чтобы избавиться от брата, И тут Марго решает: «Я буду сама охранять моего
брата Франциска. Его другу, храброму Бюсси, я подарю свою благосклонность».
Приняв это твердое решение, она перевела разговор на свою подружку де Сов.
— Сов — для вас лишь приятное развлечение, — заявила Марго. — Но ничем
большим она стать не должна, ради вашей же безопасности, мой дорогой государь и
супруг. И никогда не выдавайте ей того, что у вас на душе! Лежа с ней на одной
подушке, вы и то не должны ни на минуту забывать, что Сов о каждой мелочи
доносит моей матери-королеве.
— Не верю я этому, — отозвался Генрих, хотя отлично знал, что Маргарита
права.
— Вы еще многому не поверили бы. Сов любит только Гиза, ему она предана
душой и телом. — Марго начинала горячиться. — Неужели вам еще нужны
доказательства? Ведь она безутешно плачет с тех пор, как лицо Гиза
обезображено! Но и поделом этой сирене! — воскликнула она в гневе. — Признаюсь
— я даже сама об этом постаралась. Пришлось ему нынешним летом идти в поход,
вместо того чтобы изводить жену да спать с Сов. А в бою его полоснули по лицу
мечом, и теперь он уже не красавец Гиз. Его теперь зовут «щербатый Гиз».
— «Щербатый Гиз», — повторил ее возлюбленный супруг, и это доставило обоим
немало удовольствия, но Марго вдруг снова овладел гнев.
— И эта Сов пусть остережется, как бы и с ней чего не приключилось! Ведь она
надеется стать нашей разлучницей, сир. Да что я говорю, — она мечтает вас на
себе женить! Эта баба держит вас около себя целыми днями и приказывает вам
являться к ней даже утром, когда ваша королева встает, лишь бы только вы не
достались мне. Неужели вы доверяете своей Марго меньше, чем ей? А недоверие,
сир, — это начало ненависти! — выкрикнула Марго, совсем позабыв о том, как
нерушима дружба, связывающая Лаису и Ахилла.
Генрих сделал попытку ее обнять, и когда она оттолкнула его, про себя
усмехнулся этому ревнивому раздражению, не подозревая, что и он начнет вскоре
ревновать Марго к храброму Бюсси, которого она полюбит. Наслаждение не всегда
остается только наслаждением. У него есть свои ловушки и свои пропасти. В них
можно спрятаться, чтобы тебя не видели. И в них можно заблудиться и упустить
самое главное. Так бывало не раз в отношениях между Шарлоттой де Сов и сыном
отравленной Жанны, мстителем за убитого адмирала. Немало других придворных дам
служили ему для тех же целей, но милее всех была в этой роли она.
На улыбку жизни Сов отвечала своеобразным обаянием. Это была натура
уравновешенная, а не порывистая и опьяняющая, как королева Наваррская. Слабой
показала себя герцогиня Гиз, а не Сов, которая в каждом случае твердо знала, до
каких границ она может позволить себе дойти. А Генрих находил общий язык и с
ней, и с Марго, и с мадам де Гиз. По обычаям этого двора, у него было много
любовниц, беспорядочные случайные связи, и очень сомнительно, долго ли выдержит
такую жизнь столь молодое тело. Спокойнее всего ему было, однако, с Шарлоттой,
отсюда и пристрастие к ней.
