равно прогоняют, но они успели на все
наглядеться, разинув рот, и сейчас же окажется, что все-то они знают лучше
остальных, да и вообще многое знают и спорят без устали, надсаживая глотки.
— Мы из цеха плотников, и нам пораньше прочих все стало доподлинно известно.
Ведь это мы строили перед главным порталом собора вон тот большой помост, на
нем папа будет самолично венчать нашу принцессу Марго с королем Наваррским.
— И вовсе не папа, а один босой монах, мой знакомый, он хвастал, что будет
их венчать. Он все наперед предсказал! Эх, вот горе-то, что приходится держать
язык за зубами!
— То же самое и я могу вам открыть: вот помяните мое слово, король
Наваррский станет рогоносцем. Что? Об этом запрещено говорить? Сам ты
рогоносец! Спросите у людей!
— Я вам не стану отвечать, как вы того стоите, потому я человек миролюбивый,
а вот господин гугенот — вон рядом с вами стоит — другое дело. Как бы он вас не
отколотил!
— Добрые христиане! Вы ведь и сами замечаете, что здесь, как и повсюду в
Париже, слишком много еретиков. Им даже больше чести оказывают, чем нам:
видите, охрана пропускает их!
— Да ведь жених тоже из таких. И выходит, добрые христиане, что вы попадаете
в лапы к нечестивым. Горе вам!
— Добрые христиане! Чужеземцы, налетевшие на Париж, подобно сонмищу саранчи,
кое-кого из нас уже убили, ограбили, опозорили, сожгли да повесили. Не дайте
свершиться еще большему злу, не допускайте этого брака!
— Эй, а вы кто такие, чернохвостые? Спрячьте-ка лучше свои рожи под
клобуками! Бродят тут эти испанские монахи и нас подзуживают: разнесите, мол,
помост, когда ваш король сестру выдавать будет! Вашему испанскому Филиппу это,
конечно, было бы на руку! Куда же вы вдруг провалились? Ага! Как вас признали,
так вы и спрятались!
— Все равно эти бандиты, эти гугеноты, будут гореть в геенне огненной, а по
справедливости им следовало бы гореть уже сейчас, в этой жизни!
— И все-таки папа приедет и самолично будет их венчать. Уж вы со мной не
спорьте! Мы, плотники, своими руками построили вон ту деревянную галерею, от
самого епископского дворца до собора. Кто же, как не папа, пройдет по ней, коли
она обошлась двору в такие денежки?
— Вы, плотники, нынче хорошо заработали!
— Да нет, во всяком случае меньше, чем суконщики! Те вон всю галерею
обтянули белым, нашей богатой работы совсем и не видно.
— Лучше всего дела идут у трактирщиков.
— Нет, у портных: ведь они шьют праздничные платья для всего двора.
— Нет, у девок: гостей-то, видишь, сколько — понаехало!
— С гугенотами мы еще сочтемся. А сейчас они очень поддерживают
торговлю.
— Посторонитесь. Ишь, встали! Рассуждают тут насчет торговли и загораживают
от нас нарядных господ! Видите: выходят из епископского дворца, вон их сколько,
еще… еще… Они проходят перед нами по всей длиннущей галерее, будто милость
нам оказывают! Ну, конечно, милость, по крайности вид у них такой, когда они
важно шествуют, будто им невдомек, что каждый сверкает, как павлин на солнце, и
на него глазеет весь Париж. Вот в том-то и состоит знатность — ведать, мол,
ничего не ведаю! А вон гляди — фу ты, ну ты! Дамы пошли! Против них мужчины,
что зола против огня! Кажется, сейчас только солнышко взошло. И как подумаешь,
что все эти чудеса — дело рук наших портных, да парикмахеров, да ювелиров, так
нашему брату-ремесленнику, пожалуй, и загордиться можно!
Впрочем, от многоопытных зрителей не укрылось и то, что, когда шествие
подошло к собору, произошла заминка. Совершенно так же, как если бы они были
обыкновенными простолюдинами, некоторые благородные гости решили протолкаться
вперед, чтобы первыми подняться на высокий помост и захватить сидячие места.
