исторические источники Гоголя не исчерпывались этими двумя названиями, и что Гоголь, в пору своего серьезного увлечения историей Украины, читал и многие другие источники, и так или иначе отразил это свое изучение в «Тарасе Бульбе». Однако, в большинстве случаев источники эти не поддаются раскрытию или же раскрываются по отдельным намекам с некоторой долею сомнения.

На ряду с источниками историческими необходимо отметить фольклорные источники повести и прежде всего — народные песни. При этом наиболее важны не отдельные заимствования, а отражение в повести фольклорных впечатлений и увлечений Гоголя, особенно сильных в 1833–1834 гг. В статье Гоголя «О малороссийских песнях» уже можно угадать отдельные намеки зарождавшейся повести (разлука с матерью, «поэзия битв», «узы братства», образ убитого казака и т. п.). Эта лирическая статья основана на общем впечатлении Гоголя от украинских песен, преимущественно по сборнику Максимовича («Малороссийские песни, изданные М. Максимовичем», М., 1827). Почти без изменений эти впечатления отражены в столь же общей форме и в «Тарасе Бульбе»; эта общая форма затрудняет (да и делает, в сущности, ненужным) указание точных фольклорных источников для каждого отдельного случая.

Если сборник Максимовича мог отразиться в эмоционально насыщенных, лирических страницах и бытовых подробностях повести, то другой сборник — «Запорожская Старина» И. И. Срезневского (ч. I, вып. 1–2, Харьков, 1833), мог дать некоторый собственно исторический материал для первой редакции «Тараса Бульбы». «Песня и думы о лицах и событиях до Богдана Хмельницкого» в первом выпуске «Запорожской Старины» содержат несколько дум (стр. 42–48 «Отступник Тетеренко»; стр. 49–50 «Убиение Тетеренка»; стр. 60–73 «Подвиги Савы Чалого»), в которых некоторые авторы (И. Каманин и др.), — видели даже рудиментарную основу сюжета «Тараса Бульбы». Сами по себе эти сюжетные сопоставления мало убедительны, тем не менее значение «Запорожской Старины» как одного из источников, первой редакции «Тараса Бульбы» бесспорно. Тезис Гоголя о значении украинских народных песен как художественных иллюстраций к «пыльным летописям», как ключа для познания прошедшего, практически осуществлен в «Тарасе Бульбе», и основным источником в данном случае была именно «Запорожская Старина», так как ни сборник М. Максимовича, ни более ранний сборник Н. А. Цертелева («Опыт собрания старинных малороссийских песней», СПб., 1819), ни отдельные случайные публикации [Например, «Украинская песня о Богдане Хмельницком» — «Северный Архив», 1822, № 3, стр. 274–278; «Две малороссийские песни» — «Русский Зритель», 1830, 6, стр. 20–22; «Народные малороссийские думы и песни» «Московский Телеграф», 1831, ч. 38, № 5, стр. 32–35; «Малороссийские думы» — «Украинский Альманах», Харьков, 1831, стр. 119–131 и др.). ] далеко не дают того количества материала и исторической его систематизации, как сборник Срезневского. [Кроме песенного материала, Гоголь мог почерпнуть в «Запорожской Старине» кое-какие сведения для «Тараса Бульбы» из опубликованного Срезневским «Сказания, откуду козаки запорожане и чем славны» (вып. 2, стр. 15–33) и из обширных примечания издателя. Впрочем, примечания Срезневского основаны, в большинстве, на источниках, знакомых Гоголю и непосредственно (Шерер, «История Русов», Боцлан). ]

Исторические и фольклорные источники первой редакции «Тараса Бульбы» относительно скудны и случайны. Крайняя схематичность развития сюжета в первоначальной (рукописной) редакции повести не была преодолена и в редакции «Миргорода» 1835 г. — историческими документами и народными песнями Гоголь воспользовался преимущественно для второстепенных деталей и аксессуаров, не отразив их сколько-нибудь существенно ни в сюжетной схеме повести, ни в характеристике действующих лиц.

