имя которых – чернь.
Предположение о том, что их спасет богатство. Поэтому обычно люди, кичащиеся своим богатством, смело совершают преступления в надежде, что им удастся избежать наказания путем подкупа государственного правосудия или получить прощение за деньги или другие формы вознаграждения.
И друзья. А люди, имеющие множество могущественных родственников или завоевавшие себе популярность и определенную репутацию среди толпы, осмеливаются нарушать законы в надежде, что им удастся оказать давление на ту власть, которой надлежит заботиться о приведении законов в исполнение.
И собственная мудрость. А люди, имеющие высокое и ложное мнение о собственной мудрости, берут на себя смелость порицать действия властей, ставить под вопрос их авторитет и своими публичными выступлениями опрокидывать законы, дабы преступлением считалось лишь то, что выгодно считать таковым им самим. Эти же люди бывают иногда склонны к таким преступлениям, которые состоят в коварстве и обмане своих соседей, так как они полагают, что их замыслы слишком искусны, чтобы в них можно было проникнуть. Это, говорю я, следствие их ложного предположения о своей мудрости, ибо из зачинщиков смуты в государстве (которая никогда не обходится без гражданской войны) очень мало кто живет достаточно долго, чтобы видеть осуществление своих целей, так что благо, вытекающее из этих преступлений, достается потомству и таким людям, которые меньше всего пожелали бы его; это доказывает, что зачинщики не были так мудры, как они полагали. А те, кто обманывает в надежде на то, что их обманов не заметят, обманывают обыкновенно себя, ибо та темнота, которой они считают себя окутанными, есть лишь их собственная слепота, и они не более разумны, чем дети, считающие все скрытым, раз они закрыли свои глаза.
Все тщеславные люди, как правило, если только они не робки, подвержены гневу, ибо они более других склонны рассматривать обычную свободу выражений в разговорах как проявление пренебрежения к ним. Очень мало найдется таких преступлений, которые не имели бы своим источником гнев.
Ненависть, сладострастие, честолюбие, корыстолюбие – причины преступлений. А что касается преступлений, к которым способны привести такие страсти, как ненависть, сладострастие, честолюбие и корыстолюбие, то они столь очевидны всякому человеку на основании его собственного опыта и размышления, что об этом нет нужды говорить; заметим лишь, что эти страсти настолько присущи природе человека и всех других живых существ, что их последствия можно устранить лишь необыкновенным напряжением мыслительных способностей или постоянной строгостью наказания за них. Ибо то, что человек ненавидит, причиняет ему непрерывное и неизбежное беспокойство, в силу чего человек должен или вооружиться долготерпением, или освободить себя от власти этого беспокойства устранением его причины. Выполнение первого –условия трудно, выполнение второго во многих случаях всевозможно без нарушения какого-либо закона. Честолюбиe и корыстолюбие также суть страсти, которые беспрестанно давят на человека, между тем как разум не всегда приходит на помощь, чтобы оказать им сопротивление. Д. Поэтому, когда у человека появляется надежда на безнаказанность, тогда сказываются последствия этих страстей. А что касается сладострастия, то эта страсть вместо продолжительности обладает силой, достаточной для того, чтобы перевесить боязнь легких или неизвестных наказаний.
Страх иногда бывает причиной преступлений, как, например, когда человеку кажется, что ему грозит опасность быть убитым или получить телесные повреждения. Из всех страстей менее всего располагает человека к нарушению закона страх. Более того, только страх если не иметь в виду благородные натуры, заставляет людей соблюдать законы в тех случаях, когда их нарушение обещает человеку выгоду или удовольствие. И все же во многих случаях преступление может быть совершено под влиянием страха.
В самом деле, не всякий страх оправдывает то действие, которое он порождает, а лишь страх телесного повреждения, который мы называем физическим страхом, и лишь в том случае, когда человек не видит другого средства освободиться от этого страха помимо действия. Человек, подвергшийся нападению, боится быть убитым и, чтобы избежать смерти, не видит иного пути, как нанесение раны нападающему. И вот если в этом случае человек смертельно ранил нападающего, то это не преступление. Ведь никто не предполагал, что фактом установления государства он отрекся от своего права защищать свою жизнь и тело в тех случаях, когда закон не может вовремя прийти ему на помощь. Но убить человека, потому что из его действия или угроз я могу заключить, что он убьет меня при первой возможности, между тем как я имею достаточно времени и средств, чтобы воспользоваться защитой верховной власти,– преступление. Другой случай. Человек слышит по своему адресу несколько обидных слов или подвергается незначительной обиде, за что законодатели не установили никакого наказания, не считая достойным человека здравого ума обращать на них внимание, и боится, что, оставив без отмщения эту обиду, он навлечет на себя презрение и, следовательно, будет подвергаться подобным обидам и со стороны других; и вот, чтобы избежать этого, он нарушает закон и, чтобы другим неповадно было, мстит. Это-преступление. Ибо ущерб в этом случае был не физический, а мнимый и настолько незначительный, что человек светский или уверенный в своем мужестве не может обращать на него внимание, хотя в силу обычая, введенного несколько лет назад в этом уголке мира, такие мелкие обиды сделались чувствительными для молодых и пустых людей.