Началась даже драка, и офицерам гвардии пришлось водворять мир среди
французской знати. В конце концов надлежащий порядок все же был восстановлен.
Король, кардинал, жених с невестой, королева, принцы, принцессы, свита из
дворян и фрейлин, а также духовенство, окружавшее кардинала, — все были
водворены по местам согласно своему сану, о котором прежде всего
свидетельствовало разнообразие их одежд.
Весь цвет королевства был выставлен напоказ на высоком открытом помосте;
вельмож овевали летние ветерки, над их головой голубело испещренное белыми
облачками небо. Сюда были устремлены глаза стоящих широким полукругом домов —
всюду раскрытые окна с вывешенными наружу коврами и расфранченными жителями.
Внизу, вдоль стен, и на улицах наступила тишина, люди снимали шляпы, молитвенно
складывали руки, опускались на колени. А сейчас же за помостом с цветом
французского королевства, как памятник всем ушедшим поколениям, высился собор.
И его колокола возносили в небеса свой звон, предназначенный для вечности.
Именно так совершал кардинал Бурбон бракосочетание короля Наваррского с
принцессой Валуа.
Когда все кончилось, пришлось, конечно, слезать с помоста, и шпаги
запутывались в шлейфах. Однако зрители ничего не заметили, ибо господа тут же
вошли в собор. Там, разумеется, за много часов до венчания уже собрались те, у
кого были собственные места на скамьях: дворяне и богатая чиновная буржуазия,
и уж не этих знатоков можно было ослепить заученным величием осанки! Правда,
как только показался Карл Девятый, они тотчас — в знак благоговения —
опустились на колени, но на этом дело и кончилось, и тем зорче подмечали они
потом все промахи и недостатки.
Кардинал-то как постарел, а Карл Девятый похож на мясника: все высматривает
своим косящим взглядом, какого бы теленка ему прирезать. А его супруга,
Елизавета Австрийская, как вырядилась — роскошнее, чем сама невеста! Да ей
только это и остается, ступить не умеет, двух слов связать не может, разве что
по-испански либо по-немецки, но уж никак не по-французски. Чересчур дебелая для
своих двадцати лет, поэтому на интимных сборищах попросту обходятся белее, а на
официальных она все равно что мебель. Карл изменяет ей направо и налево. Это
насчет Елизаветы Австрийской. Подобные замечания делались главным образом
прозорливыми дамами. А теперь перейдем к новобрачным! Ничего не скажешь,
красивый, веселый малый, сильные бедра, плечи широки не по росту — ведь,
несмотря на высокие каблуки, он чуть повыше нашей Марго. А она-то уж, конечно,
надо отдать ей справедливость, как всегда, совершенство, умеет показать себя во
всей красе.
Мужчины говорили: как этот Наварра лезет с нею вперед! Положенная дистанция
между ними и Карлом Девятым все уменьшается, это же просто неприлично! Видно,
захудалый дворянчик никак не дождется своей счастливой судьбы. И ведь только он
один этой судьбы не знает. Нам-то всем отлично известно, какова его драгоценная
супруга! Под платьем у нее карманы, и в каждом сердце убитого любовника. Если
хотите знать, это смерть от любви. Да, такая смерть бывает. Не верите? Спросите
соседа, он верит; разве она не могла научиться у своей премудрой мамаши
приготовлять некое питье? Ну-ну, потише! Потише! Мадам Екатерина —
единственная, кого здесь нет, но как раз она-то все и слышит.
Тут опять заговорили женщины. Смотрите! Герцог Гиз! К самой свадьбе, а
все-таки вернулся! Значит, можно начинать сначала. Ну нет! Разве вы не знаете?
Она же теперь влюблена в красавца ла Моля. Вот он идет. Который же это? Первый
был у нее в одиннадцать лет. Я всегда напоминаю об этом моему мужу: пусть не
забывает, что есть особы и почище меня.
