какой-то ошеломил, черт попутал.
Аммос Федорович. Да кто выпустил – вот кто выпустил: эти молодцы! (Показывает на Добчинского и Бобчинского.)
Бобчинский. Ей-ей, не я! и не думал…
Добчинский. Я ничего, совсем ничего…
Артемий Филиппович. Конечно, вы.
Лука Лукич. Разумеется. Прибежали как сумасшедшие из трактира: «Приехал, приехал и денег не плотит…» Нашли важную птицу!
Городничий. Натурально, вы! сплетники городские, лгуны проклятые!
Артемий Филиппович. Чтоб вас черт побрал с вашим ревизором и рассказами!
Городничий. Только рыскает по городу и смущаете всех, трещотки проклятые! Сплетни сеете, сороки короткохвостые!
Аммос Федорович. Пачкуны проклятые!
Лука Лукич. Колпаки!
Артемий Филиппович. Сморчки короткобрюхие!
Все обступают их.
Бобчинский. Ей-богу, это не я, это Петр Иванович.
Добчинский. Э, нет, Петр Иванович, вы ведь первые того…
Бобчинский. А вот и нет; первые то были вы.
Явление последнее
Те же и жандарм.
Жандарм. Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе. Он остановился в гостинице.
Произнесенные слова поражают как громом всех. Звук изумления единодушно взлетает из дамских уст; вся группа, вдруг переменивши положение, остается в окаменении.
Немая сцена
Городничий посередине в виде столба, с распростертыми руками и запрокинутой назад головою. По правую руку его жена и дочь с устремившимся к нему движеньем всего тела; за ними почтмейстер, превратившийся в вопросительный знак, обращенный к зрителям; за ним Лука Лукич, потерявшийся самым невинным образом; за ним, у самого края сцены, три дамы, гостьи, прислонившиеся одна к другой с самым сатирическим выражением лица, относящимся прямо к семейству городничего. По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся ко зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами. Прочие гости остаются просто столбами. Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение. Занавес опускается.
Уильям Шекспир. Виндзорские насмешницы
Действующие лица
Сэр Джон Фальстаф.
Фэнтон, молодой джентльмен.
Слендер[5], племянник судьи Шеллоу.
Форд, Пэйдж – виндзорские жители.
Уильям Пэйдж, сын Пэйджа.
Сэр Хьюго Эванс, священник, уроженец Уэльса.
Бардольф, Пистоль, Ним – спутники Фальстафа.
Робин, паж Фальстафа.
Симпль[6], слуга Слендера.
Рэгби, слуга доктора Каюса.
Миссис Форд.
Миссис Пэйдж.
Миссис Квикли[7], служанка доктора Каюса.[8]
Слуги Пэйджа, Форда и других.
Место действия – Виндзор и его окрестности.
Действие I
Сцена первая
Виндзор. Перед домом Пэйджа. Входят судья Шеллоу, Слендер и сэр Хьюго Эванс
Шеллоу. И не просите меня, сэр[9] Хьюго: я подам жалобу в Звездную Палату[10]! Будь он хоть двадцать раз сэром Джоном Фальстафом, ему не удастся безнаказанно оскорблять Роберта Шеллоу, эсквайра.
Слендер. В графстве Глостерском – мирового судью и coram[11].
Шеллоу. Да, кузен Слендер, и – cust-alorum[12].
Слендер. И сверх того, еще ratulorum[13], потомственного дворянина, ваше преподобие, который подписывается «armigero»[14]; на каждом приказе, предписании, расписке или обязательстве – «armigero».
Шеллоу. Да, подписываюсь и подписывался день в день вот уже триста лет.
Слендер. Все потомки, скончавшиеся прежде него, поступали так, и все его предки, которые народятся после него, будут поступать точно так же. Они носили и будут носить на своей рыцарской мантии двенадцать белых ковшей[15].
Шеллоу. Это – старая мантия.
Эванс. Двенадцать белых вшей очень идут к старой мантии. Это – тварь, привычная человеку, и обозначает она любовь.
Шеллоу. Из ковшей пьют воду, а для вшей вода не нужна.
Слендер. Могу ли я, дядюшка, взять и себе четверть этой мантии?
Шеллоу. Можешь, сочетавшись браком.
Эванс (Шеллоу). Он и взаправду превратит ее в брак, если это случится!
Шеллоу. Нисколько!