Причина крылась в том, что, когда они проводили вместе ночи без сна, они
позволяли друг другу отвлекаться от действительности. И он знал, что о Гизе
думает она тогда, о его честолюбивых замыслах. Ибо Гиз — ее единственный
повелитель, пусть даже лицо его обезображено. «Меня же это не должно трогать, у
нее такой прелестный рот, особенно когда она задумается и губы чуть
приоткрываются. И я еще не видел таких глаз — длинные, узкие щелочки, и в них
искрится насмешливый ум. Странно только то, что она никогда не удивляется, если
я слишком долго молчу. Может быть, она уже угадала, о чем я думаю? Когда мы
вдруг встречаемся взглядами, ее густые ресницы что-то утаивают от меня, а на
губах появляется улыбка сострадания. И поделом, ибо что удалось мне осуществить
за три с лишним года, несмотря на всю мою решимость мстить и ненавидеть? Да
ничего! Король, Гиз, мадам Екатерина — все они до сих пор живы, а я их пленник
и друг; занят ими больше, чем следует, и обманываю их. Эта женщина, которая
лежит рядом со мной, права, считая Гиза лучше меня! И все-таки лицо у него
теперь изуродовано — это ему за то, что он наступил на лицо мертвому
адмиралу!»
— Я часто переношусь душою в горы, — сказал он однажды своей подруге в тихий
ночной час. — В замке Лувр мне жить приятно, здесь у меня много друзей и
прекрасных дам. Но в конце концов я начинаю скучать о своих горах. Кто не
бродил по ним в детстве, не знает, как трудно человеку, когда он носит в своем
сердце их имя: Пиренеи.
Сов следила за его грезами. Чтобы нащупать почву, она осторожно
промолвила:
— До них далеко.
— На коне я доехал бы туда в десять дней. Я поспорил со своим кузеном
д’Алансоном, — ответил он пылко, этого было достаточно, когда слушают так, как
слушала Сов: одной фразой он выдал с головой и себя и своего сообщника. Чтобы
отвлечь ее от этого невольного признания, он принялся фантазировать насчет
водопада, который свергается с небесной высоты. Увлеченный, он стал уверять,
будто однажды бросился в него и водопад примчал его в долину, прямо к ногам его
матери Жанны.
— Чья смерть до сих пор остается тайной, хотя прошло уже три года, — сейчас
же вставила Сов. «И она все еще не отомщена…» — закончила фрейлина про себя,
но он догадался. О! Он отлично чувствовал ее любопытство, оно было осязаемо,
как прикосновение ее тела. Величайшее наслаждение этой женщине дает не любовь,
а угадывание и выслеживание. Не успеешь опомниться, как ты уже проговорился. Ее
хрупкое тело легко было утолить, и в любви Генрих просто пугал ее; она же
пугала его своим пронизывающим взглядом.
Вместе с тем она не выдала его старой королеве, хотя это и входило в ее
обязанности. У нее были тут свои оправдания; ну какие особые грехи совершил
бедный малый? Несколько тайных совещаний, которые ничем не кончились? Мадам
Екатерина только посмеялась бы, узнав, что он намерен устроить заговор с
участием ее сына д’Алансона, который так часто надувал его. Все замыслы этого
бедняги как-то захирели, ему, видно, достаточно осуществлять их в своем
воображении, и он успокаивается. Этот герой уже не способен ни на какое деяние,
думает Сов. Едет на охоту и возвращается домой минута в минуту, довольный своей
добычей. Но прежде всего — он слишком много спит с женщинами. Она искренне
хотела ему добра, поэтому предостерегала от излишеств. Сердце у нее было не
злое.
Правда, ей хотелось разлучить его с Марго. Пока принц крови женат на сестре
короля, у него еще остаются какие-то виды на будущее. Но престол должен занять
не он: на престол должен взойти мой единственный владыка и повелитель — Гиз!
Поэтому Сов и пыталась убедить своего временного дружка, что она уже давно его
любит — еще с той первой встречи в парке, когда обе подружки, Шарлотта и Марго,
шли под руку ему навстречу, а впереди выступали павлины. Он станет моим, а я
уже принадлежу ему вся, — так она будто бы решила тогда же. Я ловка, я умна, и
если он женится на мне, королем он станет! Может не сомневаться. Но все было
тщетно, лукавая усмешка Генриха показывала, что ей не провести его, так же как
и он не проведет ее. Рассерженная, она отпустила своего возлюбленного в то утро
раньше, чем обычно, хотя из ее объятий он, может быть, и перешел в объятия ее
подруги Марго.
