свойственных, — кто мог бы ждать их от ничем невозмутимой красоты?
Герцогиня де Меркер, Мария Люксембургская из рода Пентьевр, эта важная дама
считала какую-то д’Эстре много ниже себя по рангу. Если бы сын Цезарь не был
даже плодом двойного прелюбодеяния, она все равно презирала бы союз, который ее
заставляли заключить. Французский король, собственными силами, с большим трудом
проложивший себе путь к престолу, представлялся ей нежелательным родственником.
И кто поручится за его будущее и за его наследование? Все это поспешат
оспорить, если нож наконец попадет в цель. И тогда придется терпеть зятем его
незаконнорожденного сына. Мадам де Меркер, созданная для интриг, плела их во
множестве, и притом крайне зловредные. Габриель решила положить этому конец.
Когда герцогиня приблизилась к Анжеру, с целью создать лишь новую проволочку,
Габриель приказала запереть все ворота. Важная дама была вынуждена повернуть
обратно и терпеливо сносить унижение, пока вернется король и походатайствует о
милостивом приеме. Ибо здесь дело идет о милости, это порой понимаешь лишь
тогда, когда перед тобой захлопываются ворота.
Генрих проехал дальше, до самого Ренна, там заседали штаты провинции
Бретань. Так как ему предстояло еще несколько дней не видеться со своей
возлюбленной, он слал ей письма, как во времена, когда ухаживал за ней. И
правда, письма походили на те, какие он посылал ей в замок Кэвр, некоторые были
тогда перехвачены неприятелем. Неприятель мог бы легко поймать и низкорослого
старика крестьянина с закопченным лицом. Генрих думает: «Прошло семь лет, и
по-прежнему я и ты. Неужто правда то, в чем ты меня укоряешь и что я оспариваю:
будто теперь ты любишь больше, чем я? Любишь меня в тысячу раз больше, чем я
тебя? Из этого верно лишь одно: ты расцвела и созрела как внешне, так и
духовно. Теперь ты не могла бы жить без меня, этому я охотно верю, ибо это была
бы жизнь, идущая вспять. И со мной, бесценное сокровище мое, дело обстоит так
же, и я так же связан, как ты. С тобой вместе я поднимался и власти достиг —
через тебя, так я это чувствую и во всем, чем владею, ощущаю тебя. Мое
королевство я уподобляю твоему лону — которое раньше часто мне изменяло, но
теперь оно мое. И пусть даже твоя красота увянет, все равно я не уйду от тебя.
Однажды мне случилось взять назад свою любовь, тогда я был бедняком, теперь я
богат».
Но в письмах, которые до сих пор передавались через Варенна, об этом не было
ни звука. Наоборот, он сохранял в них прежний тон, легкий и игривый, с намеками
на оружие, которое его повелительница избрала сама и которое скоро решит их
спор. Так писал король, когда уж очень скучны становились речи на собрании
сословий его провинции Бретани, последней провинции его королевства, которую он
завоевал. Борода у него была седая, а волосы русые.
Умалчивал он также о необычайных приключениях, которые всегда врывались в
его самые разумные действия; так оно было и здесь. Это могло бы повредить ее
естественной и здоровой беременности и оставить на ребенке следы столкновений
отца со сверхъестественными обстоятельствами. Закончив дела с штатами, он
пробыл сутки в Сомюре, в городе Филиппа Морнея, старого товарища, который в
мирских делах проявлял себя всегда человеком разумным и положительным.
Возможно, что за последнее время кропотливое изучение богословских тайн
ослабило его восприятие действительности, но только ему повсюду мерещился
господин де Сен-Фаль.
— Что с вами? — спросил Генрих. Исхудалый, сгорбленный Морней отвечал
отсутствующим голосом:
— Он заглядывал в окно. Он издевается надо мной. Я оскорблен, и надо мной
издеваются.
— Друг мой, опомнитесь! — умолял Генрих. — Вы в своем укрепленном замке, вы
сами его укрепили. Как бы мог он войти, не говоря уже о том, что ему никак не
выбраться отсюда.