Точно так же человек может бояться духов из-за собственного суеверия или доверия, которое внушают ему рассказы о странных снах и видениях других людей, и при этом ему может быть внушена вера в то, что эти духи причинят ему вред, если он совершит или не совершит то, что предписывается или запрещается законом. И вот, если этот человек так или иначе нарушил закон, это не может быть оправдано страхом и является преступлением. В самом деле, сновидения (как я показал это раньше, во II главе) являются по своей природе лишь представлениями, оставшимися у спящего от чувственных восприятии, полученных им наяву. А когда человек в силу какого-либо обстоятельства не уверен в том, что он спал, то сны представляются ему реальными видениями. Поэтому тот, кто позволяет себе нарушить закон на основании собственного или чужого сновидения, или на основании мнимого видения, или на основании представления о силе невидимых духов, хотя это и не дозволено государством, тот отвергает естественный закон, что уже является определенным преступлением, и следует призракам своего или чужого воображения, причем призракам, относительно которых он никогда не может знать, означают ли они что-нибудь или нет, так же как говорит ли правду или лжет тот, кто рассказывает ему свои сны. Если бы каждому была предоставлена свобода действовать так (а если бы хоть один человек имел эту свободу, то она в силу естественного закона должна была бы быть предоставлена любому), никого нельзя было бы заставить соблюдать законы, и, таким образом, все государства распались бы.
Не все преступления одинаковы. Из этого различия источников преступлений вытекает, что не все преступления одинаковы (как утверждали это древние стоики). Может же иметь место не только оправдание, при котором то, что казалось преступлением, оказывается совсем не таковым, но также и смягчающие вину обстоятельства, благодаря которым преступление, казавшееся большим, становится меньше. Ибо хотя все преступления одинаково заслуживают имени беззакония, подобно тому как всякое отклонение от прямой линии одинаково заслуживает имени кривизны, что было правильно замечено стоиками, однако из этого не следует, что все преступления являются в одинаковой степени беззакониями, так же как из понятия кривизны не следует, что все кривые линии являются в одинаковой мере кривыми. Именно последнее проглядели стоики, считавшие одинаково большим преступлением против закона убить курицу и совершить отцеубийство.
Полное оправдание. Целиком оправдывает действие и лишает его характера преступления лишь то, что одновременно лишает закон обязательной силы, ибо противозаконное действие, совершенное тем, кто обязан повиноваться данному закону, есть не что иное, как преступление.
Отсутствие всякой возможности знать закон служит основанием для полного оправдания. Ибо закон, знание которого для человека невозможно, не имеет для него обязательной силы. Но недостаточное усилие познать закон не должно быть рассматриваемо как отсутствие возможности, и человек, считающий себя достаточно разумным, чтобы быть в состоянии управлять собственными делами, не может считаться лишенным возможности знать естественные законы, ибо эти законы познаются тем разумом, на который он претендует. Только детям и сумасшедшим не вменяются в вину преступления против естественного закона.
Когда человек не по своей вине находится в плену или во власти врага (а он во власти врага тогда, когда во власти последнего находятся его личность или его средства существования), тогда закон теряет по отношению к нему всякую обязательную силу, ибо он вынужден повиноваться врагу или умереть, и, следовательно, такое повиновение не есть преступление, ибо никто не обязан (при отсутствии защиты закона) не защищать себя всеми доступными ему средствами.
Если человек под страхом смерти принуждается совершить что-либо против закона, то он совершенно не виновен, ибо никто не обязан отказаться от самосохранения. И если бы даже мы предположили, что такой закон является обязательным, то человек все же рассуждал бы так: если я не сделаю этого, я умру сразу, если же я это сделаю, я умру некоторое время спустя, следовательно, делая это, я выигрываю время для жизни. Природа поэтому принуждает его это делать.
Если человек лишен пищи или каких-нибудь других необходимых для жизни вещей и может сохранить себя лишь совершением противозаконного действия,– например, если при большом голоде он кого-либо ограбит или украдет съестные припасы, которые не может получить ни за деньги, ни в качестве милостыни, или если для защиты своей жизни человек отнимет у другого меч,– то это нельзя вменять ему в вину по основаниям, указанным раньше.
В действиях подстрекателя не может быть обвинен исполнитель. Кроме того, когда совершено противозаконное действие под влиянием другого человека, то действия подстрекателя не могут вменяться в вину исполнителю, ибо никто не должен обвинять другого в своем собственном деянии, когда тот является лишь его орудием. Но это противозаконное действие остается преступлением по отношению к третьему лицу, пострадавшему от этого действия, ибо в отношении нарушения закона оба, как подстрекатель, так и исполнитель, являются преступниками. Отсюда следует, что если человек или собрание, имеющие верховную власть, приказывают человеку совершать нечто нарушающее ранее изданный закон, то это действие не может быть вменено в вину исполнителю. Ибо суверен не может по праву осудить это действие, так как сам является его виновником. А то, что не может быть по праву осуждено сувереном, не может быть наказано кем-либо другим. Кроме того, когда суверен повелевает совершить что-либо противоречащее его прежнему собственному закону, то повеление