Эванс. Непременно! Если он возьмет четверть вашей мантии, по моему простому расчету, у вас останется всего три четверти. Но это все равно. Если сэр Джон Фальстаф неприлично поступил с вами, то я как служитель церкви за удовольствие сочту приложить усилия к тому, дабы учинить между вами соглашение и взаимное расположение.
Шеллоу. Государственный Совет узнает об этом. Это бунт.
Эванс. Не приличествует Совету узнавать о бунте: в бунте нет страха Божия. Совет, видите ли, желает слушать о страхе Божием, а не о бунте. Примите сие в соображение.
Шеллоу. Эх, боже мой! Будь я молод опять, меч разрешил бы это дело.
Эванс. Лучше, чтоб мечом служили друзья и чтобы они разрешили это дело. И притом в разуме моем возникает еще иная выдумка, которая, быть может, принесет добрые последствия. Насчет Анны Пэйдж. Она – дочь мистера Томаса Пэйджа, и она прекраснейшая из девственниц.
Слендер. Мисс Анна Пэйдж? У нее темные волосы, и она говорит тонко, как женщина.
Эванс. Она самая на всем свете. И семьсот фунтов денег, и золото, и серебро дает ей дед на смертном одре – пошли ему Бог радостное воскресение из мертвых! – когда она окажется в состоянии преодолеть семнадцать лет. Было бы хорошо нам оставить ссоры и раздоры и пожелать брака между мистером Авраамом и мисс Анной Пэйдж.
Шеллоу. Так дед завещал ей семьсот фунтов?
Эванс. Да. А отец оставит и получше сумму.
Слендер. Я знаю эту девицу: у нее хорошие качества.
Эванс. Семьсот фунтов и виды на будущую прибавку – хорошие качества.
Шеллоу. Ну, отправимся. А Фальстаф там?
Эванс. Могу ли я солгать? Я презираю обманщика, как презираю того, кто лжив, или как презираю того, кто не правдив. Рыцарь сэр Джон там, но я умоляю вас следовать советам ваших доброжелателей. Сейчас постучусь в дверь мистера Пэйджа. (Стучит.) Э! О! Благослови Господь дом ваш!
Пэйдж (за сценой). Кто там?
Входит Пэйдж.
Эванс. Вот Божье благословение и ваш друг судья Шеллоу; а вот молодой мистер Слендер, который, может быть, расскажет вам другую историю, если все придется вам по вкусу.
Пэйдж. Очень рад видеть вас, господа, в добром здравии. Мистер Шеллоу, благодарю вас за дичь.
Шеллоу. Мистер Пэйдж, мне очень приятно видеть вас. Кушайте ее на здоровье. Я хотел бы, чтобы ваша дичь была лучше: эта плохо была убита. Как поживает добрейшая миссис Пэйдж? Я предан вам всей душой, видит Бог, всей душой.
Пэйдж. Покорнейше благодарю.
Шеллоу. Это я вас благодарю; право же, я благодарю.
Пэйдж. Добрейший мистер Слендер, мне весьма приятно видеть вас.
Слендер. Как поживает ваша рыжая борзая? Сказывали мне, что в Котсоле ее обогнали[16].
Пэйдж. Дело это осталось нерешенным.
Слендер. Вы не хотите признаться, не хотите признаться.
Шеллоу. Конечно, не хочет. Это не ваша вина, не ваша вина: собака хорошая.
Шеллоу. Нет, хорошая собака и видная собака. Можно ли сказать больше того? Хорошая и видная. Сэр Джон Фальстаф у вас?
Пэйдж. У меня, сэр, и мне бы очень хотелось уладить вашу ссору.
Эванс. Сказано, как и подобает христианину.
Шеллоу.
Он оскорбил меня, мистер Пэйдж.
Пэйдж. Сэр, он отчасти сам сознается в этом.
Шеллоу. Сознаться – еще не значит расквитаться, не так ли, мистер Пэйдж? Он оскорбил меня, как есть оскорбил, одним словом оскорбил. Поверьте: Роберт Шеллоу, эсквайр, говорит вам, что он оскорблен.
Пэйдж. Вот и сэр Джон.
Входят Фальстаф, Бардольф, Ним и Пистоль.
Фальстаф. Так что ж, мистер Шеллоу, вы пожалуетесь на меня королю?
Шеллоу. Сэр, вы избили мою прислугу, застрелили моего оленя и выломали дверь в моем охотничьем домике.
Фальстаф. Но не целовал дочери вашего лесничего.