Совсем иное видим мы в работе Гоголя над новой редакцией повести. В период новых исторических и фольклорных увлечений в 1838–1839 гг. Гоголь не только извлекает из старых источников новые детали, но и привлекает к делу ряд новых источников. Так например, повторное чтение «Истории Русов», по-видимому, дало Гоголю (в речи Богдана Хмельницкого к реестровым казакам) материал для речи Тараса к казакам перед решительным боем с поляками.

По новому мог Гоголь оценить и Боплана и, заново перечитывая его, извлечь кое-что новое. Отсюда, например, появление во второй редакции упоминания о том, что Остап и Андрий «переплывали Днепр» против течения — дело, за которое новичок принимался торжественно в козацкие круги» (ср. у Боплана, 21: «У казаков есть обычай принимать в свои круги только того, кто проплывает все пороги против течения»), или речь кошевого к казакам перед походом, вся составленная из отдельных разрозненных замечаний Боплана — об одежде и снаряжении казаков в походе, о самолечении казаков во время походов (ср. у Боплана стр. 109 и стр. 116), или, наконец, упоминание об удивлении «иноземного инженера» «никогда им невиданной тактике» запорожцев (ср. Боплан, 68).

Центральное место среди новых источников занимает «История о козаках запорожских, как оные из древних лет зачалися, и откуда свое происхождение имеют, и в каком состоянии ныне находятся» князя Мышецкого. «История» была опубликована значительно позже (М., 1847 и Одесса, 1852), однако ходила по рукам во многих списках и могла быть известна Гоголю через Погодина, Бодянского или Максимовича; мог он познакомиться с нею и по книге Шерера («Annales de la Petite-Russie, ou l’Histoire des Casaques Saporogues et les Casaques de 1’Ukraine, etc.» A Paris, 1788), из первых страниц которой, как упоминалось выше, он делал в 1838–1839 гг. некоторые выписки, и которая в первой своей части является в сущности пересказом «Истории» кн. Мышецкого (см. Соч., изд. 10, т. I, стр. 573–574). Тихонравов, впрочем, приходит к правдоподобному выводу, что с «Историею» Гоголь мог познакомиться непосредственно. На рассказах «Истории о козаках запорожских» основан ряд существенных вставок второй редакции повести и прежде всего — вся новая сцена избрания кошевого, пересказывающая главу «Истории», которая носит название: «Каким образом и в какие времена у запорожских козаков бывают рады или собрание всего их козачества и для чего оные чинятся».

Из Мышецкого Гоголь мог заимствовать и сведения о пополнении запорожского войска различными пришельцами (8–9), о «мастеровых людях, какие имеются при Запорожской Сечи» (21–22), о беспрерывном веселии и пьянстве в Сечи, «в чем и жизнь свою до конца тако провождают» (24–25), о проступках и наказаниях казаков (25–26). Наконец, из «Истории» же взяты Гоголем и названия куреней: у Мышецкого — Дядковской, Незамайлевской, Татаровской, Переяславской, Тымошевской (16–17).

На ряду с «Историей» кн. Мышецкого использовал Гоголь при переработке «Тараса Бульбы» еще два сборника украинских песен — М. Максимовича [Хотя этот сборник Максимовича вышел еще до появления «Миргорода» (цензурное разрешение помечено 23 марта 1834 г.) и сообщался Гоголю еще в листах (см., например, письмо его к Максимовичу от 20 апреля 1834 г.), однако явных следов использования сборника мы в ранней редакции «Тараса Бульбы» не найдем. Лишь впоследствии, возвратившись к сборнику Максимовича, Гоголь мог по новому оценить его, извлечь из него необходимый историко-бытовой и лирический материал. ] («Украинские народные песни, изданные Михаилом Максимовичем». Часть первая, М., 1834) и Пл. Лукашевича («Малороссийские и червонорусские народные думы и песни», СПб., 1836), в особенности последний, откуда, например, заимствован весь вставной эпизод с историею Мосия Шила, попавшего в турецкий плен, обусурманившегося и затем освободившего всех казаков-невольников и с ними вместе вернувшегося обратно на родину (Дума про Самiйла Кiшку). Гоголь довольно близко следует думе и в описании самого Шила (в думе — Кiшка), который

Потурчився, побусурманився

Для панства великого

Для лакомства нещасного…

и в развитии сюжета. Новым, по сравнению с думой, явилась в передаче Гоголя дальнейшая судьба Шила — по возвращении его на Сечь (в думе Кiшка погибает в бою) и позднейшая его смерть в бою под Дубном.