Таковы прихоти наслаждения. И вот однажды ночью король Наваррский вдруг
потерял сознание; к счастью, он лежал на супружеском ложе. Обморок продолжался
целый час, и Марго крайне встревожилась. Она старалась привести его в чувство и
хлопотала над ним, как то предписывает долг заботливой жене: позвала своих
фрейлин и слуг и не отходила от него ни на минуту, иначе он бы умер. Этот
приступ слабости — явное предостережение: Марго посоветовала ему быть
осторожнее. — С вами этого никогда еще не случалось. Вы слишком предаетесь
наслаждению. — Словом, он остался очень доволен вниманием супруги, расхваливая
ее потом, и она же была первой, с кем он снова вкусил наслаждение.
Поворот
Слишком много было сомнений, обдумывании и откладывании. И наконец 15
сентября 1575 года наступил крутой поворот: герцог Алансонский исчез. Когда
пришло время идти к столу, мать велела искать его по всему дому, она была
чрезвычайно озабочена состоянием его здоровья — ведь она знала из собственного
опыта, как легко отправить человека на тот свет. Однако трупа не нашли.
Неужели д’Алансон бежал, даже не доверившись сестре? Та была, как обычно,
занята своим двором и служением музам. Но королек! Мадам Екатерина уже
готовилась к тому, что и его не увидит, — и вдруг он с самым невинным видом
возвращается после игры в мяч, да еще перед тем принимает ванну.
— Что тебе известно, королек? Признавайся! Не то пожалеешь!
Генрих рассмеялся: — Мой д’Арманьяк мне только что сообщил, будто кузен
удрал в карете, которая казалась пустой. Хотите, я открою вам, мадам, что
воспоследует? Двуносый обратится к стране и к народу с призывом восстать. А
тогда вы, мадам, помиритесь с ним и дадите ему то, что он потребует.
«Сердится, — подумала мадам Екатерина, — вероятно, потому, что его
заподозрили в сообщничестве; и, конечно, не зря заподозрили». Все же условия
его плена пока не стали суровее. Пророчество Генриха сбылось в точности,
воззвание к стране и народу появилось. В нем августейший принц, ссылаясь на
всеобщее недовольство, на то, что очень многие умеренные католики и протестанты
жаждут мира, требовал справедливости и к нему самому. Ибо, проживая во дворце
своего брата-короля, он-де получал только неприятности и никаких денег. Тут-то
старая королева увидела верный способ вернуть свое дорогое детище; поэтому,
несмотря на все, она отнеслась к воззванию менее серьезно, чем ее сын-король,
которого эта история сильно расстроила. Да и город Париж был опять взволнован
предчувствием бед и захватывающих событий. Как! Родной брат короля, именуемый
монсеньером, последовал примеру принца Конде и бежал в Германию! И они уже идут
сюда с огромными войсками, французы и немцы, — да, соседка, ровно сто тысяч
человек, провалиться мне на этом месте, ежели я вру! И тогда сначала некоторые
парижане, а затем все стали видеть на багряном вечернем небе фигуры вооруженных
людей.
Только мадам Екатерина сохранила здравый смысл, невзирая на все видения и
слухи. Генрих Наваррский, по ее мнению, вел себя более загадочно, чем ее сын
д’Алансон, которого она знала вдоль и поперек и не боялась. Неожиданно положила
она перед королем Наваррским воззвание его сообщника — пусть Генрих прочтет
вслух. После трехлетних упражнений Генрих научился владеть своим лицом при
любых обстоятельствах. Не дрогнув бровью, он уронил: — А я знаю его. Я и сам
так писал, когда был заодно с адмиралом и с гугенотами. Скоро монсеньер другое
запоет. Сначала воображаешь невесть
