свободной, и Генрих твердо решил отдать ее за заслуги своему Рони. Он хотел
преподнести отважному рыцарю эту награду, когда тот вернется из города и
крепости Руана, куда услал его король с поручением сторговаться, за какую цену
сдадут город.
— Прекрасная любовь! — говорил Генрих Габриели д’Эстре. — Возлюбленная моя
повелительница! — умолял он. — Не просите меня об этом. Выберите для господина
д’Эстре все, что вам заблагорассудится, только не управление артиллерией.
— Как могу я послушаться вас, — отвечала она. — На меня и на моего отца весь
двор будет смотреть пренебрежительно, если вы не дадите нам этого
удовлетворения.
Быть может, упрямство ее объяснялось беременностью. На время Генрих
отделался неопределенным обещанием и, не мешкая, послал в Руан настойчивое
письмо своему Рони, чтобы тот поторопился сторговаться насчет сдачи города.
Пусть не скупится, ворота во что бы то ни стало должны раскрыться перед его
господином. Габриель, пожалуй, забыла бы про управление артиллерией, если бы ей
предстояло вместе со своим венценосным любовником совершить торжественный въезд
через триумфальную арку в столицу нормандского герцогства.
Но пока что письмо короля оказалось очень кстати его послу. Без этого письма
король мог легко потерять свой город Руан, а его посол Рони — даже жизнь.
С господином де Вийяром, который начальствовал в Руане от имени Майенна и
Лиги, Рони добросовестно спорил о цене уже целых два дня, возражал против всех
условий губернатора и доказывал, что королевская казна не может их выдержать.
А в это самое время уполномоченные Лиги и короля Испанского предлагали тому же
самому Вийяру несчетные груды золота, и притом на любых условиях. По
рассудительности посол короля был сродни этой северной стране, и в голове у
него никак не укладывалось, что нужно тратить деньги, когда лучше взорвать
башни и разнести город из орудий. С другой стороны, Рони, впоследствии герцог
Сюлли, крайне заботился о своем достоинстве и впадал из-за него даже в
чванство. В этом отношении он мог быть доволен, ибо господин де Вийяр устроил
его в лучшей гостинице, приставил к нему для услуг своих людей, послал ему
своего первого секретаря и пригласил его в дом своей любовницы. В этом смысле
все было благополучно. Однако губернатор, человек прямолинейный, не замедлил
выставить все требования, какие только мог придумать, и они, естественно,
возрастали по мере того, как противная сторона сулила ему все большие груды
золота. В конце концов получился целый реестр: должности и звания, крепости,
аббатства, миллион двести тысяч на уплату его долгов, кроме того, ежегодная
рента, а затем снова следовали аббатства. Запомнить это было уже невозможно,
господин де Вийяр с присущей ему аккуратностью записал все и прочел вслух.
Рони ответа сразу не дал, думая про себя: «Грабитель этакий! Вот откуда ваше
гостеприимство и прием у вашей любовницы. Стоит мне вычеркнуть что-нибудь из
вашего списка, и вы продадитесь Испании. Впрочем, вы были бы правы, если бы не
наши пушки. Я вам покажу, как закладывают порох в башни. А кончится тем, что
вас повесят».
Придав своим голубым глазам и гладкому лицу не больше выражения, чем
требовалось, Рони выступил с встречными разумными предложениями; однако
губернатор прервал его, он забыл еще одно требование. Не меньше чем на шесть
миль вокруг Руана должно быть воспрещено протестантское богослужение, — объявил
он еретику и послу короля-еретика. Вследствие этого разговор принял неприятный
оборот и в тот день уже не мог ни к чему привести. Правда, был заключен
предварительный договор, но только потому, что Рони уж очень любил документы и
подписи; без документа, даже самого малозначащего, он не кончал ни одного
совещания. Через гонца он уведомил короля о бессовестных условиях губернатора.
В ожидании ответа господин де Вийяр вбил себе в голову, что Рони, ничего даже
не подозревавший, замыслил убить его. Это было чистое недоразумение; какой-то
проходимец вознамерился похитить губернатора, чтобы потом стребовать выкуп.