Шеллоу. Ну да что там! Вы за это ответите!
Фальстаф. Отвечу хоть сейчас. Да, все это я сделал. Вот и ответил.
Шеллоу. Совет узнает об этом.
Фальстаф. Вам же хуже, если об этом узнают в Совете: вас высмеют.
Эванс. Pauca verba[17], сэр Джон. Говорите лучше немного слов!
Фальстаф. Ослов-то добрых немного! Слендер, я, кажется, проломил вам голову… Что вы имеете против меня?
Слендер. Право, сэр, у меня в голове кое-что осталось против вас и ваших дружков-негодяев – Бардольфа, Нима и Пистоля, которые затащили меня в таверну, опоили и обчистили мои карманы.
Бардольф. Ах ты, бенберийский сыр[18]! (Обнажает меч.)
Слендер. Хорошо, хорошо, ругайся!
Пистоль. В чем дело, Мефистофель[19]?
Слендер. Хорошо, хорошо, ругайся!
Ним. Руби его, говорят вам! Pauca, pauca! Руби его, палка! Вот мой нрав!
Слендер. Где мой слуга Симпль? Не знаете ли, дядюшка?
Эванс. Покорнейше прошу вас успокоиться. В этом деле – три посредника, сколько я понимаю: мистер Пэйдж – fidelicet[20] мистер Пэйдж; затем я сам – fidelicet я сам, и третий – последний и окончательный – хозяин таверны «Подвязка».
Пэйдж. Нас трое, чтобы выслушать дело и покончить его мировой.
Эванс. Очень хорошо. Я занесу это к себе в записную книжку, и вслед за сим приступим к разбирательству дела со всевозможным беспристрастием.
Фальстаф. Пистоль!
Пистоль. Он весь превратился в слух.
Эванс. Что за чертовщина такая – «он весь превратился в слух»? Да это манерничанье!
Фальстаф. Пистоль, ты обчистил кошелек мистера Слендера?
Слендер. Обчистил, клянусь этими перчатками[21], не войди я никогда в свой собственный парадный зал! Семь гротов он стащил у меня, – семь гротов шестипенсовой монетой да еще два эдуардовских шиллинга, которые я купил у Эди Миллера по два шиллинга за каждый, клянусь этими перчатками!
Фальстаф. Это правда, Пистоль?
Эванс. Нет. Как можно называть правдой воровство? Это не правда, а обман.
Ах ты, пришлец с гор! Сэр Джон, мой вождь!
Я призываю хвастуна к ответу!
Гнев возраженья в нос тебе кидаю,
Гнев возраженья, пена, грязь! Ты лжешь!
Слендер (указывая на Нима). Тогда вот этот сделал, клянусь моими перчатками!
Ним. Поосторожнее, сэр, и укротите ваш нрав! Коли вы натравите на меня ваши глупые остроты, так ведь я сострю так, что вам не снилось. Зарубите на носу!
Слендер. Ну так это сделала вон та красная рожа, клянусь моей шляпой. (Указывает на Бардольфа.) Я хоть и не точно помню, что со мной происходило, когда вы напоили меня пьяным, но все-таки не совсем же я осел.
Фальстаф. Что скажешь ты на это, Джон Румяный[22]?
Бардольф. Да что сказать? Скажу, что сей джентльмен упился в это время так, что лишился своих пяти чувствий.
Эванс. Правильнее сказать – пяти чувств. Фу, какое невежество!
Бардольф. А нарезавшись, он, что называется, спекся. И выводы превзошли возможности.
Слендер. Да, вы и тогда говорили по-латыни. Но не в этом дело. После такой штуки я никогда в жизни не напьюсь иначе, как в честной, благовоспитанной и приличной компании. Напьюсь пьян только с теми, в ком страх Божий, а не с пьяными негодяями.
Эванс. Добродетельное намерение, суди меня Бог!
Фальстаф. Вы слышали, господа: все показания опровергнуты? Вы это слышали?
Входят миссис Форд, миссис Пэйдж и Анна Пэйдж, которая несет кубок с вином.
Пэйдж. Нет, дочка, неси вино в комнаты: мы будем пить там.
Анна уходит.
Слендер. О небо! Это – мисс Анна Пэйдж!
Пэйдж. Как ваше самочувствие, миссис Форд?
Фальстаф. Миссис Форд, честное слово, мне весьма приятно вас видеть. С вашего позволения, почтенная миссис! (Целует ее.)