— Для того, кто в союзе с дьяволом, — лицо несчастного преобразилось, стало
потусторонним, — для того стен не существует, нет и поднятых мостов.
— А в каком укромном уголке успел бы он укрыться? — спросил Генрих.
— Вот здесь, — прошептал таинственно Морней, его вытянутый палец дрожал, но
сразу же попал в определенную точку на большой карте, висевшей на
противоположной стене.
Генрих думал только, как бы ему уйти отсюда:
— Скорей! — воскликнул он. — В погоню за ним!
У страдальца опустились руки. Он совсем съежился и беспомощно захныкал.
— Злой дух предупреждает его, едва я соберусь за ним вдогонку. Сир! Вы мне
дали слово. Поймайте его!
— Даю вам слово, — подтвердил Генрих и скрылся за дверью.
Он вскочил на коня, за ним следовал такой эскорт, что можно было захватить
целую шайку. Всадники направились к лесу, где стоявший на воде дом служил якобы
убежищем господину де Сен-Фалю. Олений след заставил короля свернуть с пути. Он
разминулся со своими спутниками. В чаще Генриху пришлось спешиться, голоса
охотников неизвестно откуда отвечали на его оклики, а между тем наступала
ночь.
Благодаря простой случайности он натолкнулся в темноте на трех лиц своей
свиты, один из них был председатель суда де Ту. Человек пожилой, он сопровождал
короля в его путешествии только ввиду переговоров с Меркером. Устремившись за
оленем, он упал с лошади и теперь хромал. Король решил не оставлять его одного,
несмотря на убедительные просьбы судьи не беспокоиться и вернуться в город.
— Что это? Ведь мы сбились с пути, — сказал Генрих. Тем временем другой
дворянин влез на дерево и сообщил, что видит вдали огонек. Когда они дошли до
указанного места, что случилось не скоро вследствие увечья господина де Ту,
перед ними предстал тот самый уединенный дом на воде. Верхом проскакали они по
всем комнатам, двери были не заперты, и комнаты пусты. В одной из них горела
свеча, она освещала приготовленную постель.
— Ясно, что человек, которого мы ищем, был здесь, — уверял Бельгард. — Он
собирался лечь спать, мы его спугнули, он где-нибудь поблизости.
— Тогда приведи его сюда, Блеклый Лист, — приказал Генрих с таким видом,
словно поверил всему.
Обер-шталмейстер с третьим дворянином сначала произвели в темном доме
невероятный шум, им, надо полагать, было не по себе. После чего они удалились,
шлепая по воде. Между тем король потребовал, чтобы господин де Ту прилег; ни в
одной комнате не было другого ложа. Председатель суда отказывался, предоставляя
кровать королю. Сильные боли принудили его прикорнуть на краешке ее, но он не
пожелал в присутствии его величества снять башмак с поврежденной ноги. Генрих
сидел в единственном кресле у очага, перед которым лежала охапка дров. Он
поджег еловые шишки, раздул огонь и смотрел в него широко раскрытыми глазами.
Помимо своей воли, он задумался над тем, ради чего приехал он в свою провинцию
Бретань: ради важных государственных мероприятий, венчающих тщательно и
терпеливо обдуманные приготовления. И вот он очутился здесь в погоне за пустой
химерой — даже не его собственной. Но все же он не мог уйти от этой ночи среди
леса в пустынном доме, где, впрочем, горела свеча. Если бы сейчас сюда
проникли убийцы, при нем был бы только больной и еще, правда, его собственное
оружие. Подумать только, как немощен наш разум. Разве не я сам напрашиваюсь на
эти загадочные приключения и разве нельзя их рассматривать как урок, который
моя несовершенная природа дает себе самой? Никогда не отступай от своего
знания, непоколебимо осуществляй то, что в тебе заложено и на тебя возложено:
тогда тебе не придется сидеть здесь, и впредь ты будешь огражден от еще худших
чар.
Все это можно прочесть в полыхающем пламени, если достаточно высоко
вздернуть брови. Не мешкай более, будь тверд, сделай королевой свою
единственную! Он видит, как огонь чертит ее имя, а пламя напевает его.