Словом, когда они встретились вновь, у губернатора глаза на лоб лезли и в
мыслях были только виселица и веревка. О том же в прошлый раз подумывал Рони,
но не обнаруживал своих помыслов так открыто. Теперь его здравый ум подсказал
ему, что, только разыграв безумие, он спасет положение и оградит себя от самого
худшего. И он немедленно разъярился пуще губернатора и даже назвал его
бесчестным изменником; Вийяр до того опешил, что потерял дар речи.
— Я… я изменник? От гнева вы не помните себя, сударь.
— Вы сами в пылу безрассудного гнева толкуете о каком-то убийстве, о котором
я понятия не имею; а кроме того, собираетесь нарушить слово, ведь у меня есть
предварительный договор!
Эти внушительные слова отчасти привели в чувство господина де Вийяра, так
что при появлении своей любовницы он сказал:
— Не кричите, мадам, я тоже больше уже не кричу.
Однако его успокоения, которое скорее можно было назвать оторопью, хватило
бы ненадолго. Невиновность господина де Рони настойчиво нуждалась в
существенном подтверждении, иначе дело могло обернуться плохо. Как раз в эту
минуту один из слуг Рони принес ему письмо короля. Это был ответ на
бессовестные требования руанского губернатора. Правда, главным поводом для
этого письма послужили требования мадам де Лианкур, иначе оно, пожалуй, не
пришло бы так кстати. Впрочем, остается невыясненным, не было ли оно получено
Рони еще раньше, в гостинице. Настолько силен был эффект от вручения его здесь,
в напряженнейшую минуту, что по зрелом размышлении никто не поверил в
случайность. Возлюбленная губернатора не замедлила усомниться.
Но как бы то ни было, король принял все условия, исключая запрет
богослужения, о котором он не упоминал ни слова, почему и господин де Вийяр
обошел этот пункт: место генерал-адмирала он все равно получит. Он немедленно
принес извинения послу, признав, что несправедливо считал его своим убийцей. К
счастью, как раз был пойман сообщник настоящего убийцы. Губернатор приказал
привести его, собственноручно надел ему веревку на шею, и губернаторские слуги
повесили злодея из окна на глазах обоих господ. Затем оставалось лишь
отпраздновать счастливое окончание дела.
— Лиге конец! — с прямотой старого солдата выкрикнул Вийяр из того окна, к
которому уже ранее все взгляды привлек висельник. Губернатор приказал: —
Кричите все: да здравствует король!
Народ послушался, и клики его докатились вплоть до гавани, где корабли дали
залп из пушек. С крепостных валов раздавались салюты, радостно звонили все без
изъятия церковные колокола. Благодарственное молебствие в соборе Богоматери, с
королевским послом Рони в первом ряду; прием именитых горожан, принесших ему в
дар великолепный столовый сервиз из позолоченного серебра; после этого Рони
покинул город Руан.
Когда во время сражения при Иври он, весь в ранах, лежал под грушевым
деревом, он и там оказался победителем и даже захватил богатых пленников, ибо
этого человека возлюбило счастье. На сей раз он своим усердием — счастье
послужило здесь только подмогой — добыл королю один из лучших городов. Хороший
слуга короля поистине заслужил свою награду. Меж тем он возвращается, ему
навстречу раскрываются объятия, он произносит красивую речь: столовый прибор из
позолоченного серебра должен принадлежать королю; его слуга взял себе за
правило ни от кого не принимать подарков. После чего король оставляет ему
прибор и прибавляет еще три тысячи золотых экю. Пока все идет прекрасно.
Однако, когда Рони просит о месте начальника артиллерии, король обнимает его
еще раз и назначает губернатором города Манта. Рони вне себя. Он дерзко бросает
королю упрек в неблагодарности. По старой привычке шутить над серьезными
вещами — Рони она всегда была чужда — король отвечает:
— Моя неблагодарность — это уже старо. Попросите лучше, чтобы вам рассказали
последние придворные новости.