Мужчины еще раз обсудили нарушение положенной дистанции. Этот Наварра
вот-вот толкнет короля или кардинала, он на все способен. Сколько же денег
можно без риска ссудить ему под его могущественное королевство? Пожалуй, мешок
с него ростом, не больше! Милый мой, как вы злы! Что это за мешок ростом с
короля! Да и король-то — протестант!
Придворные дамы шептались на своих скамьях.
Неужели французскому королевскому дому непременно надо было брать гугенота?
Подумайте сами, моя милая, разве такая спешка — ведь это все состряпали наспех!
— прилична и не кажется вам подозрительной? Разрешение папы приходит вдруг с
молниеносной быстротой, хотя перед тем все время твердили, что его святейшество
запрещает этот брак! Если вам уж очень хочется знать, я, так и быть, скажу по
секрету, что никто этой самой папской грамоты своими глазами не видел. Получено
только письмо от посланника из Рима — если оно действительно написано в Риме, а
не составлено по указке мадам Екатерины.
Тут же рядом шушукались придворные. А все-таки остается впечатление, что все
это козни королевы-матери. Пока еще ее планы неясны, но их смысл может
открыться раньше, чем мы думаем, и оказаться еще ужаснее. Ведь Карл Девятый
поручил протестанту де ла Ну командовать войсками, которые должны вырвать из
рук испанцев крепость Монс. Де ла Ну уведет с собой своих самых боевых
единоверцев, и, адмиралу здесь, в Париже, туго придется без них. Чудные дела
творятся. Ничего сказать нельзя — запрещено! И знать запрещается. Говорят,
свадебные торжества будут необычайно пышные.
То же единодушно утверждали и дамы; но и дамы и мужчины из всех
представленных здесь сословий буквально онемели, когда заметили происходящее на
хорах. Вместо того чтобы прослушать обедню, король Наваррский бросил молодую
королеву, а сам с несколькими протестантами из своей свиты удалился через
боковую дверь. Хотя такой выходки и можно было ожидать, но все-таки это был
скандал. Каждому известно, что, когда начинается обедня, черт при первом же
слове поджимает хвост и наутек; но неужели новобрачный не мог хоть соблюсти
приличия и потерпеть? Хорошо, что каждого из ушедших заприметили. Ну, да этим
нахальным штучкам теперь скоро положат конец.
Госпожа Венера
Обойдя собор, Генрих вернулся во дворец епископа. Его сопровождали только
ревнители истинной веры, тут были и те, кого он уже давно не видел, но в этот
великий день и они были тут. Среди них оказался и его прежний воспитатель,
Бовуа, некогда столь ловко покрывавший проделки Генриха в Collegium Navarra,
когда мальчик выдерживал трудную борьбу, чтобы не идти к обедне.
— Бовуа! — восторженно воскликнул Генрих. — Разве мы оба не пошли в гору? У
вас теперь красивый дом в Париже, я женюсь на сестре короля, а насчет хождения
к обедне никто и не вспоминает.
Грузный старик отвечал: — Сир, я стал ленив и тяжел на подъем. Потому и
коротаю свои последние деньки в наглухо замкнутом доме, люди дают мне всякие
мерзкие прозвища и пишут их на дверях.
Он подмигнул. Толстяк охотно напомнил бы своему воспитаннику многое, о чем
тот среди победных настроений позабыл или что не соответствовало этим
настроениям. Несколько голосов потребовали вина. Но Генрих был пьян от одних
мыслей о Марго. Кажется, ждать уже невозможно, время тянется нестерпимо, и
все-таки оно мчится на крыльях счастья, а старик Хронос катит на легком шаре
Фортуны. В четыре часа пришли доложить, что обедня сейчас кончится.
Новобрачный отправился в собор и увел жену. В присутствии короля Франции Генрих
поцеловал ее: гугенот с юга поцеловал принцессу Валуа. Это зрелище заставила
умолкнуть немало злых языков. Весь двор опять проследовал по праздничной
галерее во дворец епископа, и вновь любовались повадками знати все зрители