Бельгард и его приятель вошли снова; на сей раз бесшумно, ибо они оголили
ноги до колен, чтобы вброд перейти пруд. Они утверждали, что господин де
Сен-Фаль, спасаясь от них, перепрыгивал с одного трещавшего куста на другой,
пока, наконец, какая-то яма не поглотила его. Генрих в ответ только попросил их
раздеть и укрыть бедного судью, который в изнеможении упал на кровать и уснул.
Сделав это, они провели короля в комнату, которая не имела отдельного выхода,
зато на полу там была постелена солома. Они приоткрыли дверь и остались
снаружи, причем каждый прислонился к одному из дверных косяков. Только минуя
их, можно было проникнуть к королю.
Генрих тотчас же погрузился в глубокий сон. Оба его стража переступали с
ноги на ногу под плащами, дабы каждый был уверен, что другой бодрствует. Но в
конце концов оба перестали шевелиться — пока пронзительный крик о помощи не
прервал их сна. Сначала им померещилось, что они в лесу и набрасываются на
господина де Сен-Фаля, а он кричит. Но потом они вспомнили про господина де
Ту.
К тому в комнату проникла помешанная девушка. Бедняжка терпела в городе одни
обиды, а потому избрала своим жилищем этот покинутый дом; при появлении
незнакомцев она, правда, немедленно убежала, но теперь сама позабыла об этом.
Она возвратилась на свое привычное место, сбросила в темноте мокрую одежду, —
свеча погасла уже давно, — и повесила все на стул подле очага, где еще тлели
угли. Когда рубашка чуть просохла, девушка легла поперек кровати у ног спящего,
и скоро сама уснула. Господину де Ту во сне захотелось повернуться, при этом он
столкнул сумасшедшую на пол, и от движения сам почувствовал такую боль, что
проснулся.
Де Ту поднимает полог кровати, в окно проникает бледный свет, а по комнате
бродит белый призрак. Это не может быть игрой воображения: вот призрак
приближается и разглядывает его.
— Кто ты? — спрашивает судья.
— Я Владычица Небесная, — отвечает призрак.
Судье, разумеется, было ясно, что это вздор и выдумка. Тем не менее его
охватил суеверный страх, и он стал звать на помощь. Подоспевшие дворяне
выручили его и увели помешанную.
Генрих не проснулся и о происшествии узнал только утром, когда они вчетвером
возвращались в город. Он сказал лишь, что на месте судьи очень испугался бы,
после чего погрузился в молчание. Он думал о своем ночном самоуглубленном
раздумье перед пламенем, которое чертило и пело. Вскоре после этого во время
пасхального богослужения, когда раздалось «Regina Coeli Laetare»[* * * — «Владычица небесная, радуйся» (лат.) — католическая молитва.], король поднялся и глазами стал искать в церкви господина
де Ту.
Таковы были малопонятные события, если предположить, что смысл их не удалось
до некоторой степени разгадать. О них ничего не упоминалось в письмах к
Габриели. На обратном пути к ней Генрих встретил герцогиню де Меркер: столько
смиренных и прекрасных обещаний ему не доводилось до сих пор слышать ни от
одной гордой матроны. Тем недоверчивее отнесся он к ней, ибо он еще не знал,
что его бесценная повелительница укротила эту особу. Он пригласил ее
отправиться вместе в Анжер. В тамошнем замке много крепких башен, шестнадцать
или даже больше насчитала герцогиня де Меркер, опасаясь, что в одну из них
могут засадить ее. Высокая стена вокруг замка была сплошь усеяна часовыми ее
противницы.
Не успели они добраться до замка, как навстречу им выехала герцогиня де
Бофор, она торопилась обнять гостью и тут же предложила ей место в своих
носилках. Генрих дивился, как хорошо выучилась Габриель действовать наперекор
своим чувствам и добиваться своей цели. Еще больше возросла ценность этой
прелестной женщины как существа рассудительного, когда тридцать первого марта
был наконец подписан великий договор: государственный договор под видом
брачного договора.
В Анжерском замке королевский