Очень скоро Рони узнал все. Он заперся на час у себя в комнате, затем
отправился к мадам де Лианкур. Она тотчас поняла, что он пришел по поводу места
начальника артиллерии, хотя по нему ничего не было заметно: держал он себя с
обычным достоинством. Одежда его была усыпана драгоценными каменьями.
— Мадам, я просил о чести присутствовать при вашем утреннем туалете. Король
пользуется моими услугами, возможно, я могу понадобиться и вам.
Габриель ответила необдуманно:
— Благодарю. Когда король в походе, я посылаю ему письма через господина де
Варенна[33. — Де Варенн Гийом Фуке, маркиз де ла Варенн
(1560–1616), — французский дипломат. Начав свою карьеру в качестве повара,
поставщика любовниц Генриху IV и исполнителя его интимных поручений, стал
маркизом, канцлером и генеральным контролером почт. Покровительствовал
иезуитам.].
Тот был раньше поваром, а теперь разносил любовные письма. Рони побледнел;
краски на его лице, напоминающем свежий плод, не сошли совсем, только
потускнели. Габриель все же заметила это, но упустила возможность тут же
извиниться, и, сколько ни пыталась впоследствии, ей это так и не удалось. Будь
при ней ее тетка де Сурди, она подала бы ей нужный совет, и Габриель, возможно,
не приобрела бы на всю жизнь такого врага. А вместо этого, заметив свою ошибку,
бедняжка заупрямилась, поглядела на господина де Рони так высокомерно, что
камеристка перестала расчесывать ей волосы, и наступило длительное
молчание.
Наконец господин де Рони преклонил колено и надел даме туфельку, которую она
в раздражении сбросила с ноги. Габриель нетерпеливо смотрела на него и думала,
что и это не поможет ему стать начальником артиллерии, им будет господин
д’Эстре. Обиженный и виду не подал, он сказал комплимент по поводу ее маленькой
ножки и откланялся. Едва он удалился, как испуг пронизал Габриель до самого
сердца: она его не поздравила, о доблестном приобретении города Руана даже не
вспомнила. Он, конечно, пошел прямо к королю.
— Беги, верни его! — приказала она камеристке. Но тщетно. Рони не пришел. Он
задавал себе вопрос, почему эта красивая женщина до глубины души ненавистна
ему. Главной причины — их взаимного сходства — он покамест не постиг. Оба
блондины, с севера, у обоих светлые краски, холодная рассудительность. Голый
расчет связывает их с королем, человеком смеха и слез; но медленно в обоих
созревает нечто, выходящее за пределы их природы — чувство, внушить которое
может им только этот человек с юга. Скоро каждый из них потребует большего: не
только милостей короля, но и доверия возлюбленного. Оба ревнивцы, оба любят
одного, хотят вредить друг другу — и так до самого конца.
Король отправился в Сен-Дени, где вскоре ему предстояло отречься от своей
веры. Об этом он до сих пор не знал ничего определенного и в сердце своем еще
колебался, хотя столько уже было предпосылок к этому событию, что оно могло бы
произойти как бы само собой. Между тем он совещался с лицами духовного звания,
прислушивался к голосам представителей Генеральных штатов там, в Париже, почти
равнодушно ожидал перемен, которые могли бы остановить его, сам медлил, надеясь
договориться со своим Богом. Полный тревожных предчувствий, он больше чем
когда-либо нуждался в близости своей прекрасной возлюбленной. Он оставил ее
сейчас в другом городе, потому что у него не было еще того опыта, который он
вскоре приобрел; но уже и тут стало ясно, что разлучаться им нельзя. Король не
знал никого, кто бы бережнее его благородного Рони доставил к нему любимую.
Никакие разочарования не могут поколебать преданность хорошего слуги.
Невозможно ему не любить Габриель, раз он видит свое благополучие в Генрихе.
Так полагал Генрих.
Рони немедленно приступил к сборам. К чему задумываться, для кого он
старается, кто средоточие заботливых приготовлений? Пускай для недруга, все
равно нужно обеспечить спокойное путешествие по стране и торжественное
прибытие. Впереди, верхом, он сам со своей свитой, затем, на расстоянии ста
шагов, — два мула, запряженных в