Другая дума сборника Лукашевича — про Ивася Коновченка — послужила Гоголю источником нескольких деталей второй редакции повести. По-видимому, отсюда заимствован клич есаулов на рынках и площадях: «Эй, вы, пивники, броварники! полно вам пиво варить, да валяться по запечьям, да кормить своим жирным телом мух» и т. д. (39). В думе Корсунский полковник «кликне-покликне»:

«Ви грубники, ви лазники,

Ви броварники, ви винники:

Годi вам у винницях горiлок курити

По броварнях пив варити,

По лазнях лазен топити,

По грубам валятися. —

Товстим видом мух годувати,

Сажi витираги;

Ходiмте за нами на долину Черкень погуляти!» (37)

] Несколько дальше Ивась Коновченко говорит, что, если он не откликнется на зов есаулов, то — Будут менi козаки прозванiє прикладати / Гречкосiєм, полежаєм називати (38). ]

Пример более сложного использования Гоголем песенного материала дает лирическое отступление о старой матери, ищущей среди прохожих «одного, милейшего всех» (137). В той же думе про Ивася Коновченка упоминается о матери Ивася — вдове, которая

На базар выхожала,

и которая в надежде встретить сына бежит навстречу войску.

Однако, эта реминисценция тесно переплетается с реминисценциями других украинских песен, точнее — отдельных стихов из них. Так, слова Гоголя: «Не по одному козаку взрыдает старая мать, ударяя себя костистыми руками в дряхлые перси; не одна останется вдова в Глухове, Немирове, Чернигове и других городах» — сотканы, примерно, из следующих песен:

У Глуховi, у городi стрiльнули з гармати,

Не по однiм козаченьку заплакала мати

(М. Максимович, «Украинские народные песни» стр. 111)

Не по однiм ляху зосталась вдовиця.

(Там же, 96)

Отзвуки народных песен — одна из существенных особенностей второй редакции повести. По большей части реминисценции эти весьма беглые, как в последнем примере. Аналогичный случай — слова есаула Товкача Бульбе: «Пусть же, хоть и будет орел высмыкать из твоего лоба очи…» (150); ср. в народной песне:

Тогдi орли налiтали

3 лоба очи висмикали.

(Там же, 12)

В других случаях реминисценции эти используют отрывок одной песни, соответственно его видоизменяя, как например, в лирическом заключении главы VIII. Эта концовка отдельными своими выражениями восходит к думе о походе на поляков:

Самко Мушкет думає, гадає, словами промовляє:

— «А що, як наше козачество, мов у пеклi, Ляхи спалять,

Да з наших козацьких костей пир coбi на похмелля зварять!..

А що як нашi голови козацькi по степу-полю поляжуть, и т. д.

(Там же, 28 29)

Если в источниках первой редакции Гоголь искал прежде всего деталей, которые позволили бы ему сделать изображаемую картину рельефнее, то, перерабатывая повесть, он стремится к исторической верности изображаемых событий, стараясь даже в мелочах возможно точнее восстановить эпоху.

Говоря о работе Гоголя над «Тарасом Бульбою», необходимо иметь в виду эволюцию в процессе работы идейного содержания повести.

Подготовляя и обрабатывая вторую редакцию повести, Гоголь частично попадает под влияние славянофильских тенденций. В несомненной связи с этими новыми для него тенденциями он наново пишет вторую речь Тараса к запорожцам — о товариществе; основной мотив этой речи: особые свойства «русской души», «русского чувства». Этим новая редакция «Тараса Бульбы» перекликается с высказываниями Гоголя в письмах того же времени: см. напр. письма к К. С. Аксакову (5 марта 1841 г.), Н. М. Языкову (17 сентября 1841 г.) и др. Одновременно Гоголь работал над римской редакцией